Ленинградская Военная Школа радиосвязи была отростком или наследником школы петроградских офицеров электротехники, прекрасного образовательного учреждения, основанного в царское время в честь Маркони и Тесла. В противоположность к ускоренным кратким курсам, свойственным тогда многим институтам, моя школа предлагала солидную четырехгодичную программу. Упор делался на математику, физику, электротехнику, радио, и тактику, и сигнальную службу в вооруженных силах. Дополнительными предметами были история и иностранные языки, конечно, также политическая подготовка.
Наши учителя были, в основном, офицерами, но были здесь также гражданские лица. В основном, военные преподаватели были бывшими офицерами императорской армии, удерживаемыми Советами в качестве специалистов. Большинство было очень способным. Все они были бывалыми солдатами, некоторые блестящими, некоторые — циничными. Они были очень пунктуальны в строевой подготовке и их формы были подогнаны им как перчатки. Их можно было узнавать издали. Подобно прусским офицерам, они имели свою специфическую военную выправку, свою манеру разговора на русском и свои привычки.
Я с удовольствием вспоминаю высокого, симпатичного, вечно-молодого Воскресенского, бывшего старшего офицера сигнальной службы в штабе Верховного командования императорской армии. С его чисто выбритым лицом, с его тщательно расчесанными седеющими волосами, с его превосходно подогнанной военной формой, с его огромным золотым кольцом и с его тщательно отполированной речью, он казался мне примером офицера. Он преподавал нам сигнальную службу.
И здесь был также бывший полковник, некий Еристов, когда-то грузинский князь. Он преподавал тактику, и его жизненным кредо было принимать все легко и шутливо. «Все, что мужчине нужно, это тень под деревом, девушка и бутылка хорошего вина». Когда новый курсант набрался смелости и спросил о его родной Грузии и Тбилиси, он рассказал следующий анекдот:
Однажды русский в поезде Москва-Тбилиси встретился с грузином, возвращающимся в свою столицу. Русский спросил его о Тбилиси и как он велик. Грузин ответил, что Тбилиси почти такой же большой, как и Москва и что разница лишь в том, что Москва имеет на одного уличного фонаря больше чем Тбилиси. Неудовлетворенный ответом русский отреагировал, спросив, много ли дураков в Тбилиси. Там их нет совсем, сказал грузин, и ты будешь иметь честь стать первым.
Мораль анекдота заключалась в том, что русских не жалуют в Грузии. И хотя большинство курсантов здесь были русские, они анекдот проглотили мирно, помня, что сам Сталин также грузин.
Был у нас также пожилой человек, Загорский, бывший генерал, который командовал императорской дивизией во время Первой мировой войны на румынском фронте. Его войска были жестоко побиты австрийскими и венгерскими соединениями. Его мысли были за пределами нашего понимания, но из-за поражения он возненавидел не только австрийцев и венгров, но и румын. Он нам говорил, что румыны были наихудшими солдатами в мире, и заявил, что если советское правительство даст ему бригаду кавалерии и прикажет наступать, то он завоюет Румынию за одну неделю. Его мнения о солдатах различных стран постоянно менялись. Обычно он говорил, что турки являются лучшими солдатами, за которыми шли японцы и немцы. Однажды, когда его спросили о русских, то он поставил их на первое место. А мы его дразнили цитатой Сталина о том, что русские имеют долгую историю поражений от таких нашественников, как поляки, шведы, татары, немцы, турки и японцы. Не смея возражать Сталину, бедный старик бессвязно лопотал и замалкивал.
В противоположность бывшим офицерам, большинство наших гражданских преподавателей и политических офицеров были тупыми и неинтересными. Их основным недостатком было малообразованность и неспособность делать интересные уроки по политическим вопросам. Разумеется, были и исключения.
