– А чем плохой способ ухода из жизни? – спокойно парировала Инесса. – И не самоубийство, за которое вполне могут осудить. И не несчастный случай, когда часто оказывается виноват кто-то посторонний. Болезнь. Ни к кому никаких претензий.

– Мам! Ты что, правда не понимаешь? Ты что, совсем ничего не соображаешь? – Жанна повысила голос. Глаза ее покраснели.

– Чего я не понимаю?

– Того, что ты добровольно хочешь похоронить себя в расцвете лет?

– Да в каком расцвете? – попыталась возразить Инесса, но ее тихий вопрос потонул в возмущенном выступлении дочери.

– Не понимаешь того, что хочешь оставить меня, свою единственную дочь, в одиночестве? Того, что, страдая сама, доставляешь горе другим? Того, что нельзя ставить свою жизнь в зависимость от чего бы то ни было... Что жизнь дана человеку не для того, чтобы он просил о смерти...

Мать ошарашенно смотрела на дочь и действительно в каком-то ином свете видела сейчас свое эгоистичное настроение.

А Жанна так же горячо продолжала:

– Да эти слова не я тебе, а ты мне должна была бы говорить! Это мать должна донести до своего ребенка, как нужно жить, чтобы управлять обстоятельствами, а не становиться их жертвой, чтобы быть сильным, уметь выбирать, уметь достигать! Бороться! Стремиться, лететь, парить! А не болеть, не угасать, не уподобляться соплякам и тряпкам, которые складывают руки при любой мало-мальской трудности...

Инесса смотрела на дочь во все глаза. А та, переведя дыхание, не останавливалась:

– Что ж за эгоизм такой? Сознательно уйти?! Оставить меня страдать! Отец ушел, наплевав на нас обоих! Ты собираешься уйти, наплевав на меня! Вы что, с ума посходили?! Или это метод воспитания такой интересный? Мол, родить родили, воспитать воспитали, а дальше – хоть трава не расти?! Значит: если я рожу ребеночка, а у меня, боже сохрани, случатся неприятности, я должна буду бросить его на произвол судьбы, потому что мне плохо и лучше вообще не жить, чем жить в мучениях? И плевать на всех, в том числе и на собственное дитя? Да?! Так?! Правильно я воспринимаю ваш педагогический эксперимент надо мной? – Жанна уже кричала.

– Дочь! Не передергивай! Ничего подобного я не говорила.....

– Да! Ты не говорила. Ты вообще со мной не разговариваешь последнее время. Как будто я чем-то провинилась или наказана неизвестно за что... Ты не говоришь. Но зато делаешь! Ты ведешь себя так, будто живешь одна. Ты погрузилась в свое горе, в свою личную драму и игнорируешь все вокруг. Отец сделал больно тебе, и ты решаешь сделать больно мне. А мне что остается?! Умереть, чтобы досадить отцу?!

– Ну что ты такое говоришь? Жанночка, успокойся!

– Вы... вы... – Жанна разрыдалась. – Вы оказались жестокими эгоистами – и ты, и отец... Да. И нечего так смотреть на меня! Он со своей дурацкой любовью, со своим вымышленным страданием...

– Почему вымышленным-то? – Перебила Инесса, цепляясь к словам, хотя в действительности начинала понимать правоту дочери. И бог бы с ними, со словами, но она хваталась за них, как за спасательный круг, пытаясь удержать хоть остатки своей идеологии. Хотя ей самой была уже понятна вся бессмысленность этой затеи.

– Да потому... Потому... В жизни полно проблем, интересов, тем, на которые можно и нужно обратить внимание... Ты же предпочла завернуться в одеяло из собственных переживаний и не вылезать из него. Тебе понравилась роль жертвы. Видимо, ты видишь в ней какие-то плюсы для себя... Но ты заигралась, мама! Все, хватит! Очнись! Не хочешь лечиться – не лечись! Никто тебя насильно в больницу не затащит... Но сделай хоть что-нибудь! Прояви себя как личность, как человек, обладающий силой... не знаю, какие слова еще найти, чтобы ты услышала...

Голос Жанны сорвался... Слезы лились и лились по ее щекам, не переставая... Она оборвала свою речь и пошла в ванную.

Инесса сидела совершенно изумленная и потрясенная страстным монологом дочери.

