Мой бог, как он свирепел. После каждого пункта моего отказа, его лицо становилось бледнее и бледнее. В конце конов, он встал, стукнул кулаком по столу и закричал: «Я приказываю вам выполнять эту работу. Если вы откажетесь, то я сообщу в Москву».

«Делайте, что хотите, товарищ, ответил я, «и запомните, я не ваш подчиненный. Пожалуйста, зарубите у себя на носу, что я офицер Генерального штаба и никогда больше не кричите на меня». Мое терпение тоже выдыхалось.

Он встал, пошел к двери и с треском ее захлопнул. Это было концом наших приятных отношений.

Прошли недели. Я был занят так, что позабыл о стычке с Виноградовым. Затем мне сказали, чтобы я приехал в Анкару. Акимов и Бухтин тоже поехали со мной. Повод был приятным. Мы должны были посетить прием и ужин, которыми угощал турецкий министр иностранных дел Шукру Саракоглу членов дипломатического корпуса. По пути мы обменялись мнениями по поводу, какого сорта советских «дипломатов» министр будет угощать.

Перед отправкой на вечер мы должны были посетить наше посольство на предмет обычного инструктажа, с кем мы должны быть любезными или грубыми, с кем разговаривать и о чем. На этой подготовке был Наумов, выглядевший даже намного важнее, чем обычно. С ним был специальный посетитель из Москвы, весьма старший начальник из НКВД, чей отдел вел назначения для тайных преступлений, захвата заложников, убийств, поджогов; он был в Турции для того, чтобы установить, какая ошибка произошла в деле покушения на жизнь фон Папена. Наумов приложил особые усилия, чтобы предусмотреть мое знакомство с его начальником. Мне было уделено весьма сухое рукопожатие и долгое, пристальное разглядывание, после чего посетитель повернулся ко мне спиной. Я подумал, что Наумов дал обо мне весьма нелестный отзыв.

Турецкий прием продолжался вплоть до глубокой ночи. Я не смог возвратиться в посольство ранее двух часов утра. На дверях часовой сказал мне, чтобы я немедленно пошел к послу, который уже дожидается меня в своем кабинете.

За столом, весьма взволнованный, сидел Виноградов. Он сильно выпивал и его лицо было багряным. Даже без приглашения сесть, без каких-либо приветствий, он выпалил:

«Товарищ, у меня имеется о вас приказ. Вы отзываетесь. Это срочно. У вас имеется два дня, не больше, для подчистки своих дел. Путешествие в одиночку может быть опасным. Два дипломатических курьера уезжают в СССР послезавтра. Они будут вас сопровождать».

Я плохо, очень плохо был потрясен, но я, уверен, сохранил хладнокровие. Как можно уверенно в подобных случаях, я ответил: «Очень хорошо, товарищ. Я с радостью поеду назад. Я принадлежу фронту. Я военный офицер. Мне надоело и я устал здесь с вашими соперничествами, интригами, с вашей глупой работой. Однако, я не могу ехать через два дня, поскольку я должен дождаться приказа от моего Начальника, кому передать разведывательную сеть, которую я организовал. Это займет около четырех или пяти дней. Затем я отправлюсь в СССР с курьерами или без них. Я могу позаботиться о себе сам».

Удивительным образом, он согласился с задержкой. Однако, он меня потряс дальше, сообщив, что центр распорядился передать сеть Акимову. Это была плохой частью информации. Она означала, что Начальник уже одобрил мое возвращение, не посоветовавшись со мной.

Я ушел из этого кабинета, и надеялся, в последний раз, около половины третьего утра. Я отправился в мою комнату в посольстве, и нет нужды говорить, не для легкого сна.

Некоторая работа должна была закругляться в Анкаре, и поэтому до следующего вечера я не мог сесть в ночной экспресс-поезд, отправляющийся в Стамбул. Со мной был мой друг Бухтин.

Скоро после того, как приехали, мы отправились на ужин за ужином с выпивкой, в основном, с выпивкой. Мы заказывали сильную турецкую раки в больших объемах и мешали ее с водой, делая прозрачный напиток по названию тигровое молоко. Мы не шли спать. Мы лишь напивались, очень сильно и я нисколько и ни о чем не беспокоился.

