Вот и первые фигуры покидают дома в направлении каких-никаких средств производства и пропитания, и первые машины, потарахтев стартерами, грозно взвывают остывшим за ночь нутром, чтобы потом успокоиться, немного снизить взятый скандальный тон и выплыть степенно из раскрытых ворот. Вдоль заборов настороженно возвращаются кошки, устав от охоты и любви. Из-за заборов на них завистливо брешут цепные собаки, лишенные и того, и другого. Обессилевшие растения, отдав ночи весь свой терпкий аромат, тихим шелестом приманивают солнце, и вот пылающее око наконец подсаживается краем на небосвод и начинает медленно, как будто заново, его обживать…

На этом обычная утренняя история городка заканчивается и начинаются другие…

произошла на центральной площади, новое название которой пока еще никто из нас запомнить не смог. Бесцветное какое-то название. Хотя и пафосное.

Стоял на ней ранним летним утром неведомый никому человек мужеска пола лет где-нибудь около тридцати с небольшим. Был он лыс, чуть усат, выше среднего роста, умеренно-полноватой комплекции и с совершенно неупорядоченным лицом. При первом взгляде на него сразу создавалось впечатление, что все части этого лица, кроме не так давно, похоже, пробившихся усов, прикреплялись к голове как-то наспех, впопыхах, да еще и в темноте при полном небрежении к нормальной человеческой анатомии. А при втором взгляде впечатление это только усиливалось.

Стоял он тоже как-то вкривь, словно одна его часть, задне-правая, откровенно перевешивала другую – передне-левую. И клонила его соответственно. А если еще учесть, что глядел он, подняв с правым же вывертом голову вверх, на небо, словно пытался там что-то прозреть, то более нелепой фигуры представить себе невозможно. И, видимо, грозные какие-то откровения являлись ему во вполне доброжелательном на тот момент, лишь слегка припорошенном перистой облачностью небе, ибо смотрел он туда с редкой даже для наших мест тоской. Смотрел и плакал.

Одет человек был в довольно заношенную длинную хламиду сероватого цвета, сильно смахивающую на бывший в употреблении мешок, из-под которой нелепыми кеглями торчали молочно-белые ноги в новеньких китайских кедах «Два мяча», некогда весьма популярных на одной шестой части суши, а ныне совсем забытых и представляющих собой несомненный раритет.

Был он на площади не один. Во-первых, рядом высился каменной раскорякой столь же лысый памятник, под сенью которого он и находился. Во-вторых, по обочинам уже паслась разнородная домашняя живность, выпущенная рачительными хозяевами на откорм. А в-третьих, и это главное, с разных краев площади смотрела на незнакомца в три глаза парочка наших жителей: молодая женщина по имени Юля, всего несколько часов назад в очередной раз выгнанная из собственного дома сожителем Василием – за слишком позднее возвращение и глупое хихиканье в ответ на резонный вопрос «Где, зараза, шлялась?» – и лейтенант милиции Козленков, только что прибывший на площадь, чтобы обеспечить безопасный приезд на работу мэра. В три же глаза они смотрели потому, что вышедший в конце концов из себя Василий напоследок приложился к Юлиному лицу, из-за чего левый ее глаз заплыл и не желал открываться. И хотя Юля от нечего делать уже с четверть часа наблюдала за незнакомцем, первым к нему направился Козленков. Направился без всякого желания, потому что наметанный взгляд и чутье ему подсказывали: взять с этого кривого пугала будет нечего. А просто так утруждаться он не любил. Он вообще не любил утруждаться, а уж просто так – особенно. Но делать нечего, мэр уже был на подходе. Точнее, на подъезде.

Незнакомец на появление представителя власти никак не отреагировал. Хотя Козленков остановился прямо перед ним. Можно сказать: перед его носом, если бы нос этот не был задран почти вертикально. Правда, губы его вдруг зашевелились, и он тихо произнес, обращаясь куда-то вверх:

– За что?..

Козленков машинально проследил за его взглядом, ничего в небе, естественно, нового не обнаружил и вновь снизу вверх воззрился на незнакомца, всем своим видом мрачным давая понять, что долго ждать не намерен.