Да, дочь во многом права. Инесса вдруг осознала, что все ею услышанное правда! Обвинение в эгоизме – уместно! Упрек в безразличии к дочери – однозначно! Претензия в полной самоустраненности от жизни – да! Иллюзия собственной значимости – налицо! Да куда ни кинь, какую дочкину фразу ни возьми – все так и есть! И болезнь эта, вымоленная у Бога, и равнодушие ко всему, в том числе и к единственному ребенку, и нежелание ничего сделать со своей жизнью, и осознанное погружение в зависимость от мужа...

Когда Жанна вернулась в комнату, мать выглядела растерянной и задумчивой. Вся ее мнимая бравада первых фраз исчезла, испарилась в эмоциональном порыве дочери. И оказалось, что кроме этой бравады и уязвленного самолюбия покинутой женщины ничего больше в душе-то и нет. И правда, сколько можно пестовать и баловать это самое самолюбие?! Похоже, уж и от любви к мужу ничего в душе не осталось, все в обиду да ненависть ушло.

– Дочь! Доченька! – Инесса тоже зашмыгала носом. – Ну не надо так! Не обижайся!

– Да я и не обижаюсь, мам. Просто я не хочу тебя терять. Не хочу, понимаешь?

– Ну а что теперь делать-то?

– Не знаю... Но что-то делать надо. Хоть на природу поезжай. Говорят, иной раз помогает... Хоть к целителям обратись, если уж совсем врачи тебе не нужны. Хотя я не могу понять почему.

Инесса задумалась. Опустив руки, она скорбно ссутулилась и ушла в себя. Жанна смотрела на мать и видела перед собой не седую, состарившуюся женщину, а молодую, сияющую здоровьем и красотой даму.

– Мам... Я тут недавно книжку у девочки на работе видела... не запомнила названия, но пару фраз успела прочесть... Что-то типа того: о чем человек думает, что он заказывает пространству, тем оно ему и отвечает. Или еще: что# мы мыслим о себе, то и получаем.

– Это как? – заинтересовалась Инесса.

– Ну если человек говорит себе: «Да я уже совсем старый! Зачем мне новые брюки? На танцы уже не ходить!», или «Да откуда у меня, у бедного, деньги? Я чего подешевле возьму», то Вселенная ему и отвечает старостью, безденежьем, болезнями. Он же сам себя таким считает. Сам про себя такое говорит. А если человек вопреки всему провозглашает: «Я здоров! Я счастлив! Я успешен!» – то именно это он и получает.

– Неужели так просто? – изумилась Инесса.

– Не знаю, мам! Но, по-моему, стоит попробовать. Для начала... Если ты, конечно, изменила свою точку зрения на собственную жизнь...

– Ну если жить счастливо, то можно и долго, – просто согласилась мать. – А еще я знаешь, о чем подумала? Может, мне и вправду в деревню поехать?.. Взять отпуск...

– К бабе Саше?

– Да. Там и монастырь рядом есть. Святые места... В храм похожу, поговорю с матушкой... Вдруг и вправду успокоюсь...

– Точно, мам, поезжай! Вот это идея! И баба Саша будет рада! И сама отдохнешь. Жизнь свою переосмыслишь.

– Да-да, возможно!

– Только, мам... Пожалуйста, я очень тебя прошу... Не хочешь на операцию – бог с ней. Но хотя бы лекарства какие, уколы... Возьми у врача рецепты.

– Хорошо, дочь, ладно. Уговорила! – Инесса с любовью посмотрела на Жанну. – Какая же ты умница у меня, какая красавица! – И добавила, помолчав: – Спасибо тебе, доченька!

Красота Жанны в свете печальных событий не то чтобы померкла. Нет. Она, красота эта, перестала быть такой броской, как раньше. И стала более глубокой, что ли... Утратив внешний блеск, перешла на внутренний уровень, оказавшись еще более значимой... Жанну теперь не хватали за руки, не цеплялись к ней на каждом углу... Зато если бы она была способна посмотреть на себя со стороны, то заметила бы, каким долгим взглядом провожают ее мужчины... Как хотят оказаться поближе к ней и буквально не могут отойти, оторваться от того сияния и тепла, которые исходят от нее...

К ней изменили отношение сотрудники. Появилось уважение, какого не было раньше. Прежде люди, видимо, реагировали только на внешние атрибуты – длинные волосы, трепетные ресницы, стройный стан. И реакция окружающих была абсолютно прогнозируемой. Собственно, ничего не изменилось со времен юности: мужчины желали, женщины – завидовали.