– Снежана! – окликнула она девушку. – Через полчаса свидание с Гансом. Приходи в себя и за работу.

И как только за девушкой закрылась дверь в кабинет, передала сообщение на охрану:

– Усилить контроль за комнатой Снежаны.

– В каком аспекте? – уточники охранники.

– Связь с клиентами. При малейшем подозрении докладывать!

В служебном журнале появилась запись сменному администратору: «Есть некоторые сомнения в благонадежности Снежаны. Клиент русский. Представился как Макс. Думаю, что лучше его к Снежане не допускать».

Макс возвращался в свою гостиницу в некотором смятении. Плоть его была вполне удовлетворена, а вот с душой творилось что-то непонятное. Он ловил себя на мысли, что задумывается о совершенно дурацких вещах. Например, ищет разницу между понятиями «ласка» и «нежность». Или, наоборот, не разницу, а подтверждение того, что это одно и то же. И все же нет, видимо, не совсем одно и то же... Ласковая женщина... Нежная женщина... Какое-то различие он чувствовал, а объяснить не мог. Ласковая – это, скорее, та, которая что-то делает ласково, ну, к примеру, целует, обнимает... А нежность – это что-то глубже. Это во взгляде. В движении, в жесте... Это сродни любви, что ли...

Но не могла же эта Снежана полюбить его? Это же немыслимо! Тогда почему столько нежности в ней? Ничего себе сходил к проститутке! Никогда ничего подобного с Максом не происходило.

Девушка всю дорогу не выходила у него из головы. Он каким-то глубинным чутьем уловил ее печаль, тяжесть ее жизненной драмы. Толком ничего не зная о ней, он ощутил вдруг такое томление внутри, что невольно, пока шел, гладил левую половину груди, не замечая сам этого движения и боли-то в общем никакой не испытывая. Так, заныло что-то, затосковало...

И что-то еще, что-то еще беспокоило. Ах да! Записка! Надо бы прочитать. Хорошо, что вспомнил. А то Ленка любит по карманам шарить. Потом оправдывайся. Хлопот не оберешься!

Он развернул сложенный вчетверо листок бумаги, хотел прочесть на ходу, но буквы прыгали перед глазами и сердце ныло. Макс решил присесть и спокойно вникнуть.

«Дорогие мои! Прекрасные, самые лучшие на свете папа и мама! Вы даже не можете себе представить, как я люблю вас, скучаю, тоскую... Почему-то все время вижу вас вместе. Господи! Какое было бы счастье, если это действительно так.

Я жива, здорова! У меня все хорошо! За исключением того, что нет никакой возможности ни вернуться, ни даже связаться с вами. Если это письмо каким-то чудом попадет к вам, для меня это будет первым шагом к победе. Над обстоятельствами, над ситуацией!

Любимые мои! Не знаю как, не знаю когда, но я вернусь к вам! Искать меня бессмысленно. Я и сама не знаю, где нахожусь, но со мной правда все в порядке. Жанна».

И ниже – имена родителей, телефоны домашний, мобильные, адрес.

Макс сложил письмо и поискал глазами урну: «На кой ляд оно мне надо?! Сходил расслабиться называется! Надо же вляпаться в такую историю!»

Поднялся, подошел к мусорному баку, но... вспомнил широко открытые, полные слез глаза, тоску ее взора, нежность пальцев и передумал: «Ладно, уберу в водительские документы. Ленка никогда туда не заглядывает».

Андрей и Инесса вели совместное хозяйство, жили под одной крышей, объединенные общей бедой и единой надеждой. Но... что-то ушло из их когда-то искренних и теплых отношений. Казалось бы, они снова вдвоем, никто не мешает им наслаждаться обществом друг друга, а почему-то не стыковалось, не искрило...

Понятно, что потеря дочери угнетала обоих. Тем более что никаких известий от нее они вообще не получали. Только во сне приходила она то к отцу, то к матери, тянула к ним руки, рвалась, а шага никогда навстречу не делала. Так и стояли она друг против друга с протянутыми руками, но никогда так и не обнявшиеся... После этих ночей Инесса ревела целый день, Андрей ходил мрачный и седел день ото дня.

К гадалкам Андрей жене запрещал обращаться:

– Не смей! Не к добру это! Лучше в церковь сходи, а к гадалкам – не смей!

