Три больших шурави!!! Сафронов ни на минуту не забывал о том, что поведал старший моджахед. Тем не менее говорить кому-либо об этом не торопился. В кабинете полковника Зудина сейчас беседовали с прапорщиком Максимовым, а Сафронову попался на глаза переминающийся с ноги на ногу младший лейтенант Корольков.

– Про допрос рассказывал? – спросил Сафронов переводчика.

– Нет, – помотал головой тот. – Как и условились.

В самом деле – о том, что сообщил «язык», Сафронов, Максимов и Корольков условились до поры до времени никому не сообщать. Остальные же солдаты были не в курсе, так как в момент допроса капитан Крылов приказал им разойтись по периметру, охранять дорогу и подходы к ней. Оставалось надеяться, что Дима сейчас говорил правду.

– Ты сказал, что рация была неисправна? – стараясь не повышать голоса, продолжил расспрашивать Сафронов.

– Нет, – нервно дернув шеей, ответил Дима. – То есть этот, из прокуратуры, меня спросил, рация была исправна? Ну а я… Я ведь не знал точно, потому сказал «не знаю»… А он – «значит, могла быть не исправна?» Ну а я…

– Ты говнюк, Дима, – перебив переводчика, произнес с закипающей злостью Сафронов. – Ты что же, мог подумать, что Крылов пойдет в рейд, не имея надежной связи?!

– Я как-то… Не думал, что ли…

– Погоны с тебя сорвать! – уже не сдерживая себе, рявкнул на очкарика Сафронов. – Какой ты, в жопу, офицер?!

– Не надо так, – только и произнес в ответ жалким голосом младший лейтенант.

– Благодаря тебе у этих господ хороших выстраивается весьма выгодная версия, – пояснил, взяв себя в руки, Сафронов. – Если нажмут – и про допрос ведь проболтаешься?!

– По-моему, надо сообщить, – кивнул Дима. – Чем скорее, тем… Даже не знаю.

Сейчас и сам Сафронов не знал, что сказать. Среди них троих он был старшим и по званию, и по должности. Тем не менее совет придется спрашивать у Максимова.

– Я буду писать рапорт, – уверенным тоном проговорил Федор, выслушав Сафронова и постоянно кивающего Королькова. – Там все четко будет. И про допрос, и про рацию. Скрывать такие вещи мы не имеем права. Вас призываю сделать то же самое.

Слышалась из радиоточки сентиментальная песня из какого-то детского фильма. На борт «транспортника» тем временем загружали «трехсотых». Без рук, без ног, с обожженными лицами. В сопровождении медицинских работников тяжелораненых везли в Союз. Комполка, вислоусый полковник Зудин, что-то говорил в напутствие, но Сафронов не слышал теплых командирских слов, так как стоял на большом расстоянии.

– Прощай, командир, – неожиданно произнес стоявший рядом Максимов.

И Сафронов заметил, что солдаты комендантской роты несут «груз двести» – наглухо закрытые цинковые гробы. Капитан Крылов, солдат-радист и водитель. Без последних залпов и речей. Все это было впереди. Каждого из погибших должны были торжественно, со всеми воинскими почестями предать земле на их родине.

– Старший щитонос[13] сказал, что дело будет закрыто, – проговорил Федор. – Иначе, говорит, командир ваш не героем будет, а подследственным, считай, неумехой, погубившим себя и двух пацанов. Ни ордена ему, ни вечной светлой памяти… Так и сказал, законник хренов.

– Рация была исправна, – произнес в ответ Сафронов. – Так ведь, Федор?

Максимов не ответил. Несмотря на то, что за последние дни прапорщик и лейтенант заметно сдружились, разговаривать сейчас не хотелось. Три дня назад все трое, включая переводчика Королькова, подали командованию и руководству особого отдела рапорты, в которых подробно было изложено все, включая допрос. Ответа до сих пор не последовало.

Грустная песенка продолжала звучать в радиодинамике. Ответ на поставленный популярной в Союзе певицей вопрос оказался сейчас перед глазами Сафронова. В «груз-200», в «груз-300» уходило детство…

– Слыхал я, закончили вас терзать? – послышался голос складского прапорщика Михеича, подошедшего к Максимову и Сафронову.

– Все в порядке, Михеич, – отозвался Федор. – Щитоносы – они и есть щитоносы. Вместо нас в рейд не пойдут.

– Правильно, – кивнул Михеич. – Надо же кому-то воевать! А ведь в этой каше замешан Вадик Парфенов, лейтенант-генералыч. Тот, которого ты, лейтенант, на место поставил.

