Только что.

 Во всеуслышание.

 Умрун.

 Сказал.

 Что он будет делать то.

 Что ему никто не приказывал.

 - Почему? — Иванушка встал, бурка распахнулась и упала, едва не задев полой костер, но он даже не заметил.

 - Я не понял твой вопрос, Иван, — тревожно наморщил лоб умрун.

 - Я спрашиваю, почему вы будете стоять на часах и следить за костром?

 Умрун удивленно посмотрел на царевича.

 - Потому что мы должны защищать твою жизнь, Иван.

 - Но если костер погаснет, это не будет угрожать моей жизни, — резонно заметил царевич и замер в ожидании ответа.

 - Обычные люди мерзнут, когда становится слишком холодно, Иван, — серьезно проговорил Первый. — Мы не хотим, чтобы ты мерз.

 Остальные умруны согласно закивали.

 - Хорошо, — кивнул Иванушка.

 Сердце его заколотилось, словно рвалось наружу, во рту всё пересохло, и он понял, что несмотря на одуряющую усталость, уснет он сегодня ночью не скоро, если уснет вовсе.

 - Спасибо, — сказал он. — Спасибо… В свою очередь, я бы хотел, чтобы с сегодняшнего вечера у вас снова были имена. Настоящие. Обыкновенные человеческие имена. У каждого человека должно быть свое имя, — снова повторил он, словно боялся, что беда его не понимает. — Понимаете?..

 - Мы не люди, Иван, — глухо отозвался Второй. — Мы — умруны. Мы созданы, чтобы…

 - Вы были рождены людьми, — упрямо мотнул головой Иван. — И останетесь ими. То, что вы теперь умруны, ничего не меняет. Если я решил, что у вас снова будут имена, значит, так оно и будет. Твое имя будет Кондратий …

 Он подходил к каждому солдату, заглядывал ему в лицо и говорил:

 - Тебя будут звать Наум… тебя — Макар… тебя — Лука… тебя — Игнат…

 За его спиной у костра Агафон приподнялся на локте, выгнул шею, и возбужденно прошептал в прикрытую рыжей лохматой шапкой макушку деду Зимарю, лежавшему к нему головой:

 - Он чокнутый, это наш лукоморский царевич… Что он делает, дурья голова?.. Это же умруны!.. УМРУНЫ!!! Давать имена покойникам — это всё равно, что выбивать надписи на надгробных камнях: кроме самого надписывающего это не нужно никому!.. Это же маразм чистой воды!..

 - Это ты у нас дубина, мил человек Агафон, хоть и с высшим образованием, — прохрипел в ответ старик и покачал головой, словно дивясь такой необыкновенной несообразительности там, где ее, вроде бы, быть и не должно. — И чему вас только в школе учат…

 Утром, едва царевич продрал глаза и пришел к выводу, что то, что он спал, ему приснилось, так как человек, который спал всю ночь, не может чувствовать себя таким разбитым и не выспавшимся, к нему подошел один из умрунов и почтительно доложил по уставу:

 - За ночь мы осмотрели местность, Иван. На западе, в полукилометре от лагеря, найден родник. К юго–востоку отсюда, километрах в семи с небольшим, есть дорога, которая ведет в деревню. До нее еще километров десять. В саму деревню мы не заходили, и дальше не разведывали. Посторонние не проходили. Больше ничего значимого обнаружено не было. Доложил Кондратий.

 Сонный мозг Иванушки машинально отметил, что Кондратий — это который с тонким шрамом над левой бровью (надо запомнить, и вовсе они не на одно лицо), и только потом осознал, что ему только что сообщили о том, что недалеко отсюда (если сравнивать с расстоянием до Лукоморья) находится человеческое жилье. Жилье, в котором есть горячая печка для просушки Масдая и, если уж совсем повезет, опытная бабка–травница или мудрый знахарь, которые смогут позаботиться о расхворавшемся деде Зимаре…

 Дед.

 При мысли о нем лукоморец проснулся окончательно.