Но не очень-то Инесса слушала. Там на кофе погадает, тут на картах раскинет. По всему выходило – живая Жанна! Живая, здоровая! И вернется обязательно! Когда? Неизвестно. Ждите!

Инесса настолько погрузилась в процесс ожидания дочери, что про заболевание свое забыла вовсе. Она, правда, пила лекарства, продолжала делать какие-то процедуры. Но делала это, скорее, из-за обещания, данного дочери. Однако что-то, видимо, произошло. Инесса, сама того не зная, запустила механизм выздоровления и предпочитала о своем недуге не думать, не говорить, не прислушиваться к процессам, происходящим внутри нее. Короче, ничем и никак не подпитывать свою болезнь. И болезнь эта за ненадобностью, за невостребованностью стала потихоньку сжиматься, съеживаться в жалкий комочек и, похоже, приостановила свое развитие.

Болезни этой как будто обидно стало. Раньше ее холили-лелеяли, а теперь что? Поначалу даже просили о ней, молили, обращаясь к Всевышнему, потом о ней говорили, рассуждали, анализировали, подпитывая тем самым ее суть. Ей позволили проявиться в плохом самочувствии, в потере веса, в снижении жизненного тонуса... О ней справлялись, про нее расспрашивали. И вдруг – все! Кончились разговоры, ушло внимание, пропал интерес. Она – болезнь – оказалась брошенной, забытой, никому не нужной. На нее перестали обращать внимание, полностью игнорируя потребности в поддержании собственной значимости. А, ну раз так! Раз я никому не нужна, неинтересна, то и не надо!

Примитивно, наверное, но вполне возможно, что именно так мог звучать внутренний монолог недуга, если бы Инесса могла его услышать. Но ей реально было не до него. Ей бы дочь отыскать! Дождаться ее возвращения! Ни на что другое у нее просто не было ни сил, ни желания.

Так что со здоровьем все более-менее наладилось. А вот с мужем... С мужем было непонятно. Андрей выглядел отличным семьянином. Вернее, даже не выглядел, а был им. Все в дом, все исправит, наладит, во всем жене поможет. Вот только пропала его веселость... Казалось бы, и бог с ней. Не самое это главное качество в человеке. Так-то оно так. Только непонятно было, почему оно пропало – качество это прекрасное, без которого так нездорово стало им двоим жить вместе.

Инесса всегда была убеждена, что характер человека не меняется. А то, что веселый нрав – это характерная черта мужа, она не сомневалась. И вдруг – нет ничего: ни веселости, ни легкости, ни полета. Куда все делось? Андрею этот вопрос задавать было бесполезно. Он на него не мог ответить. Мычал что-то невразумительное. Инесса понимала, что связана такая трансформация скорее всего с Оксаной – любовью его непонятной, но теперь-то, когда Оксана забыта, теперь-то что мешает быть прежним?

Только, видимо, правильная фраза звучала периодически в Инессиной голове: нельзя дважды войти в одну реку. Вот они вроде бы вошли, но это лишь видимость. И они другие, и река не та.

Нет, она, конечно, очень даже рада, что муж рядом, что они опять – семья, что вместе они и поплачут над бедной своей дочерью, и поддержат друг друга, и помогут во всем... И все-таки с любовью что-то происходит... Как будто любовь уходит, остывает, прощается с Инессой. Скорее, муж ей просто опора, плечо, просто тыл, хотя это очень даже немало. Но никак не любимый. И Инесса вроде бы бежит за былой любовью – ухватить, зацепиться, задержать, а она выскальзывает из рук, не дается... Просто растворяется в пространстве. Была – и нет ее. И следа даже нет. Только аромат, ощущение легкого прикосновения... И ничего больше... Былое чувство. Как его описать?

Ребята наперебой кинулись с расспросами:

– Ну что, Макс? Как гульнул?

– Нормалек!

– Ну расскажи, ладно тебе! Что за бордель? Какие девчонки? Немки?

– Ой, ребят! – Максим с досадой отмахнулся от них. Не любил он подобные разговоры. Сам процесс интимной близости очень даже уважал, а вот распространяться об этом, обсуждать, рассуждать – это нет. – Пойдемте лучше водки выпьем!