– Его даже не допросили, – зло откликнулся Сафронов. – Он вроде как в увольнении законном был, заставу проверил за час до нашего столкновения… Чистенький, гад.

– Ты его лишний раз не задевай. Эти сынки генеральские никого не пожалеют. У них одна фраза: одного солдата убьют – бабы русские еще сотню нарожают… У тебя, Сафронов, батя кто?

– Учитель физкультуры, – ответил лейтенант.

– А мама девочек домоводству и кройке с шитьем обучает? – продолжил старший прапорщик.

– Нет, историю преподает.

– Извини, Сафронов, ты, судя по всему, не слышал, как таких, вроде тебя, называют, – проговорил, как-то едко при этом усмехнувшись, Михеич и тут же, не дав взводному ответить, продолжил: – Инвалидами таких называют. Перекрестись и сплюнь!

– Не понял, – отозвался не слишком набожный и суеверный Сафронов.

– Инвалид, потому как у тебя нет руки, – пояснил Михеич. – Большой и волосатой.

– Типун тебе на язык, Артур Михалыч. – Лейтенант догадался наконец, к чему клонит завскладом. – Дурацкий юмор какой-то. Кому другому за такие шутки врезать стоило бы!

– Врезать не врезать, тебе бы за такое «ночное» этот прокуроришка устроил «индийское кино», а Парфенову пальчиком погрозят и через годик-другой примут-таки в академию. Военно-политическую, имени Ильича… Спасло тебя то, что не в головной машине оказался.

Сафронов промолчал. Чего говорить, прав Михеич.

– Я тебе по-хорошему, как батя сыну, совет даю, – подвел итог разговора Михеич. – Потому как вижу, что ты хороший парень. Парфенов и те, кто за ним, тебя выбрали как… Как хворост, как полено, – подобрал после паузы точное определение старший прапорщик. – В костер тебя швырнут, чтобы самим руки погреть. Им в генералы надо, в маршалы.

– Михеич, ты хочешь сказать, что Парфенов нарочно все это подстроил? – аж присвистнул Федор.

– Я с умными людьми привык разговаривать, – невесело отозвался Михеич, он же Артур Михайлович. – Ишакам, знаешь ли, лошадиные советы ни к чему… Фигурка у Надьки что надо! – неожиданно произнес Михеич, оценив идущую со стороны летного поля фельдшера эпидемиологической службы.

Надежда Иннокентьевна участвовала в оформлении каких-то документов, видимо, на предмет местных афганских инфекций, которые могли быть у тяжелораненых.

– Фигурка что надо, – с видом знатока и в этом вопросе повторил Михеич. – На физиономии, правда, черти пошабашили, но ведь не с лица воду пить, верно, Роберт Сергеевич?

– Кому как, – смущенно передернул худыми широкими плечами Сафронов, мысленно отметив, что в словах прапорщика немалая доля истины.

Проходя мимо, Иннокентьевна вежливо кивнула Сафронову и пошла дальше своей быстрой спортивной походкой.

По неписаной традиции на кровать убитого клали его берет, а перед ним – фотографию. Сейчас на заправленном одеяле стояла фотография капитана Крылова, лежал его десантный берет. Виктор смотрел прямо на Сафронова, чья кровать была напротив крыловской. Даже на фотоизображении капитан оставался твердым, самостоятельным командиром. «Вот так, Виктор, – только и произнес, мысленно обращаясь к фотопортрету, Сафронов. – Как мы теперь?! И как те большие шурави?! Наркокараваны?!» А Федор вспомнил, как после одного неудачного рейда он, тогда еще младший сержант, лежал на своей кровати, точно волк, обложенный флажками. Справа, слева и сверху над Максимовым такие вот береты с фотографиями оказались. Тогда Федор спал без задних ног и мыслей. «Духов», положивших ребят из разведроты, сумели догнать. Бородатые, в свою очередь, отход продумать сумели – ушли в «кяризы». Подземные колодцы такие, могли тянуться под землей на добрый десяток км. Преследовать, ловить их в «кяризах» было бессмысленно, но гвардейцы сообразили, как «духов» выкурить. Подогнали к «кяризу» бензовоз, слили топливо. Потом бросили в колодец пирофакел. Спустя мгновение из отверстия повалили клубы черного дыма. А еще через пару мгновений и сами «духи» наружу показались. Словно черти из преисподней выпрыгивать стали. Ну а наверху, само собой, им уже была подготовлена «дружественная» встреча на высшем уровне.