Где-то вдоль Анатолийского плато, Бухтин уставился печальными глазами в окно и в темноту и сказал: «Послушай, мой дорогой друг, ты находишься в большой, очень большой беде. Если бы я был на твоем месте, то я бы не возвращался, а остался в Турции или направился куда-то в другое место. Ты конченый человек. С тобой все. Ты никогда не увидишь Москву как свободный человек. Возможно, они расстреляют тебя уже сразу после пересечения границы.

Я слышал от моего хозяина, каждый знал, в каком дерьме ты оказался, прежде чем ты сам слышал о том, что Начальник согласился, чтобы твоим делом занимался НКВД. Ты знаешь, что это значит.

Все было сделано Наумовым, его начальником из Москвы и послом. Им нужен козел отпущения за свою неудачу в покушении на фон Папена. Мой твердоголовый друг, ты не знаешь, зачем сюда был прислан Наумов?

Они сказали, что ты рассказал о плане убийства немца югославам, англичанам и туркам. Они обвиняют тебя во многих вещах, которых ты никогда не совершал. У тебя нет никаких шансов защищаться. Сейчас идет война и никто не станет тебя даже слушать.

Посол обвинил тебя за твой слишком сильный протуркизм, за отказ выполнять специальный приказ партии и правительства. Наумов обвинил тебя в сотрудничестве с американскими и английскими секретными службами. В течение месяцев Наумов собирал на тебя «материал».

Они установили, что ты посетил американского генерального консула, что ты имел много встреч с ведущими членами английской разведки, что королевские офицеры являются твоими сердечными друзьями и т. д.

Ты инженер, имеешь профессию и технические навыки. Ты знаешь иностранные языки. Ты из тюркских кровей. У тебя нет семьи, жены, детей и родителей, которые ждали бы тебя дома.

Опять я говорю, если бы я был на твоем месте, я бы бежал к туркам вместо того, чтобы стоять перед расстрельной командой за преступления, которых ты никогда не совершал. Люди повыше тебя, генералы и маршалы Красной Армии, знаменитые члены партии и бесчисленные тысячи других погибли в камерах НКВД.

Беги и скажи, что ты это делаешь в знак протеста против террора НКВД…».

Я был поражен, я был зол, я ненавидел себя. Каким же наивным я был. Здесь имеется некоторая правда, достаточная для НКВД в каждом пункте «дела» против меня. И Бухтин прав по поводу того, что случится со мной.

Я смотрел на него через стол. Он смотрел на меня, удовлетворившись, что я, наконец, приобретаю чувство реальности. Он был моим другом. Однако, не могли ли они дать ему задание, чтобы меня разговорить? Я думал, что, нет, надеялся, что, нет, хотя я не мог быть полностью уверенным. В среде, где я обитал, я должен был быть осторожным, как никогда и поэтому сказал:

«Спасибо тебе, мой настоящий друг. Это хорошо, что ты привел меня в чувства. Однако, пойми это: я не собираюсь бежать кому-либо. Я собираюсь к Начальнику. И собираюсь бороться за мое доброе имя. Кроме того, они нуждаются в офицерах на фронте. Это и есть то, к чему я принадлежу».

Он, должно быть, понял, что я ему говорил. Поэтому когда я закончил, он усмехнулся и сказал: «Ты старый дурак. Ты никогда не увидишь никакого фронта. Они тебя первым делом расстреляют. Давай, пошли спать, пока мы здесь можем еще ходить».

На следующее утро в консульстве я пошел к Акимову. Я нашел, что он действительно информирован о том, что случилось со мной. Он хотел знать, когда я собираюсь рассказать ему о моей сети и устроить встречи для него с моими агентами. Я сказал ему, что все это сделаем завтра. Сперва, я сказал, я должен написать заключительный отчет Начальнику и уладить дела с моими счетами. Он согласился с моими планами.

Перед тем, как уйти из его кабинета, я подумал, что остро нуждаюсь в некоторой информации. Я должен был узнать, как и кому предоставляется политическое убежище. В акимовском кабинете были лишь тома Большой Советской Энциклопедии. Я подождал, пока он займется бумагами на своем столе, затем вытащил том с полки на другой стороне комнаты. Я привлек его внимание.

«Георгий Петрович», сказал Акимов, «что вы там ищете?»