 Дед не спал всю ночь — совсем как тогда, на чердаке домика в горах, когда им пришлось оставить больного старика на попечение хозяина и уйти навстречу ехидно ухмылявшейся — наверное, в предвкушении чего–то приятного — судьбе [108]. Иван вставал через каждые десять минут то чтобы проверить, не сбросил ли в беспамятстве больной мокрое полотенце со лба, то чтобы снова намочить его, то напоить старика…

 Вода в обеих флягах скоро кончилась, и он попросил кого–то из умрунов, кто оказался ближе к нему на тот момент, попробовать поискать поблизости какой–нибудь родник, ручей, речку, море, океан — короче, любой источник холодной воды, годной для смачивания их полотенца — куска желтоватой грубой ткани, вышитой по краям лошадиными головами — прощальный подарок жены Керима бывшим пленникам.

 Кто–то, кажется, Терентий, нашел родник и принес воду, но остальные продолжали поиски, и вот — деревня…

 Деревня — это хорошо.

 Иван усилием воли, которого Агафону хватило бы, чтобы на голой земле разжечь костер высотой с трехэтажный дом и такой же площади, открыл нараспашку мутные глаза, сфокусировал их в районе Кондратия (погрешность — плюс–минус метр) и расплывчато кивнул:

 - Спасибо… Передай, пожалуйста, остальным, что мы сейчас встаем, завтракаем, собираемся и идем в деревню, которую вы нашли. Чтобы все были в сборе.

 Опрос компаньонов показал, что их отношение к принятию пищи ничуть не изменилось со вчерашнего дня. У него самого даже мысль о еде вызывала тошноту.

 Впрочем, как и все остальные мысли, кроме сладкой, манящей, обволакивающей мысли о сне.

 На то, чтобы поднять специалиста по волшебным наукам, ушло как минимум сорок минут. Но если бы в ход не пошла тяжелая артиллерия в виде сообщения о близкой деревне, где, наверняка, есть маленькая теплая избушка с широкой кроватью, мягкой периной, выводком толстушек–подушек и уютным разноцветным одеялом, которые ждут — не дождутся его, Агафона, прибытия, то поднять его смогли бы только трубы Страшного Суда, и то лишь ближе к оглашению приговора.

 Одного взгляда на деда Зимаря было достаточно, чтобы понять, что без носилок тут не обойтись.

 С помощью умрунов с сооружением носилок они справились быстро, и после того, как общими усилиями стенающий и причитающий на разные голоса чародей был водружен на ненавистного ему коня, дед погружен на носилки, а Масдай занял непривычное ему место в седле, отряд тронулся в путь.

 До лесной дороги оказалось не семь, а все десять с лишком километров [109], но, в конце концов, стена деревьев неожиданно расступилась просекой, и две наезженные, поросшие редкой хилой травкой колеи пригласили путников последовать за ними к долгожданной деревне, скромно укрывшейся где–то в самом сердце леса.

 Проехав еще километров пять, специалист по волшебным наукам запросил привала. Сделал он это простым, но эффективным способом: так же молча, стиснув зубы, как ехал всё это время, он скатился с переворотом по боку коня прямо под ноги замыкавшим их походное построение умрунам и мешком повис на поводе.

 Конь, удивленный маневром седока, вопросительно заржал и, не дождавшись ни ответа, ни дальнейших указаний, остановился.

 Отряд тоже.

 - С тобой всё в порядке? — тоже не слишком грациозно спешился Иванушка и кинулся к распростершемуся в утрамбованной колее магу.

 - Кроме того, что из всего тела я чувствую только одну его часть, и лучше бы я ее не чувствовал? — приоткрыл глаза чародей и взглядом умирающей собаки заглянул в обеспокоенное лицо склонившегося над ним друга. — Если не считать такой мелочи, то да, я в отличной форме.

 - Но ты же сам понимаешь, что мы должны торопиться…

 - Я не жалуюсь, — стоически приподнялся на локте маг и мужественно выдвинул вперед нижнюю челюсть, сильно рискуя обрести нежелательную чувствительность еще и в прикушенном языке. — Кто сказал, что я жалуюсь?

 Несмотря на несколько искусственные потуги на героизм и несгибаемость, вид у волшебника был такой, что ему не нужно было утруждать себя словесными жалобами.

 - Нет, конечно, ты не жалуешься, — вздохнул царевич, поднялся на ноги, повернулся к умрунам, собравшимся вокруг них, и объявил во всеуслышание: — Объявляю привал на десять…