Получилась немая сцена.

Кому-нибудь со стороны, возможно, она могла бы показаться смешной, даже в чем-то карикатурной, так как незнакомец, несмотря на нелепый свой вид, выглядел все-таки сравнительно неплохо, а прилично его приодень, распрями и сделай легкую упорядочивающую пластику – так мог бы быть просто красив, в то время как грозно уставившийся на него лейтенант внешность имел довольно убогонькую. Ну не повезло ему с внешностью! То ли предки его слишком много и трудолюбиво квасили и все последствия этих возлияний дружно на нем сошлись, то ли какие-то близкородственные скрещивания среди предков его происходили, но факт есть факт: и росточком он сильно подкачал, и телосложение более-менее отчетливо было выражено лишь в области живота и таза, и меленькие черты лица на небольшой рахитичной головке смотрелись без всякого интереса, да и всем остальным хвалиться ему тоже не стоило. По правде сказать, он и характер-то имел довольно говнистый, за что в городке его никто не любил, а некоторые пострадавшие звали за глаза либо Козлом, либо Упырем. Но когда даже такая внешность облечена в стального цвета мундир и обвешана всякими сопутствующими причиндалами: рацией там, дубинкой, наручниками и кобурой с пистолетом (автоматы у нас в городке, слава Богу, пока еще не очень прижились – может, из-за незначительной по меркам больших городов преступности, а может, просто таскать тяжело и неохота, хотя некоторые злые языки утверждают, что их давно в централизованном порядке либо продали, либо сдали в аренду тем же преступникам, с которыми вроде как милиция наша вась-вась, но ведь на то они и злые, языки эти, чтобы молоть всякую провокационную ерунду), то всякому нормальному человеку сразу становится не до смеха.

Так прошла пара минут.

Не дождавшись никакой реакции на свое появление, Козленков многозначительно поправил кобуру, прочистил горло и громко сказал:

– Ну?

Сказал тем особым милицейским тоном, который в душе всякого добропорядочного человека призван вызывать трепет и пока еще неосознанное до конца чувство вины. А у преступного элемента – так сразу панику. По идее.

Однако незнакомец никакими намеками ни на трепет, ни на панику лейтенанта не порадовал. Он его просто проигнорировал! И лишь еще раз вопросил небо:

– За что?..

Только уже громче.

– Чего это он? – подошла к ним наконец и Юля.

Подошла так тихо и незаметно, что, услышав ее голос, Козленков невольно вздрогнул, повернул голову и тут же уставился на Юлин заплывший глаз, переливающийся всеми оттенками сизого и фиолетового.

– Васька, – скорее утвердительно, чем вопросительно произнес он.

– А то!.. – не без некоторой гордости подтвердила Юля.

– Разберемся, – важно кивнул лейтенант.

Некоторое время Юля испуганно на него смотрела, пытаясь понять, с какого такого переполоха Козленков решил разбираться в том, от чего милиция всегда открещивается, и чем это может ей и Васе грозить, пока до нее не дошло, что сказанное относится вовсе не к ее фингалу, а к поведению незнакомца.

Который, кстати, продолжал их упорно не замечать. И вести себя так, будто кроме него и распластавшегося над его головой неба вокруг вообще никого и ничего не было.

Что уже начинало выглядеть не только демонстративно, но и вызывающе. Во всяком случае, в глазах лейтенанта.

– Ну? – еще громче повторил он и добавил: – Так и будем стоять?

Незнакомец наконец опустил голову, держа ее все столь же криво, с наклоном вправо, вытер остатки слез и искоса взглянул на Козленкова так, будто действительно только что его увидел. Но не удивился.

– Ты кто? – печально спросил он.

Козленков чуть не поперхнулся. Чтобы какое-то чмо задавало ему при мундире и исполнении подобного рода вопрос – такого в его практике еще не было. А главное, и не должно было быть – по его убеждению. Поэтому и ответ он искал долго, борясь с желанием сразу перейти к действиям.