Вообще говоря, Мастер вампиров — это должность, чем-то напоминающая синдиков острийских гильдий или общественного судью в Дейстрии — то есть уважаемое лицо, достигшее среди себе подобных наивысшего уровня компетентности в общем деле, а также способное и желающее разрешать споры, принимать решения и заниматься другими подобными делами. В принципе, не-мёртвые, будучи очень мало привязанными к общественным формам жизни, не слишком нуждаются в руководстве, однако ряд вопросов — о том, брать ученика или не брать, можно ли взять второго ученика при не достигшем зрелости первом или кому позаботиться об осиротевшем юнце — должен быть решён достаточно авторитетной фигурой. Следует отметить, что обычно вопрос об ученичестве решается не-мёртвыми просто — они видят подходящего человека и, заманив в достаточно тёмное и безлюдное место, совершают над несчастным необходимые для «посвящения» действия, и для всего этого не слишком нужен совет или помощь кого-то постороннего. Однако Мастер может вмешаться, если какой-то вампир невнимательно следит за своим подопечным, подвергает его жизнь опасности или, к примеру, отказывается позаботиться о том бедняге, которого своими визитами довёл до могилы. Во многом власть Мастера — это власть авторитета, и ему редко приходится ссылаться на закон, когда он объявляет свои решения.

Во всех же случаях, когда речь не идёт об учениках и обращении с жертвами, а также об урегулировании споров между вампирами, проживающими в разной местности, не-мёртвые подчиняются главе своей общины, которого выбирают обычно более или менее справедливо из наиболее умелых и разумных собратьев. Такой глава должен следить за порядком в своей местности, принимать путешествующих, разрешать или запрещать охоты со смертельным исходом и заниматься тому подобными текущими делами. В сущности, авторы готических романов достаточно точно описали подобную фигуру, и нет никакой необходимости останавливаться на ней подробнее.

Также, я думаю, нет необходимости касаться столь излюбленных авторами готических романов тем, как боязнь серебра, рябины, текущей воды, солнечного света и священных символов (из чего любой из нас может сделать весьма нравоучительный вывод), равно как и прославленной скорости, с которой не-мёртвые передвигаются в минуту опасности или желая совершить нападение. Могу только добавить, что в спокойной ситуации вампиры, напротив, весьма ленивы и едва ли не заторможены, и каждым своим жестом словно говорят «нет никакой причины торопиться». Их можно понять — обладая способностью мгновенно оказываться в нужном месте, они привыкли начинать движение в последний момент и даже на несколько мгновений после того, что людям может показаться последним моментом. Так человек, торопящийся на конку, проезжающую недалеко от его дома, выйдет заранее и будет суетиться, если он ходит медленно, и, напротив, нисколько не будет торопиться, если он уверен в своей способности сделать решающий рывок, как только конка покажется из-за угла.

Презирая и дейстрийские, и острийские правила приличия, напарник сидел с ногами на моей постели. Рядом с кроватью на полу стояли, кроме моих собственных, его домашние туфли — уступка требованию не разуваться в присутствии дамы. Сбрасывание с ног домашних туфель к понятию «разуваться» не относилось, и теперь вампир, по его собственным словам, мог чувствовать себя «как дома», навещая меня по ночам. Для достижения этого же чувства он завёл неприятную привычку снимать в комнате не только плащ, но и камзол, и оставаться в одной рубашке, которая не скрывала чудовищной худобы его тела. Что касается меня, то я постепенно перестала при появлении напарника закутываться в накидку или натягивать одеяло до подбородка, и достаточно спокойно терпела бесцеремонное поведение вампира. Больше всего меня интересовал вопрос, куда напарник намерен деть туфли после ухода. Очень хочется надеяться, что он не оставит их посреди моей комнаты.

— Спрячем куда-нибудь, — пожал плечами не-мёртвый на невысказанный вопрос. — Если вдруг кто найдёт — решат, что они принадлежат твоему любовнику, а спросят — скажешь, что это последняя память о каком-нибудь бедном дядюшке или дальнем кузене.

