Их описание веры также соответствует такому стандарту. Для них вера – это не просто надежда и мнение, не гипотеза и предположение, даже не знание и согласие, но полная уверенность и твердая надежда, осознание и убеждение – настолько сильные и окончательные, что не остается места для сомнения и страха. Просто послушайте, как смиренно и вместе с тем смело в Гейдельбергском катехизисе христианин говорит о надежде, которой он живет. Он абсолютно уверен, что принадлежит Церкви Христовой и будет всегда там оставаться. Он искренне верит, что не только другие, но и он лично был прощен и одарен вечной праведностью и спасением от Бога по чистой благодати, только по заслугам Христа.
В этом вероисповедании христианин возвысил свой голос. Он стоит в свободе Божьих детей. Божий Дух свидетельствует его духу, что он – Божье дитя. Он верит и поэтому может говорить. Здесь христианская жизнь приобретает свою независимость. Она не зависит ни от какого другого творения; она связана только Богом и Его Словом. Здесь вера связана только с Богом и ни с кем и ни с чем другим в мире.
Уверенность в протестантской ортодоксии и пиетизме
Этот радостный тон отозвался эхом в период Канонов Дортского Синода. Но затем постепенно становился все слабее и слабее; неуверенность и страх вошли в язык веры. Вера шестнадцатого века стала ортодоксией семнадцатого. Люди уже не исповедовали свою веру – они верили в свое исповедание. Среди большинства людей такая ортодоксия проложила путь рационализму. Религия стала вопросом разума, истина о вечном уже зависела от исторических доказательств и рациональных аргументов, а уверенность веры была перепутана с рациональным пониманием. С другой стороны, это вызвало совсем иную реакцию среди небольшого количества верных людей; их не удовлетворяли просто рациональные знания, они искали сущность спасения в религиозном опыте. Постепенно такое движение перешло в пиетизм.
По мере того, как все больше и больше искренних верующих видели, как развиваются «незаконнорожденные» формы исторической и временной веры, они начали терять уверенность и доверие. Должна была быть значительная разница между этими двумя верами: это разница между жизнью и смертью, между искренней верой в Божью благодать во Христе и исключительно рациональным соглашением с истиной. Однако существовал определенный риск путаницы, самообмана и ложной уверенности. Очень сложно увидеть разницу между истинной и ложной благодатью, между рожденными свыше в их худшем проявлении и другими люди в их лучшем проявлении. Соответственно, верующего побуждали к тому, чтобы углубиться "в себя" для того, чтобы убедиться в реальности своей собственной веры.
В таком самоанализе он руководствовался работами богословов, в которых поднимался этот вопрос. Они прослеживали жизнь души с ее самого начала, анализируя внутренние побуждения и описывая ее как целую последовательность неуловимых, но часто запутывающих признаков. Ни до, ни после этого внутренняя жизнь общения с Богом не изучалась глубже и тщательней.
Выступая против холодной ортодоксии того времени, они говорили, что одного знания не достаточно, настоящая вера – это духовный опыт. Не достаточно только слышать, как другие люди описывают духовное; необходимо увидеть все это своими собственными глазами. Рассуждения о болезни опытного врача многого не стоят; гораздо важнее лично пережить и болезнь и исцеление. Первое – это просто холодное, историческое, словесное знание. Но истину можно понять только через опыт, который открывает в словах Писания абсолютно новое духовное значение, показывает нам истину в истине и делает нас верующими: не потому, что опыт хочет сказать нам что-то другое, но потому что тогда мы сами переживем и усвоим плоды всего этого в сердце.
