Мария пытается подыскать квартиру. Наиболее подходящей оказывается одна комната в доме дьякона, и она поселяется там с Трубецкой и Ентальцевой. Остальные жены размещаются поближе к тюрьме, в простых деревянных домах, сами готовят себе пищу, ходят за водой, рубят дрова, топят печи… Лишения и невзгоды их еще больше сближают в той тяжелой и нерадостной жизни, создают атмосферу непринужденности и доверия. Они как могут помогают друг другу, делятся деньгами и скудной провизией. «Со всеми дамами мы словно одно семейство, — пишет матери 27 сентября 1827 года Мария. — Они меня приняли с распростертыми объятиями, ибо несчастье сближает».

Поскольку свидания с заключенными разрешались дважды в неделю, по одному часу и в присутствии офицера, Мария вместе с другими женщинами часто приходила к деревянной ограде тюрьмы, где они имели возможность видеться и разговаривать с мужьями. Несмотря на то что это было сопряжено с возможными неприятностями (однажды солдат ударил Трубецкую), эти посещения поднимали настроение декабристов. Михаил Бестужев писал:

«Каземат нас соединил вместе, дал нам опору друг в друге и, наконец, через наших ангелов-спасителей, дам, соединив нас с тем миром, от которого навсегда мы были оторваны политической смертью, соединил нас с родными, дал нам охоту жить, чтобы не убивать любящих нас и любимых нами, наконец, дал нам материальные средства к существованию и доставил моральную пищу для духовной нашей жизни».

А вот что писал А. Е. Розен об этих женщинах: «Они были нашими ангелами-хранителями и в самом месте заточения; для всех нуждающихся открыты были их кошельки, для больных просили они устроить больницу».

Здесь, в Читинской тюрьме, жизнь декабристов была более сносной по сравнению с тем, что было в Благодатских рудниках. Они чистят государственные конюшни, подметают улицы, ручными мельницами размалывают зерно, выполняют различные земляные работы и т. п. Летом все трудятся на отведенных каждому кусочках земли во дворе тюрьмы. 1 августа 1829 года пришел приказ о снятии кандалов, с которыми осужденные не расставались уже почти четыре года, и комендант С. Р. Лепарский стал разрешать узникам выходить под стражей из тюрьмы. Декабристы получают возможность ежедневно посещать жен. Некоторое время спустя и другим заключенным разрешили посещать жен, квартировавших в частных домах, но только с письменного согласия хозяйки дома.

За три года пребывания в Чите Марию постигло три тяжелые утраты. Прежде всего, смерть оставшегося в Петербурге ее маленького сына Николая, о чем она узнала в один из январских дней 1828 года. В связи с этой утратой отец ее, старый генерал Раевский, попросил Пушкина написать эпитафию к надгробию внука и текст ее послал дочери с такой припиской:

«Дружочек Машенька, посылаю тебе стихи Пушкина, посвященные твоему сыну. Никогда до этого не писал он так прекрасно.

Вот эта эпитафия:

Могила первенца Сергея Волконского долгое время оставалась неизвестной. И только в 1952 году она была обнаружена после длительных поисков благодаря двум полустертым словам на камне высеченной когда-то эпитафии Пушкина.

В настоящее время могила и памятник восстановлены в знак уважения к декабристу Волконскому и герою Отечественной войны 1812 года генералу Раевскому.

Смерть маленького Николая — тяжелая потеря для Марии Волконской. Советы ее близких в письмах искать утешение в надежде и молитве не могут ее успокоить. Теперь единственное ее утешение — это родной супруг, бедный Сергей. В письме к отцу она просит его ходатайствовать перед официальными властями о разрешении ей жить в тюрьме и делить камеру со своим любимым. Такие же просьбы к шефу жандармов Бенкендорфу отправили и другие жены декабристов.

