Прибыл повар другого сорта, также. Явился Наумов, чтобы инструктировать каждого советского в Стамбуле, по общей процедуре в советском посольстве и консульствах по всему миру, о социальной (фактически, разведывательной) роли, которую каждый был обязан играть с указанием конкретного объекта. Первоначально, разумеется, список гостей был проверен НКВД и ГРУ.

Каждому из нас был назначен свой гость, на котором следовало концентрироваться, было определено, о чем с ним говорить, что спрашивать, какие делать комплименты, кого игнорировать, кому следовало демонстрировать презрение, кого следовало накачать водкой.

Для специального задания Наумовым был выделен молодой вице-консул, человек тюркского происхождения. Этот бедный товарищ, один из наших офицеров ГРУ, получил задание не экономить водки для своего объекта, Ахмеда Демира, заместителя начальника полиции Стамбула, у которого следовало выудить информацию, интересующую НКВД.

К несчастью Наумова, что я с удовольствием вспоминаю, его план дал весьма чувствительный обратный эффект. Именно груэшник, а не турецкий полицейский, напился допьяна. Именно турок выудил у него нужную ему информацию. Он смог привести отупевшего офицера ГРУ в свою квартиру на верхнем этаже здания напротив консульства и оттуда совершить хороший обзор совершенно секретной части этого учреждения.

Через несколько дней после этой хорошей вечеринки и хорошего фиаско Наумова, в последний день ноября, я проснулся поздней ночью от телефонного звонка. На связи был Виноградов и он сказал, чтобы я прибыл следующим поездом в Анкару.

Когда я вошел в кабинет посла, то заметил, что он необычно нервничает. Едва ответив на мое приветствие, он вручил мне кусок бумаги, короткую, расшифрованную телеграмму из центра.

Там было написано: «Ваша жена внезапно скончалась. Надеемся, вы будете работать даже сильнее во имя своей Родины. Начальник».

Я прочитал еще раз. Я думал, что теряю сознание. Я схватился за кресло, чтобы удержаться. Бедная, мертвая Тамара. Как ты умерла там в дали, в холодных Уральских горах? Почему? Что случилось?

Тамара, Тамара. Одинокая, без родителей и без сестры рядом.

Почему телеграмма отправлена послу, а не мне? Допрашивали ли и мучили ли они ее?

Вдруг я вспомнил ужасные слова прощания о евреях от заместителя Голикова. Что это означало? Бедная, бедная Тамара. Были ли твоими последними словами крик по адресу палачей НКВД, «Жандармы, я вас презираю»?

Было ли это так, но они не стали писать о том, как ты умерла? Моя милая жена, как жесток мир, как ужасно, что я не смог тебя вывезти…

Когда я овладел собой, то спросил, потребовал, чтобы Виноградов разъяснил телеграмму. Он ответил, что он ничего не знает больше того, что я знаю. Я умолял его получить информацию о ее смерти. Он пообещал сделать все, что может.

Затем он взял меня к своей жене, и та успокаивала меня. Она была хорошей женщиной.

В эту ночь Бухтин посадил меня на поезд, идущий в Стамбул. Он был добр, но ничем не мог мне помочь. В окно вагона, когда поезд тронулся, я бросил последний, беглый взгляд на лицо Бухтина. Даже его лицо было лицом русского. Я был нерусским. Тамара была нерусская. Благодаря богу, у нас не было детей. Больше никого у меня уже не было в этой большой, жестокой стране. Тамара! Тамара! Спи с миром.

Первым делом, которое я сделал по возвращению в Стамбул, это было написание письма к Начальнику с просьбой о разъяснении причин смерти моей жены. Я не получил ответа на это письмо, как и на все последующие с аналогичной просьбой. Такая же реакция последовала со стороны Виноградова.

Через неделю после получения извещения о смерти моей любимой жены, моего единственного близкого человека во всем мире, радио возвестило о вступлении Соединенных Штатов Америки в войну.

На следующий день я отправился в генеральное консульство США. Там меня принял сам генеральный консул. Это был старый джентльмен, хрупкий и маленький человек. На улице стояла холодная погода, а здесь приветливо горел огонь в камине его кабинета. Мы просидели около камина почти час, покуривая и беседуя. Больше говорил я. Назвал ему свое настоящее имя, настоящую работу и настоящее происхождение.

