Умруны ушли под воду и осели в многометровой толще ила не сопротивляясь, почти умиротворенно.

 Старик Октябрь нашел глазами на том берегу Серафиму и ее спутников, в напряжении, забыв про бегство, наблюдающих за этой сценой, в последний раз тепло помахал им рукой и брызгами растворился на осеннем ветру.

 Восторженный Саёк не закрывал рта до самого Черемшура, в мельчайших деталях пересказывая спутницам все только что происшедшее на их глазах.

 - …а волна из реки ка–а–ак вздыбится, как толкнет Щура в спину — он аж чуть вверх тормашками не полетел! Как он носом песок, наверное, взрыл — три дня отплевывался бы, поди, ежели бы жив остался, да все галькой да ракушками!. …А как почуял под ногами вместо воды твердое, так первый бросился, и назад не смотрел, как будто ему уже штандарт–полковника дали!.. Вот уж верно — куда крестьяне, туда и обезьяне! Умруны за ним и не поспевали бежать–то!.. А Октябрь–батюшка, наверное, ему и говорит…

 В первой же избе, в которую Находка постучалась, дали им и кров, и стол, и баню, и — самое главное — теплые полати рядом с печкой, с кучей домотканого белья, стеганых лоскутных одеял и тяжелых перьевых подушек.

 Не закрывал поваренок рта и потом, живописуя их приключения, пока сон не сморил его на глазах у благоговеющих хозяев прямо над недоеденной тарелкой пельменей, с ложкой в одной руке и с мечом в другой.

 С облегчением Серафима быстро дожевала свою медвежью порцию тушеной медвежатины с картошкой («Три раза просили его, как человека — не трогай нашу пасеку, пожалуйста, не послушал, сердешный," — извиняясь и краснея пояснили хозяева свое меню), с некоторым усилием отделила оруженосца от предмета его ношения, отнесла его на сундук на одеяла, и сама поспешила завалиться на вожделенные полати рядом с давно уже выводившей носом рулады октябришной.

 В первый раз почти за две недели она могла спать спокойно, долго, не спеша и с удовольствием просматривая широкоформатные цветные сны, нажимая на «REPEAT» в особо понравившихся местах.

 На следующее утро — хотя, если быть точным, это было уже ближе к обеду, причем с другой стороны — они сразу после принятия пищи (назвать его завтраком постеснялась даже царевна) принялись собираться в дорогу.

 Изумленным и обрадованным хозяевам Серафима предложила поменять свой роскошный царский наряд со всеми его оставшимися после многочасовой гонки по лесу жемчугами и прочими изумрудами на пару штанов из пестряди, рубаху, куртку, шапку и — как летняя форма одежды — ремешок на голову, чтобы волосы в глаза не лезли, пояснила она.

 Парчовое платье ценой в деревню размером с три Черемшура было тут же назначено свадебным для невест всего рода, а довольный хозяин пообещал сделать для царевны и ее оруженосца ножны, если те задержатся до следующего утра.

 Посовещавшись с Находкой и решив, что за оставшиеся до захода солнца несколько часов они до местной убыр добраться все равно не успевают, а кроме нее никто дорогу на Лукоморье в этих краях знать — не знает и ведать — не ведает, Серафима объявила остатки этого дня выходным, отсыпным, кому чего больше надо, а для господина оруженосца — к его неукротимой радости — учебным до самой темноты.

 Рано утром следующего дня, позавтракав медвежьим супчиком с медвежьими отбивными и запив все медвежьим бульоном [83], путники тронулись в дорогу.

 Серафима с интересом наблюдала как, здороваясь уважительно с ними на ходу, мимо них спешили кто на реку, кто в лес жители Черемшура. Если из дому выходил последний октябрич, он припирал поленом двери своего опустевшего жилища.

 - А что, замков у вас в лавку давно не завозили? — поинтересовалась царевна после пятого полена под дверью.

 - Зачем? — не поняла Находка. — Нам замков во век не надобно. У нас без приглашения только на пожар собираются. Октябрич в чужой дом просто так не зайдет.

 - А если воры?

 - У нас воров не бывает, ваше… Серафима.

