Любаня замолчала, сделав мне предостерегающий жест. Лучась добродушной улыбкой, к нам спешил Сеня. Я с недоверием рассматривала его под новым, так сказать, углом зрения. Тему разговора поменяли на дачные истории. Любаня со смехом рассказывала, как Сеня завез ее на свою, с позволения сказать, «дачу», доставшуюся от бабушки. Я слушала, смеялась, но очень хотела поменять обстановку. Любаня не может меня упрекнуть, что я бросила ее в одиночестве. Поерзав на стуле, я встрепенулась и спросила время. Услышав ответ, деланно ужаснулась, сослалась на срочную необходимость разбудить Наташку и сбежала. Не совсем сознавая, от чего именно… Скорее всего, от Сени. Услышанное от Любани меня не удивило. Я знала о нем уже к утру – после ночных раздумий.
Выражение «на ловца и зверь бежит» придумано умными людьми. Практиками. Не успела я достигнуть холла, как разгневанная бабушка Стасика, волоча внука как сардельку на веревочке, чуть не сбила меня с ног. Лирикой не пахло. Изворотливый Стасик, решив, что к спасению надо приложить собственные руки, уцепился за рукав моей блузки. И улетел вместе с ним за своей бабусей. Громко вопя, что все расскажет бабе Нюсе. То ли этот довод, то ли треск раздираемой материи заставил Раису Леонидовну притормозить. Она остановилась. Гнев постепенно уступал место растерянности:
– Зачем ты у тети рукав взял, противный мальчишка? Сейчас же верни…
Стасик с готовностью протянул мне оторванную деталь. Честное слово, в его глазах выдавали сальто-мортале бесенята, но он даже не улыбнулся.
Пожалев старушку – на ее долю выпало много испытаний, я подчеркнуто весело порадовалась случившемуся:
– Подумаешь, рукав! У меня еще один остался. Оторванный даже теперь и не очень нужен. Если только на тряпки. Если хотите, возьмите себе…
Несколько случайных прохожих с трудом отвели от меня взгляд.
Раиса Леонидовна очень внимательно меня слушала и молчала. Молчал и Стасик. Сосредоточенно ковыряя стенку. Очевидно, обдумывал новый фортель.
– Что-то случилось? – тихо поинтересовалась я.
– Ничего особенного, – устало проронила бабушка. – Результат неправильного воспитания. Вернее, его отсутствия. Бросил за пазуху одной молодой особе сувенирную мышку. Из меха… Мне бы сразу догадаться, что не зря он около этой девчонки кругами ходит.
– А чего она мне обещала ухи обболтать?
– Не ухи, а уши, – поправила бабушка.
– А она обещала ухи, – упрямо повторил Стасик, продолжая проверять на прочность отделку стенки.
– За что же это она тебя так?
Стасик не ответил. Ответила бабушка. И не очень охотно:
– Он у нее вчера шлепанцы за борт выкинул.
– Зачем? – удивилась я.
– Хотел посмотреть, будут ли они плавать… Она сидела зажмурившись, задрав лицо к солнцу – загорала, наверное. Шлепанцы скинула. Мне бы опять-таки сразу догадаться… Я ей компенсацию предложила, но она отказалась. Правда, такими ужасными словами…
– Где ж ты раньше был? – с искренним сожалением выдала я. – Моя дочь позавчера свою босоножку топила. Знали бы, тебя позвали. Не веришь, спроси у нее. Только я не знаю, где Аленка сейчас носится. Между прочим, с ключом от каюты.
– Знаете, – засуетилась Раиса Леонидовна, – пойдемте к нам. Постараемся вернуть рукав на место. А Стасик пока вашу Леночку найдет. Найдешь, Стасик? – Внук добросовестно кивнул головой и тут же, подхваченный ветром свободы, исчез. – Если его озадачить, все сделает как надо. Шалит только от безделья…
До каюты Раисы Леонидовны мы добрались спокойно, вызвав всего лишь пару любопытных взглядов.
