– Можно вопрос?

– А? Конечно.

– Вы сверили дни краж со Звёздной лоцией?

– Да, но безрезультатно.

– Могу я взглянуть?

– Вы что, знаете толк в сумасшествиях?

– Немного. Ну как, позволите?

Кайрен вздохнул, но сходил за листками, на которых рядом с каждой датой стояла расшифровка керма.

– Я верну завтра, хорошо?

– Да можете не возвращать: это мои записи, к тому же, ни на что не годные.

С этими словами (и, несомненно, мыслью о негодности всего прочего помимо записей) дознаватель отправился готовиться ко сну, а я, искупав в одном тазике грязную посуду, а в другом – себя самого, утащил записи в комнату и, расположившись на кровати, приступил к изучению, полагаясь на собственный опыт.

Наибольшее влияние на умы и их состояние оказывает, конечно же, ночное светило, и объяснение тому весьма простое. Ещё давным-давно приморскими обитателями было замечено, что положения луны странным образом совпадают с приливами и отливами, то есть, с движением морской воды: на речной воде почему-то ничего подобного не замечалось. Но в наших телах тоже текут воды, и одна из них – кровь, солёная, как море. Так если луна способна управлять морем, что мешает ей точно так же бередить умы? Недаром при разных положениях ночного светила даже самый душевно здоровый человек чувствует по-разному. А если учесть керм его рождения и керм настоящего дня... Тут, как говорится, возможны варианты.

Взглянем на список Кайрена.

Первая кража произошла во второй день Пяты Саару. Ближайшее полнолуние – день пятый. С натягом, но можно говорить о влиянии. А что дальше?

Первый день Летника.

Второй день Пяты Аурин.

Четвёртый и двадцать первый дни Чрева Аурин.

Четырнадцатый день Сердца Аурин.

Тринадцатый день Длани Аурин.

Пятый и двадцать первый дни Уст Аурин.

Никакой пропорции, ровным счётом никакой! Между каждой кражей и ближайшим полнолунием «до» или «после» – от одного до двенадцати дней. Да любой звездочёт поднимет моё предположение на смех... Ну и слава богам! Значит, девица вполне в своём уме. Но что тогда заставляет её совершать глупости, о которых она, к тому же, ничегошеньки не помнит? Неужели, месть, исполненная при посредстве магика?

Чужая беда так увлекла меня, что я напрочь забыл о своей: не выпил на ночь снотворный настой и поплатился за беспечность...

– Неужели ничего нельзя сделать? Совсем-совсем ничего?

Срываюсь на недостойный крик, и левая бровь златокудрой женщины вздрагивает, отмечая и осуждая мою несдержанность.

– Вы не хуже меня понимаете, что именно произошло, Тэллор. Возвращение невозможно.

В ровном голосе нет ни единой ноты чувства: только спокойное упоминание реальных фактов, и это злит меня, как никогда раньше:

– Я не верю Вам, не верю ни единому слову! Может быть, Вы этого хотели? Вы сами всё это подстроили!

– Если Вы не осознаете всю нелепость обвинений, я не в силах Вас переубедить. Теперь уже нет.

О, как бы я хотел ударить по этому красивому лицу, чтобы хоть на мгновение увидеть в безмятежном море взгляда всплеск гнева или сочувствия! Но мне даже не удастся приблизиться, не говоря уже о том, чтобы поднять руку на Заклинательницу... Теперь уже не удастся.

Беспомощность, дополненная ненавистью ко всему миру разом, делает своё гнусное дело, накрывая сознание мутной пеленой:

– Я не могу ТАК жить, слышите? Не могу!

– Или не желаете? Это вернее, не так ли?

– Какая разница? Вы никогда не спрашивали меня о моих желаниях... Да, не хочу. И не буду ТАК жить! Не буду!

Ногти, пусть не слишком длинные и не особенно острые, вонзаются в плоть. Чужую плоть. Ненавистную и незнакомую. Но почему боль эхом звучит во мне? Почему, раздирая ногтями кожу на груди, я сам готов закричать? И кричал бы, если бы яростное отчаяние не оказалось сильнее страха...

Сквозь шум прибоя крови в ушах доносятся голоса, сливающиеся в хор.

– Держите его! Держите крепче!

И только её, всё такое же равнодушно-холодное, звучит отдельно ото всех:

– Вы не можете совладать с ребёнком?

Чьи-то пальцы тисками сжимаются на моих запястьях, выкручивают руки за спину. Но настоящей боли нет, она придёт позже. Много позже, когда вернётся сознание...