Одним из них был преподаватель по общественным наукам, который зачаровывал нас часовыми дискуссиями по Канту, Гукслею и Гегелю. Он был своеобразный коммунист, менее догматичный, свободомыслящий, революционный, человек, ищущий ответы на вопросы. С другой стороны, он говорил о выборе действия не о как свободном выборе, затем рассматривал различные степени детерминизма и даже предполагал существование некоторой свободы человеческой воли. Он-таки заплатил за такое мышление и был исключен из партии как сторонник меньшевизма.
Другим гражданским исключением был партийный служащий, молодой человек с двойной фамилией Киселев-Гусев, секретарь школьной парторганизации. Он слишком сильно боролся за проявление демократической активности в партии и был переведен куда-то в отдаленные края за свои действия.
Студенческий корпус в те дни был разделен приблизительно пополам между свежими юношами, как я, и взрослыми, но плохо образованными боевыми ветеранами революционной борьбы. Эти старики имели уже офицерский чин или командирские звания. Они носили командирские формы, получали зарплату в соответствии со своими званиями и пользовались правом отлучки из школы по своим нуждам. Они были богатой и привилегированной кастой. Многие были награждены за храбрость, но это им мало помогало в учебе. Большинство достигло среднего возраста. Для них воевать было проще, чем думать в абстрактных терминах и понимать какие-то теории. Когда они прибыли сюда, то многие из них не умели даже вычертить простейшую карту.
Хотя они имели гораздо больше свободы и материальные преимущества, на самом деле они завидовали молодым и более свободным мозгам молодых студентов. Мы, по своей части, были весьма дерзки по поводу подобных вещей. Мы верили, что будущее лишь в наших руках. Мы утверждали, что знания в военной, технической или политической областях являются нашим единственным оружием, и мы ведем полное наступление на крепость знаний. Для всего этого, мы, юноши, жили в собственном мире, изолированном от внешнего многими барьерами. Мы мечтали о наших формах, новых, элегантных и первоклассных, как одевались царские офицеры. Мы мечтали об офицерских званиях и титулах, о том, чтобы стать элитой.
К сожалению, мои ожидания по поводу наслаждения Ленинградом и знания его каждого уголка и каждой щели, будучи курсантом, имели мало шансов для реализации. Во-первых, нам не разрешали отлучаться, куда мы бы захотели, если даже были свободны от классов и обязанностей. Мы должны были получить пропуск от начальника. Однако, главным препятствием было отсутствие денег. Наше месячное жалованье не было достаточно даже для одноразового питания и напитка в посредственной столовой. Так что мы всегда возвращались в школу для еды даже с пропуском на руках.
Через несколько месяцев после моего прибытия в школу, я получил письмо от Даши, веселой телефонистки в Хачмазе, спрашивающей о Ленинграде и как мне живется в нем. Поскольку у меня не было семьи, это была единственная корреспондентка, и я дорожил ею, отвечая таким письмам девушки, частыми и длинными посланиями. Через некоторое время, однако, она начала писать о любви и женитьбе. Это меня напугало, не потому, что она не нравилась мне и я не восхищался ею, а потому, что я чувствовал, что не могу позволить любви помешать моей карьере на данной стадии. Позднее, я узнал к моему удовольствию, что она вышла замуж за хорошего русского парня и женитьба была счастливой.
Тот факт, что я между тем, нашел красивую девушку в Ленинграде, также внес свою долю в мое решение по поводу Даши. Другая девушка, Мария, имела блестящие черные волосы, большие черные глаза, словно спелые вишни, греческий нос и высокие скулы. Она была хорошо сложена до полноты для ее возраста и, возможно, с возрастом стала довольно толстой женщиной. Единственной связью между нами, кроме ее веселого нрава, было то, что она была дочерью дивизионного командира. Мария воспринимала меня как я есть и могла понимать, что у меня нет никаких карманных денег, чтобы тратить на нее. Отношения между нами никогда не принимали серьезный характер, однако мы были счастливы совместными прогулками в парках и нашими открытиями примечательностей города.