Затем я сказал: «Сэр, я физически здоров и являюсь по профессии инженером. Я должен продолжать сражаться, поскольку мы все объединены в борьбе за жизнь против общего врага. Однако, у меня более нет никакого желания служить Советам. Гитлер и Сталин оба диктаторы. Нет никакой разницы между гестапо и НКВД.

У меня также нет желания уклониться от своей доли участия в этой войне. Я офицер генштаба и хочу воевать на вашей стороне, за ваши идеи. Можете ли вы мне помочь?»

Когда я закончил, старый джентльмен немного посидел молча. Затем он повернулся ко мне. Его глаза, казались, выражали сочувствие ко мне. Он меня услышал и понял, сказал он. На этом он встал, подождал, когда я встану со своего места. У дверей он добавил, что у него нет ничего, чтобы ответить по существу. Я никогда больше не слышал что-либо от этого старого джентльмена. Однако, я также ничего не слышал от НКВД о моем визите в американское консульство.

Вступление американцев в войну также добавило мне работу по моему прикрытию в качестве пресс-атташе. В Турции в это время находилось несколько американских корреспондентов, однако, до этого никто из них не посещал меня. Теперь они хотели знать о страданиях советских людей, о сражениях Советского Союза, о положении в экономической и политической областях. Они хотели знать о моем мнении по поводу будущих перспектив и об американо-советском сотрудничестве.

Увы, хотя я хотел быть честным и искренним, но у меня не было ничего утешительного для них. Я им не мог говорить, что Советский Союз не изменил и не изменит в будущем свою позицию по отношению к США и Великобритании только потому, что мы оказались на одной стороне фронта против Германии. Все, что я мог им говорить, это то, что любой союз с западными державами будет лишь временным союзом.

Наступивший новый 1942 год я отмечал в консульстве в кругу советского персонала. Здесь я совершил ошибку, напомнив мою проблему по поводу американских корреспондентов. Я спросил моих «товарищей», не наступило ли время позабыть старые взгляды и начать строить действительную дружбу с представителями западных держав, находящихся в Турции, в особенности, с учетом того, что мы уже воюем вместе. Я хотел знать, почему это неправильно иметь американских и английских друзей тогда, когда мы находимся в дружбе с нашими малыми союзниками, как Югославия и Чехословакия. Тут выступил с ответом Наумов. Он почти зарычал: «Позабыть старые взгляды? Я удивляюсь, понимаете ли вы вообще линию партии? Позабыть, как американские финансовые магнаты помогали вооружать и строить германскую армию? Позабыть о тесных связях между тиссенами, круппами и Уолл-стритом? Вам лучше не следует забывать, что Соединенные Штаты являются наиболее богатой, наиболее мощной из всех капиталистических стран, и они являют собой классический пример империализма и поэтому всегда будут нашим врагом номер один. Да, теперь, временно мы являемся союзниками. Эта вещь временная и только до тех пор, пока мы не победим Германию. Затем, в один прекрасный день, нам будут противостоять Соединенные Штаты Америки в качестве нашего главного врага. Вы можете пить вино и обедать с вашими американцами и англичанами. Улыбайтесь им в лицо и обращайтесь с ними вежливо. Это прекрасно. Но никогда не забывайте, что они наши завтрашние враги».

Эта риторика всерьез встревожила меня. Здесь, разумеется, не было ничего нового. Новое было в том, что Наумов выделил меня для такого рода взрыва. Я должен быть более осторожным, иначе он скоро обвинит меня в политической неблагонадежности.

С этого времени я старался обходить американских корреспондентов и побольше контактировать с турецкими дикторами и корреспондентами. Наумов не мог критиковать меня за это, за единственную часть работы по моему прикрытию. Подобная работа вынуждала меня ходить в рестораны, кабаре, музеи, театры, мечети и университеты, которые были для меня не только удовольствием, как туристу, но они были также полезны офицеру-разведчику для целей исчезновения с виду, для нахождения мест встреч и вербовки.