Постепенно список необходимых переживаний на пути в небеса был расширен. Он начинается с глубокого чувства нашей беспомощности, болезненного переживания вины и неотвратимого удара молнии Синайского закона. Если человек не слышал осуждения, провозглашенного законом, он не нуждается в евангельском провозглашении спасения. Не здоровые нуждаются в Исцелителе, а больные. Иисус пришел, чтобы призвать не праведников, а грешников к покаянию. Верующие родители, крещение, христианское воспитание, исповедание веры, Вечеря Господня – все это не отменяет необходимости в таком переживании. Оно должно служить предупреждением, чтобы мы не обманывали себя, как делают это многие, относительно вечности, и не лелеяли идею о том, что благословенные всем этим люди включены в Божью благодать. Все, включая детей завета, должны пройти через осуждение Божьего закона для того, чтобы самим понять свое падшее состояние и научиться вместе с мытарями просить благодати из самых глубин своей беспомощности.
Такое чувство потерянности может быть как длительным, так и коротким. Даже если луч света проникает в душу, открывая глаза на искупление в Иисусе Христе, то это еще не значит, что человек сразу же поверит и бросится к Божьим обетованиям, потому что это вызывает опасность притворной, украденной веры, а украденное добро не принесет никакой пользы. Прежде Бог должен наделить правом и смелостью верить. Поэтому великое множество духовной подготовки должно было предварять принятие верой Божьих обетований.
Нельзя достигнуть уверенности веры прямо с самого начала. Существует разница между просто существованием и процветанием веры, между упованием, ищущим убежища, и полным упованием. Первые годы веры наполнены плачами и вздохами, молитвами и надеждами. Уверенность достигается только после ряда переживаний, продолжающихся много лет. Уверенность не дается вместе с самой верой и даже не появляется как ее результат. Часто уверенность приходит извне, механически, через особые откровения. Иногда она возникает благодаря неожиданному «вмешательству» библейского отрывка. Или свет славы может внезапно снизойти на душу, побуждая верующего вместе с Иаковом говорить: "я видел Бога лицем к лицу, и сохранилась душа моя". Порой Господь Иисус показывает Себя непосредственно ищущей душе и наполняет ее небесной радостью. Или верующий, как, например, Павел, возносится до третьего неба и проводится во внутреннюю комнату Царя. Только тогда он поднимается на самую высокую ступеньку веры и встает рядом с верующими, которые утверждены и тверды в вере.
Но лишь немногие достигают такого состояния. Большинство же продолжает спотыкаться на всем протяжении жизненного пути, вздыхая и плача. Они бедные, несчастные люди, всегда озабоченные своей собственной беспомощностью, изредка, если вообще когда-нибудь, радуясь искуплению в Иисусе Христе, и так и не приходят к жизни, полной радости и благодарности. Они предпочитают, чтобы к ним обращались как к испорченным грехом потомкам Адама, грешникам, находящимся под Божьим осуждением; они находят утешение в обещаниях, данных Богом червю Иакову[2] и народу Израилевому.
В их душе не было ни света, ни счастья, и поэтому все вокруг им казалось темным и мрачным. В земной жизни они видели преимущественно лишь тревоги и горе. Мир для них – лишь долина слез, пустыня, Мешех. Они бы предпочли совсем оставить этот мир и ограничить себя узким кругом людей с подобными убеждениями. Семья и общество, наука и искусство, государство и церковь предались неверию и революции, поскольку считались абсолютно испорченными и неподлежащими искуплению. Духовную пищу они получали только в обсуждении в небольших группах и в чтении работ авторов прошлых эпох. Всего остального они спокойно ждали, терпеливо исполняя свои обязанности до тех пор, пока не пришло время избавиться от этого греховного тела, или до скорого возвращения Христа.
Реакция на пиетистов
На протяжении 17 века вера самых набожных людей во всех реформатских церквях Нидерландов усвоила эти пиетистские образцы. Но так не могло продолжаться долго. Такая пугливая и изолированная жизнь не соответствовала истинной, полной христианской религии. Плач не был поклонением, вздохи не были верой, и такой бегство от мира не было победой над этим миром. В результате у многих возникло желание чего-то иного, лучшего. Различные движение пытались показать лучший путь к достижению уверенности. Можно выделить две основные линии: моравские братья в лютеранских кругах и методисты в реформатских кругах.