Я выгнулся дугой и... проснулся.

Через незашторенное окно на меня смотрела луна. Насмешливая, бледно-жёлтая, идеально-круглая и бесстыдно-нагая. Ни одного облачка на небе: назло мне и моим воспоминаниям ночь выдалась ясной.

Всё тело в холодном поту, простыни, разумеется, тоже: хоть и впитали в себя влагу, но не всю. Уснуть в такой сырости не удастся, поэтому встаю и перестилаю постель, а потом иду на кухню, достаю из шкафа флягу с тёмным тягучим вином и долго сижу, даже не зажигая свечей. Зачем? Света от небесного фонаря хватает с избытком.

Как можно было забыть о приближающемся полнолунии? Наверное, меня ввели в заблуждение облачные ночи, смягчающие влияние ночного светила. Но сегодня облака расступились, позволив луне взойти на небо во всём своём грозном великолепии. И снова мучить меня кошмарами...

Смогу ли забыть, хоть когда-нибудь? Прошло уже почти четырнадцать лет, а краски остались всё такими же яркими. И ощущения не потеряли своей... живости. Я даже снова взглянул на грудь, хотя шрамы, оставленные юностью, давно уже заросли, став совсем незаметными полосками, проступающими на коже только, когда она покрывается загаром. Хорошо, что в тот день мне не дали добраться до собственного горла: хватило бы нескольких движений, чтобы разодрать его, и ни один маг мира не смог бы спасти мою жизнь... Ни один маг. Но вокруг были Заклинатели, а для них нет почти ничего невозможного: уверен, в крайнем случае, до меня снизошла бы сама Сэйдисс, но вовсе не из желания помочь, а потому, что никогда не расстаётся с тем, что принадлежит ей по праву. Потому что любит своих детей. Наверное. Может быть.

Под утро небо всё же затянуло тучами, и пошёл снег. Первые слёзы зимы, холодные, пушистые, обжигающие. Они падали на подмёрзшую землю, поджидали подружек, плотнее прижимались друг к другу, и на рассвете (который, надо сказать, в северных землях зимой наступает часам к девяти утра, не раньше) двор и сад сменили одёжку с грязно-бурой на празднично-белую. Я тоже решил внести изменения в свой внешний вид и встречал восход солнца по пути в управу, надвинув на голову капюшон пуховой куртки.

Этот способ утепления, как принято считать, пришёл к нам из эльфийских земель, и в настоящем пуховике верхний слой делается из шёлка, пропитанного особым составом на основе воска, не пропускающим воду. Подкладка, как правило, шерстяная, а между ней и шёлковым верхом набивается утиный пух. Самым тёплым считается пух диких уток дальнего севера, и тамошние жители неплохо обогащаются, поставляя нам «невесомый» товар... Мой пуховик был проще: на верхний слой пошло сукно лишь с добавлением шёлковых волокон, а не цельно-шёлковое, и пропитка не отличалась стойкостью: ещё ранней весной, попав под дождь, я выбрался из-под него с совершенно мокрыми плечами, из чего последовал грустный вывод о необходимости покупки новой куртки. Разумеется, покупка была отложена на осень... И вот уже первые морозы ударили, а благие намерения так и остались намерениями. Как всегда. Ну да ладно: если снег не будет мокрым, куртка не протечёт, и я смогу доходить в ней до следующей весны, тем более что, как только зима наступит по-настоящему, всё равно придётся перелезать в овчинный полушубок...

Улицы Килийского квартала, разумеется, тоже были засыпаны снегом, в котором, слава богам, ноги пока не утопали, но наличие белого холодного пуха в количестве, подлежащем уборке, заставило вспомнить об увеличившихся тратах на метельщиков. Что-то ни одного парня из городской управы не видать... Зато по дороге попался Галекс, который, заметив на моём лице мрачную решимость и потребность поскандалить, быстренько ретировался на другую сторону улицы и юркнул в парк, разбитый перед домом известного торговца рыбой. К слову сказать, суровый heve Олив не питал особого уважения к Главе Совета нашего квартала, и я, злорадно улыбнувшись, представил себе, как Галекс будет объяснять свой неожиданный визит. А потом сделал себе зарубку на память о том, что уплаченные деньги должны быть отработаны, следовательно, если и завтра управские метельщики не займутся делом, приду и нагло потребую свои монеты назад. Конечно, лои мне никто не отдаст, но удовлетворение получу непременно.