На Кипре стояла теплая летняя ночь. В спальне небольшой виллы находились двое: очень привлекательная дама — торговый атташе Кипра, пребывавшая в отпуске, — и ловкий смуглый брюнет с усиками. Дама была почти в неглиже; повернувшись к мужчине спиной, она сунула ладони подмышки, прикрывая груди предплечьями, и выгнула спину, отведя назад грушеобразные ягодицы. Мужчина медленно стягивал с нее последнюю кружевную тряпочку, напевая на мотив одесского танго: «Дэржа ее, как дэржат ручку от трамвая...» Увлекшись песенкой, он даже отвлекся от своей визави, на что та недовольно дернула попой.
***
Утренние «Новости» резанули ухо русским языком диктора:
...Россия отказывается от участия в миротворческих силах в тропической стране...
...Россия отказывается от участия в работе «восьмерки» индустриальных стран, и российский президент не поедет в канадский Ванкувер на очередную встречу их лидеров...
...В Москве, под эгидой Патриархии, проходит Третий Всемирный конгресс антиглобалистов...
Картинка: на фасаде Большого театра натянуто белое полотнище, на нем — три шестерки, перечеркнутые широким православным крестом...
...Окончательный отказ России от вступления в ВТО. Очередные ужесточения экспортной политики: резко сокращаются квоты на вывоз нефти, газа, минеральных удобрений и цветных металлов. Протест Украины, оставшейся без топлива. На Лондонской бирже паника из-за прекращения поставок российского палладия. Разрыв «алмазного» соглашения с компанией «Де Бирс»...
И последнее:
По решению Верховного суда запрещена деятельность тоталитарной секты «Фалунгун-Дайфа»...
Шинкареву пора на работу. Он с удовольствием ощущал себя служащим, который собирается в контору. Динамизм и непредсказуемость для него — лишь утомительные будни, а конторская рутина — редкая и кратковременная роскошь. Французская туалетная вода, тщательное бритье, темно-серый костюм с белой рубашкой и серебристо-голубым галстуком. «Все, кажется?»
В центре Питера яркое солнце отражалось в новых жестяных крышах. Городская зелень, еще без единого желтого листа, стала темной и жесткой. В изгибающейся перспективе Мойки, в солнечной дрожи растворялась громада Исаакия — оттуда бил холодный ветер, напрягая тело под рубашкой, а над городом, в высоком августовском небе стояли многоярусные, ослепительно-белые облака. Еле видимая из-за высоты полета, в синеве парила чайка — две белые черточки, оттененные голубым.
В парадной старого дома, на первом этаже которого располагалась контора, ремонтировали очередную квартиру: пыль коромыслом, какие-то армяне волокут вверх по лестнице широкие листы гипсокартона. Андрей по привычке вгляделся в потные лица, напоминавшие карабахских ополченцев. Ничего особенного, обычный кавказский шарм: горбатые носы, небритые подбородки и отсутствие питерской регистрации.
Звонок, улыбка секретарши, крепкое рукопожатие начальника:
— Что, Шинкарев, первый день на работе? Душа поет?
— Пляшет.
— Вот как... А что, и правда сплясать не худо. Письмо тебе.
— От кого?
— А это уж тебе видней от кого. И зачем.
Геннадий Сергеевич подал Шинкареву лист бумаги, сорванный с факса. На нем лишь фото и короткое слово. Мозаика коричневых факсовых точек, словно потемневшая гравировка на серебре, обрисовала молодое женское лицо. На фото оно казалось застывшим и жестким, не имеющим возраста. Лоб женщины охватывала широкая черная повязка с несколькими белыми иероглифами. Под портретом располагались три буквы, набросанные черным тонким фломастером, наподобие китайской каллиграфии. Без лишних закорючек, четко и твердо: «Pat». Вот только рядом с ней стоял знак «+», то есть: «Пэт плюс...»
«Ай, молодец, Крыса! Замочила-таки... интересно, кого? А что за плюс такой? »
— Кажется мне что-то, — сказал начальник, — это не только тебе прислано. Но и всем нам. Будто сигнал дает твоя дамочка. Как думаешь?