Накинув на себя ее легкий халат, я примостилась у тумбочки, пытаясь вернуть рукав на место. Только бы добраться до своей каюты. В более-менее приличном виде. Лучше, конечно, в более… Раиса Леонидовна, аккуратно сдвинув на край тумбочки будильник, взяла небольшую фотографию молодых мужчины и женщины в рамочке и положила ее на полку лицом вниз. Затем попыталась накормить меня печеньем. Я с извинениями отказалась – не терплю его с детства.
– Это ваши? – спросила я, имея в виду фотографию.
– Сын с женой. Он на меня не очень похож. Больше на отца… Мне так неудобно за этот рукав. Сразу-то растерялась, поэтому и не извинилась.
– Не стоит. Ну случилось и случилось. Значит, судьба у него такая. Вы мне, если можно, почитайте, пожалуйста, какие-нибудь свои стихи. Что-нибудь грустное, лиричное – под стать настроению. Реквием по рукаву!
Ответом мне было молчание. Я оторвалась от шитья, решив, что Раиса Леонидовна ушла. Нет, она сидела напротив, напряженно вглядываясь в предмет моего творчества.
– Извините, – забормотала я, решив, что допустила бестактность.
– Я прочту вам последнее, – не обращая внимания на мое извинение, спокойно произнесла она, – исповедь матери наркомана.
Застыла жизнь на острие иглы
Холодным, липким, мутным суррогатом,
Где каждый день – как в пропасть со скалы.
Хоть без вины, но все же виновата.
Опять оборвалась надежды нить.
Врагу не пожелала бы такого —
Еще при жизни сына схоронить,
Еще при жизни – схоронить живого.
Тебя твой наркотический дурман
Уже уносит властно, не маняще.
А я бросаюсь в памяти обман,
Чтоб в прошлом жить – как будто в настоящем.
Не твой это, а наш! Наш общий грех.
И наша общая с тобою мука.
Ты знаешь… По ночам мне снится смех
Моих, но так и не рожденных внуков.
Кто б подарил надежду? Хоть чуть-чуть.
Чтобы немного с силами собраться.
Поверить в то, что мы когда-нибудь
Еще сумеем от души смеяться…
Тот, кто случайно попал под ледяной душ, легко поймет мое состояние. Я сидела ни жива ни мертва. Несколько раз пыталась что-то сказать, но только открывала и закрывала рот. С одной стороны – стихотворение следовало похвалить. Так положено. С другой – оно очень… болезненное, что ли, и слишком личное. Что-то сегодня на меня, как из рога изобилия, сыпятся чужие драмы.
– Вы, Ирина Александровна, рукав уже к воротнику пришиваете. Давайте-ка я помогу. С вашей впечатлительной натурой! Это всего лишь стихи.
Я покорно передала рукоделие Раисе Леонидовне и положила руки себе на колени. Там они мне стали мешать, и я сложила их на груди. Это выглядело несколько нахально. За спиной они тоже не прижились. В конце концов я, давясь и морщась от застарелой нелюбви, заняла их печеньем. Так с набитым ртом и задала свой первый после пережитого шока вопрос:
– Вы сказали, что это последнее стихотворение. Следующее еще не родилось или…
– Я больше не пишу стихов.
– Наверное, я кажусь вам жуткой дурой. Во всяком случае, сама себя я таковой считаю. Просто не знаю, что говорить. Поэтому не обращайте внимания, если что-нибудь ляпну.
– Да пожа-а-а-луйста! Вы наверняка хотите спросить, не моя ли это история, верно? Верно, – констатировала она, заметив мой осторожный кивок. – Моя. Думаете, мало таких историй? Да сплошь и рядом. Я свое отпереживала. Да-да, – прислушиваясь к себе, подтвердила она. – Отпереживала.
– Сын избавился от тяги к наркотикам? Вылечился? – Мне очень хотелось услышать положительный ответ. Печенье, которое я сжала в руке, рассыпалось крошками.
– На том свете больных не бывает, – спокойно сказала Раиса Леонидовна, протягивая мне блузку. – Крошки можно высыпать вот в этот пакет. И успокойтесь. Моя жизнь – это моя жизнь. Не старайтесь натянуть ее на себя. Иначе не хватит здоровья. Ну, теперь вы смело можете идти в каюту. Только опасайтесь Ста…
Договорить она не успела. Внучок влетел в каюту и, с лету разжав кулак, продемонстрировал ключ:
