— Насколько я знаю по рассказам, — скорбно начала Вера, — в Америке…
— Далась тебе эта Америка! — разозлился Костя. — Мы вообще в другой стране жить собираемся. Там всё иначе.
Марина умоляюще вперилась в Веру, взглядом прося её не поминать через слово Америку и не травмировать этим Костю. Он очень страдал из-за того, что не получилось уехать именно в Америку, о которой он мечтал годами. Но утешал себя тем, что хоть куда-нибудь… Хотя бы в Германию. К тому же там завязались ценные рабочие контакты. Но Вера уже не могла затормозить.
— Получается, вам всё равно, куда ехать — лишь бы уехать. С одной страной не вышло, так поедем в другую… Почему у нас самый главный 'проклятый' вопрос в России — это 'уехать или не уехать'? Я не знаю ни одной интеллигентной семьи, где бы он ни обсуждался… Люди либо обдумывают, куда и как им уехать. Либо обсуждают, почему они не хотят уезжать. На худой конец определяют, как относятся к тому, что кто-то другой уехал.
Костя со снисходительным умилением глядел на Веру. Кончиками пальцев он ритмично перекатывал шарик из конфетного фантика. Мерцающий зелёным кругляшок напоминал Вере землю. А Костя с его самоуверенностью казался безжалостным гуманоидом, под чьим напором та вот-вот хрустнет.
— Вот потому и нельзя оценивать чужие обстоятельства и мотивы, — всерьез попыталась вмешаться Марина. — У каждого они свои. Все — очень индивидуально, исходя из жизненной ситуации.
Однако Вера не соглашалась подчинить свои эмоции какой-то абстрактной объективности.
— А меня, наоборот, это страшно интересует! — с горячностью настаивала она. — Хочу понять, отчего самая главная проблема в России — как отсюда уехать? Что за страсть — 'уехать'?! Может, так у нас проявляется бродяжничество, тот самый 'русский скиталец', о котором Достоевский писал? Помните по литературе: тема странничества, Онегин и Печорин — лишние люди…
— В этой стране все люди — лишние, — едко усмехнулся Костя.
Потеряв интерес к разговору, он смотрел в сторону, думая о своём. И, словно поражая невидимую цель, отфутболил кончиками пальцев в пространство зеленоватый конфетный шарик.
Вера не стала больше спорить. Но, помолчав, всё-таки добавила:
— Выходит, у вашего стремления отсюда сбежать — глубоко национальные корни. Чеховское 'В Москву! В Москву!' ничем не отличается от перелетов через Атлантику. Мотив-то общий.
Марина наклонилась, чтобы поднять с пола тусклый шарик из фантика. Светло-рыжая прядь прочертила зигзаг на коричневой шали.
Ветер опять усилился и принёс в город новые тучи. На головы прохожих обрушилась мешанина из дождя и раннего снега, который таял, не долетев до земли. От бурной мороси и под зонтом нельзя было укрыться — лило и дуло сразу со всех сторон. Погода на улице будто доказывала, что жизнь окончательно не удалась. Снаружи было так же скверно, как и внутри. Веру едва не завертел вокруг собственной оси ненасытный ветер. А через пять минут она уже и промокла до нитки. Заливало даже за воротник.
Так хотелось вытряхнуть из головы дурацкую беседу с Мариной и Костей. Но в горле застыл слезный ком, а в мыслях путались обрывки разговора. Как глупо она себя вела, как неуверенно возражала. Позволила им объединиться, заклевать себя. Не нашлась, что ответить, и в миг оказалась объектом Костиных насмешек. А Марина даже пальцем не пошевелила, чтобы её поддержать. Зато горой стояла за мужа, квохча, как последняя курица. Эх…
Чувство поражения обычно ввергало Веру в апатию. Но дождевые потоки не позволяли стоять на месте, кололи и безжалостно гнали вперед. Пора было домой — покормить и проведать Петьку. Вечерами Вере часто приходилось показывать квартиры, а с утра она торопилась выпихнуть его в школу. Так что в будни обед был единственным шансом пообщаться с сыном. Тем хуже, что она поддалась на Маринины уговоры и потащилась в гости. Зачем, спрашивается, её звали? Чтобы она окончательно почувствовала себя брошенной?