 - Постой, Находка, — пришла в голову царевне умная мысль из области конспирологии. — Я же в мужской наряд переодетая. И, значит, вы меня теперь должны не Серафимой называть, а, к примеру… Сергием. Чтоб у непосвященных глупых вопросов не возникало.

 - Сергием? — наморщила лоб октябришна. — Сергий, Сергий, Сергий… Хорошо, я запомнила. А ты, Саёк?

 - Само знамо, — важно кивнул свежеиспеченный оруженосец.

 - Все понятно? — еще раз спросила царевна.

 - Все, ваше… Сера.. Сергий.

 - Я так и подумала, — удовлетворенно кивнула Серафима.

 - А послушай, Находка, — обратился к октябришне оруженосец, вспомнив их прерванный разговор. — Это я про воров хочу спросить. Почему это они у всех бывают, а у вас не бывают?

 - Совесть не позволяет, — недоуменно, как профессор, отвечающий на вопрос для первоклассника, пояснила октябришна.

 - Со–о–весть? — уважительно протянула царевна.

 - Ага, — гордо подтвердила Находка. — Вы знаете, что делает октябрич, если его сосед сильно обидит?

 Серафима быстро прикинула, что варианты «бьет физиономию», «поджигает дом», «травит собаку» или «травит собаками» здешним аборигенам, скорее всего, не приходят в голову, и пожала плечами:

 - Сдаюсь.

 - Вешается у обидчика на воротах.

 Царевна и Саёк запнулись друг об друга.

 - Че–во?!..

 - Да. Чтобы обидчику стыдно стало.

 - И становится? — с восхищением и ужасом спросили оба в голос.

 - Становится, — сказала, как вынесла приговор рыжеволосая девушка. — Он после этого от стыда в лес сбегает и больше не возвращается.

 - Уходит в другую деревню?

 - Нет. Просто не возвращается — да и все. Может, его звери задирают. Или блудни забирают. Или гондыр. Никто не знает.

 - Ненормалия, — подытожила с уважением Серафима, но распространяться на предмет однокоренных слов не стала.

 - А кто такой гондыр, Находка? — полюбопытствовал Саёк.

 - Это хозяин леса. Человек–медведь.

 - Вроде лешего? — уточнила Серафима.

 - А кто такой леший?..

 Так, слово за слово, углубились они в лес — сначала по нахоженной тропе, потом по тонкой звериной тропочке, а после — и вовсе по целине нетоптаной — нехоженой (по крайней мере, не часто и иногда только в одну сторону).

 После полудня солнце скрылось за тучами, и зашептал по опавшей листве мелкий, но осенний дождик.

 - Ты ж говорила, что у вас в предзимье сухо! — обвиняющее прищурилась Серафима, стирая рукавом с лица холодные капельки дождя.

 - Так это сухо и есть, ваше… Сера… Сергий, — вопреки очевидному обвела рукой окрестности Находка. — Октябрь–батюшка понимает ведь, что если земля иссохшая под снег уйдет, то корешки повымерзнут. Вот мелкий дождик, такой, как этот, тут и балует. А ливней — нет, не бывает.

 - И это радует, — кисло вздохнула царевна. — А то мало тут нам деревьев на пути поваленных — как по ипподрому идешь: не идешь, а прыгаешь — так еще и грязюки не хватало…

 - И впрямь, деревьев много лежит… — забеспокоилась вдруг октябришна. — И ведь не сухостоины, хорошие, живые деревья–то… Неужели опять…

 Метрах в десяти, в той стороне, куда они направлялись, вдруг раздался стон, треск падающего ствола и слюнявое хрустящее чавканье.

 Серафима выхватила меч и выступила вперед, загораживая собой спутников.

 - Что это? — одними губами спросила она у Находки.

 - Кажись, древогубец, — так же беззвучно отозвалась та. — А почему мы шепчемся?

 - Услышит?

 - Пускай, — с облегчением махнула рукой октябришна. — Он людей не трогает, ваше… Сер…р–р–р…ргий. Только деревья. Когда его мало, он сухостой ест, стесняется. А вот когда размножится, то на старые лесины и смотреть не хочет, за добрый лес принимается. Гондыр этого шибко не любит. Серчает. Пока с ним справится, тот много деревьев погубить успевает.

 - А гондыр ваш людей трогает?

 - Кто из лесу ворочается, если его видел, говорят, что нет.