Я покраснела и с достоинством отметила:

— Не стоит шутить такими вещами.

Напарник засмеялся.

— Разумеется, глупенькая моя девочка, твоя репутация будет навек погублена, если у Ивоны Рудшанг заподозрят любовника. Между прочим, твой разлюбезный информатор в его наличии даже не сомневается.

— Не говори так, — попросила я.

Разумеется, мы не уехали после вымогательского заявления сына синдика, и мне до сих пор неприятно вспоминать, как я плакала, умоляла и даже валялась в ногах у вампира, пытаясь уговорить его увезти меня отсюда. Я была готова на всё, я даже просила убить меня или сделать не-мёртвой, лишь бы избавиться от этого кошмара, но напарник был непреклонен. Вопрос разрешил сам Дрон Перте, и до сих пор я чувствую нечто вроде благодарности этому человеку — на следующее утро после нашей прогулки вокруг города к госпоже Дентье явилась его мать и, извиняясь через слово, передала просьбу сына о снисхождении — дела требуют его отлучки на месяц, и поэтому все запланированные встречи придётся отменить. Такое решение несказанно обрадовало меня и несколько насторожило напарника, однако нетрудно понять, насколько мало у нас было возможностей помешать Дрону Перте уехать, даже если бы мы сочли это необходимым.

В отношении шантажа мы с вампиром также расходились во мнениях: я считала, что нужно бросить всё и бежать, потому что вымогатели никогда не останавливаются в своих требованиях, напарник предлагал заплатить деньги хотя бы и из своего кармана, но выяснить, о чём идёт речь. Мол, скрыться никогда не поздно, а сведения получить стоит. Первый разговор на эту тему вышел невероятно тяжёлым, но после отъезда сына синдика, естественно, спор потерял свою остроту, а вампир заскучал от вынужденного безделья. Налаживать отношения со своими собратьями ему было неинтересно: наставник прежде не старался ввести воспитанника в общество и привить тому вкус к общению с себе подобными. Напарника с самого начала растили как сотрудника бюро безопасности, и только в работе и исполнении долга вампир видел смысл своего в остальном довольно-таки безрадостного существования. Мужчинам, впрочем, особенно в юности, вообще свойственно принижать значение простых жизненных удовольствий.

Заскучав, напарник засобирался в Дейстрию — отчитаться перед начальством и получить более чёткие распоряжения, чем, кстати, немало обидел меня, своим поступком напомнив слова наёмной убийцы Беаты. Помнится, она предупреждала: хотя вампир и может быть мне достаточной защитой, он будет снова и снова оставлять меня одну ради сомнительных приключений. Напарник в ответ на эти горькие мысли только посмеялся и посоветовал меньше думать о всяком вздоре, не выходить по ночам из дома и ничего не бояться.

Он оказался прав — в том смысле, что со мной действительно ничего не случилось за время его почти полуторанедельного отсутствия, разве что я в нарушения приказа напарника напридумывала себе столько разных ужасов, что к его возвращению почти потеряла сон и аппетит.

— Да уж, в самом деле, — после продолжительного молчания ворчливо отозвался вампир, отвечая наполовину моим последним словам, а наполовину — промелькнувшим у меня в голове мыслям. — Даже самые растленные любовники Остриха не польстятся на тебя сейчас. Полюбуйся, до чего ты себя довела! Бледная, тощая, круги под глазами… Ещё немного — и дождёшься визита «кровников» с проверкой на связь с не-мёртвыми!

— Но я не…

— Не спорь! — резко оборвал меня напарник. — Нельзя так запускать себя, в самом деле.

Мне оставалось лишь пожать плечами и отвернуться.

— Молчишь, — неприятным голосом произнёс вампир. — Это ты можешь — отмалчиваться и краснеть, ты ведь получила хорошее воспитание в своей шляпной лавке, и знаешь, когда барышня должна промолчать, так ведь?

— Плохие новости? — не отвечая на грубость напарника, уточнила я. Вампир изменился в лице, словно собирался вспылить, но внезапно расплылся в улыбке и потянулся ко мне растрепать мои волосы.