Уже на входе в метро Вера различила в сумке слабое пищание. Нашарила мобильник. Вслушиваясь в нестройный клекот и шум, с трудом опознала Никиту. Он пытался прокричать чье-то имя. Сквозь треск и шипение до Веры донеслось:
— Те-е-е буе-е-ет а-ан-и-ить Уо-о-о-рия-я-я Евн-а-а-а…
Ничего не понимая, она завопила в ответ:
— Как, что? Ничего не слышу! Ты откуда звонишь?
Кит, что-то буркнув, отключился и заново перезвонил. Но слышно его все равно, как из подземелья:
— Тебе будет звонить Инфузория Валерьевна, — утробным голосом пробасил Кит. — Видать, папа — биолог. Надо будет её проконсультировать по стоимости квартиры. Запомни — Инфузория Валерьевна!
'Бывают же имена у людей, — завистливо вздохнула Вера. — Врежутся — не забудешь. Не то что моё — стёртое как бабушкин ситчик'.
По дороге приобрела Петьке 'киндер', шоколадное яйцо с сюрпризом. Сын уже перерос подобные развлечения. Но то ли её так размягчило известие о папе-биологе, то ли сама мысль о том, что на свете бывают папы. Петька высокомерным взглядом приветствовал 'киндер'. Затем расплылся в улыбке до ушей и кинулся взламывать яйцо, извлекая сюрприз. В 'киндере' прятались две улитки, запряженные в общий улиточий домик и куда-то его волокущие. Тут уж и Вера разулыбалась: 'Надо же, как совпадение! Так похоже на мою работу. Эти улитки — вылитые мы с Китом. Тебе не кажется?'.
Из окна квартиры наблюдать за непогодой было по-своему интересно. Воздух плодоносил почти как земля. Переполнялся яркими пятнами листьев, мутнел снежной крошкой. Рябил серыми нитками дождя. Беззвучно раскачивались деревья. Под напором водяных струй пространство загустело, обрело плотность. Земля превратилась в буро-серое месиво. Дом напротив почти скрылся из виду.
Веру заворожило зрелище неустанных метаморфоз. Но ни простаивать у окна, ни поболтать с Петькой за супом ей, как обычно, не дали. Скрипуче-настойчивые интонации в трубке показались незнакомыми. Вроде и не Амалия, и не мама-начальница. Постепенно стало ясно, что это — та дама, ради которой её разыскивал Кит. Она хотела выяснить, сколько сможет сэкономить на услугах риелторов. Какие комиссионные с неё возьмут, если она сама будет давать рекламу на квартиру и сама же показывать? А если она сама подыщет новую квартиру взамен старой? К тому же, она вполне в состоянии сама договориться с нотариусом и банком…
'Вот и делала бы все сама! Чего звонить, людей отрывать?!' — злилась Вера, нервно поглядывая на часы. Она уже опаздывала на важную встречу с Никитой. Предстояло принять аванс за квартиру Марь Иваны от претендентов с вредной риелторшей. Чмокнув пахнущего шоколадом Петьку, Вера понеслась к метро. По дороге заметила, что снег с дождем превращается в обычный дождь и воздух потихоньку успокаивается.
Ну, вот и Кит — собственной персоной! Он дожидался Веру у метро, развалясь в своём авто и неспешно покуривая. Вера, как обычно, запуталась в ногах, но всё же пробралась внутрь. У Кита там было тепло и уютно. Машину обогревала печка, а, кроме того, он сам надышал спокойную и умиротворенную атмосферу.
Для Никиты, вынужденного жить в потоке деловых переговоров, машина была главной возможностью отдыха и уединения. Он так и относился к ней — как к дому. Ухаживал, чистил, прислушивался к ее урчанию. Пылесосил сиденья, обвешивал ароматизаторами. Над лобовым стеклом неизменно болталась иконка. Никакого табачного пепла, ни пылинки — на сиденьях или на полу. Из колонок доносилась мягкая музыка, а если приходилось застаиваться в пробках — познавательно-информационные передачи. Попадая в его пещеру, Вера сразу чувствовала успокоение. Переставала тревожиться и куда-то бежать.