— Может, и так.
— По нашим сведениям, она ведет переговоры о приобретении дома на Кипре. Ты знаешь об этом?
— Нет.
— Так вот, знай. А что за «плюс»? Есть идеи?
— Есть одна. Но я не уверен. Так что не буду говорить.
— Что ж, дело твое. Вот тебе новое задание...
***
Две недели спустя
В Москве на Котляковском кладбище хоронили связиста Сергея. Андрей стоял рядом с Бородой и Рахимом. Был и Есаул, еще на костылях. Гроб опустился, по крышке стукнул первый ком земли. Выпив с ребятами и напоследок потолковав с Есаулом, Шинкарев прошелся по центру Москвы.
На душе было странное ощущение отверженности, одиночества и силы — «комплекс падшего ангела». Надо же, он — ученик китайского Мастера...
— В темной, как темнота, темноте... В пустой, как пустота, пустоте... — повторял он выданную мантру.
По Охотному ряду со стороны Думы промчалась кавалькада «членовозов».
— У них в джипе маленькая пушка, стволом назад, — сказал парень, переходящий улицу со своей девушкой.
— Им тачанку надо, — ответила та, и пара свернула в торговый комплекс.
Шинкарев подошел к памятнику Жукову, сидящему на какой-то глупой, по-балетному отставившей хвост кобыле. Стало темнеть. Андрей глядел на смутное лицо всадника, вспоминая:
Маршал, проглотит жадная Лета,
Эти слова и твои прахоря,
Все же прими их — жалкая лепта,
Родину спасшему, вслух говоря.
Бей барабан, и военная флейта
Громко свисти, на манер снегиря![70]
Сейчас он ясно чувствовал цену того кровавого копошения, в котором современный мир — включая и самого Андрея Николаевича Шинкарева — каждый день зарабатывает свои тридцать сребреников.
«Но ведь смерть Сереги — настоящая смерть».
Мимо гостиницы «Москва» Андрей прошел к метро «Лубянка». Где сейчас Патриция, он не знал. И никто не знал — пропала куда-то, как в воду канула.
Глава тридцать вторая
Спустя еще неделю
В северной стране Финляндии, в чистенькой загородной клинике сидела молодая женщина, одетая в легкий серый свитер, закрывающий горло, и такие же легкие серые брюки. Свой длинный плащ она повесила на спинку стула. У нее было загорелое лицо, короткие черные волосы, серо-голубые глаза и ярко накрашенные губы. Напротив, за столом, устроилась молодая финка в костюме салатного цвета и такой же шапочке. Она говорила на школьном английском, тщательно произнося каждое слово:
— Результаты теста позитивные. Поздравляю вас, мадам. У вас будет ребенок.
— Спасибо, доктор.
Женщина поднялась и вышла в коридор, а гинеколог продолжала заполнять карточку. В графе «Potilas» («Пациент» (финск.)) она поставила: «rouva Patricia Johnson, Yhdysvallat» ( Госпожа Патриция Джонсон, Соединенные Штаты Америки (финск.)).
Накинув плащ, беременная госпожа Джонсон вышла на улицу и огляделась. Неподалеку стоял серебристо-серый «Мерседес-А», арендованный у «Хертца» — круглый, словно колобок. За рулем сидел загорелый широкоплечий китаец.
— Куда едем? — спросил водитель, когда Патриция села в машину.
— В Вантаа.
— В аэропорт? Летишь на Кипр?
Женщина молча кивнула. Начался дождь. Дворники смахивали воду с ветрового стекла, за машинами, с шипеньем идущими на обгон, тянулись длинные хвосты брызг. Шоссе постепенно втягивалось в город, раскинувшийся вокруг острого лютеранского шпиля, смутно видневшегося в дождевом тумане. Туман был подкрашен цветами осени. За желтой листвой шиповника, растущего на разделительной полосе, мелькнула освещенная заправка «Кезойл», отсвечивая на мокром асфальте, и снова поплыли аккуратные дома, темные скалы, ярко-желтые клены, размытые в дождевой пелене.