«Дорогой папа, — писала отцу Мария Николаевна, — я с Вами поделилась тотчас же, как только узнала о смерти сына, мыслью о своем твердом решении разделить заключение Сергея и уведомила Вас о шагах, которые я просила мою Belle Mere[36] предпринять в этом отношении… Меня уверяют, дорогой папа, что для меня необходимо, чтобы Вы поддержали ее просьбы Вашими; я слишком хорошо знаю Вашу нежность ко мне и не должна была бы сомневаться ни на одно мгновение в рвении, с которым Вы взялись бы защищать дело, которое обеспечивает мой покой здесь, на земле. Дорогой папа, отказ был бы для меня приговором таким ужасным, что я не осмеливаюсь думать о нем. Не скрою от Вас, что я не могу больше переносить жизнь, которую я веду; справьтесь о том, какое впечатление произвела на меня смерть моего единственного ребенка. Я замкнулась в самой себе, я не в состоянии, как прежде, видеть своих подруг, и у меня бывают такие минуты упадка духа, когда я не знаю, что будет со мной дальше. Один вид Сергея может меня успокоить; я могла бы быть счастливой и спокойной только возле него. Дорогой папа, если это письмо найдет Вас в Петербурге, не медлите, я Вас заклинаю, хлопотать об этом; если Вы у Катерины (Е. Н. Орловой. — Авт.) — отправьте Ваше прошение, во имя неба, возможно скорее…»

Через несколько месяцев пришел ответ от отца Марии. Дрожащими пальцами она вскрывает большой опечатанный конверт и читает:

«Мое дорогое дитя! После того как получил письмо (только что от Катеньки), вижу, что ты плохо поняла мое последнее письмо по поводу твоего присоединения к мужу. Не зная даже условий заключения и ничего другого, я не могу себе позволить высказать свое мнение на этот счет. Поступай так, как подсказывают тебе разум и сердце, но я не буду участвовать в этом».

Отказ отца глубоко огорчает Марию. Она втайне от мужа горько плачет, но при встречах с ним старается держаться бодро и весело. И все же, несмотря на сопротивление, официальные власти были вынуждены удовлетворить требования жен декабристов — разрешить им жить в тюрьме, в камерах супругов.

Радостью от этой «победы» Мария сразу же поделилась с отцом:

«Горячо любимый папочка, вот уже три дня, как получила разрешение присоединиться к Сергею. Спокойствие, которое испытываю оттого, что теперь могу заботиться о Сергее и могу проводить с ним время, свободное после часов его работы, отчего у меня появилась надежда полностью разделить судьбу с ним — обрела и душевное спокойствие и счастье, которые утратила так давно».

Письмо помечено датой 31 мая 1829 года, а в сентябре того же года ее отец умер, простив перед кончиной свою непокорную дочь. Лежа на смертном одре, Раевский взглядом указал на портрет Марии, висевший у его постели, и сказал:

— Самая удивительная женщина, которую я знал! — С мыслью о ней сомкнул глаза старый воин. А на его могиле на высоком обелиске высекли слова: «В Смоленске был щит, а в Париже меч России».

Читая письма Марии Волконской, очень быстро убеждаешься в ее глубокой, прямо-таки безграничной любви к отцу. И чтобы ни говорил он, как бы ни поступал, пусть даже несправедливо по отношению к ней или излишне сурово, она всегда оставалась покорной, любящей и доброй дочерью. Ее письма к отцу исполнены словами нежности и преклонения перед ним. И где бы ни была Мария — в сельской ли избе, в тюрьме, в камере мужа, — она везде на самом видном месте ставила портрет отца. Она не только высоко ценила его, она гордилась им. Даже увлекшись какой-то книгой, герой которой поражал благородством и привлекательностью характера, Мария видела в нем своего отца.

«Я прочла историю Томаса Мора, — писала Мария своей сестре Софии. — Это не драма, не просто книга с животрепещущим содержанием нынешней литературы. Это простое, верное изложение исторической канвы одного великого человека. И когда ее читаешь, поражаешься характеру этого человека, его величию. Между прочим, он точно наш отец».

В августе 1830 года Марию постигло еще одно несчастье — умерла ее дочь Софья, не прожившая и одного дня.