— И что они тебе дались? Что тебе в них? Любушка моя, ты сама лучше всех водяниц. Ты и красива, и в тебе живет живое сердце, а в водяницах только видится.

— Но почему же ты, как только проснулась вода, начал кашлять, точно прошлой осенью? Твоя водяница проснулась и сушит тебя.

Чего не сделаешь, чтобы успокоить любимую! Уважаемый людьми ватажный староста, простому слову которого свято верил каждый повольник, торжественно поклялся девушке, что на нем нет водяного зарока. Хворь же у людей бывает. Солнышко прогреет тело, и болезнь пройдет.

Доброга увел вниз по реке почти пять десятков повольников. Они плыли на трех расшивах и в них спали. Из дернин были устроены очаги, чтобы готовить горячее на ходу.

Река разлилась широко. В петлях она била и рвала берега, на которых без конца и края толпился Черный лес. На каждой расшиве сидел свой выборный староста. Парни, которые зимой шли дозорными, выбрали Одинца.

Сувор и Радок не узнавали в Одинце своего былого друга. До убийства нурманна он был горяч и скор на руку, любил меряться силой и в одиночном бою и в общем, стена на стену. Каким он был прежде, не просто отдал бы он Доброге Заренку. А вот теперь согласился, сам взял себе Илю и на ватажного старосту зла не имеет.

Одинец прежде всех брался за тяжелую работу и последним ее оставлял. Другие трудились с отдыхом, а он был как железный. Ватажники научились почитать его за труд и за скупое, веское слово. Его ровесников старшие звали парнями и малыми, а Одинца окликали лишь по имени.

Расшивы шли вниз от Доброгиной заимки, как называли свое первое пристанище ватажники, без отдыха четыре дня. Одинец старался перенять у Доброги его мастерство чертить на бересте. Сидя на корме своей расшивы, он рисовал речные петли и отмечал притоки. Понемногу получалось. Что же, и Доброга не в один день научился. Эх, Доброга, Доброга!.. Одинец сказал себе, что у него с Заренкой не любовь была — детская забава. И все тут. Он не хотел думать другое.

Ватажный староста шел на передней расшиве. Вдруг там подняли весла, а Доброга замахал шапкой, торопя задних:

— Наддай! Раз! Раз!

Берега расходились, и на правом виднелся дымок. Из воды торчал затопленный ракитник, за ним молодой прозрачной листвой зеленел березняк. Дым был густой, как от сырых дров.

Расшивы разогнались, проскочили кусты и врезались в мягкую землю. Повольники соскочили в воду и выхватили расшивы подальше, чтобы их не утащила река. Доброга приказал:

— Не спеши!.. Берите щиты, надевайте шлемы.

Неизвестно, что там за люди. Могут и побить, если подойти зря. Ватажники тихонько пошли берегом. Сколько там есть людей и кто они — лучше их застичь ненароком.

Вдруг где-то впереди закричал человек, слов не разберешь. И в другом месте закричали.

В березняке было тихо. Даже птицы молчали. Повольники переминались с ноги на ногу. Доброга потихоньку сказал:

— А заметили нас…

Повольники сошлись теснее и наставили рогатины. За березняком сразу открылось чистое место с широким обзором.

Так вот оно что! Это же мыс. Повольники пришли по левой реке, а вправо была еще река.

На конце мыса лес был сведен, деревьев почти не осталось, торчали острые, будто срезанные бобрами пеньки. Земля была утоптана, на жердях висела рыба, а дым тянулся из длинного берестяного балагана.

Маленькие лодочки бежали далеко ниже мыса. В них люди махали веслами, как муравьи ножками. Лодочки бежали быстро. Скоро они превратились в точки и скрылись за поворотом. Что же это за люди и почему они так испугались?

Повольники положили ненужное оружие и разбрелись по чужому стойбищу. Берестяной балаган оказался рыбной коптильней. В земле нашлись засольные ямы. И вблизи валялись кожаные мешки, шитые жильными нитками, набитые солью. Хорошая находка!

На берегу лежала лодочка, такая легкая, что ее поднял один человек. Лодочка была сплетена из прутьев и обтянута просаленной кожей.

Вот и гадай, что за люди здесь? Кожа на мешках и на лодочке была похожа на нерпичью. Но откуда в реке нерпа?

Под березами стояли избушки бежавших хозяев, устроенные из жердей, упертых комлями в землю и сверху связанных ремнем в пучок. Одни покрывала береста, а две были обтянуты кожей, как лодка.

Эти рыболовы, видно, не мастера работать топорами. Что за жилье! Одну избушку Сувор приподнял и развалил.

Повольники привыкли думать, что, кроме них, в Черном лесу никого нет. Вот и нашлись другие люди, и чужие, неведомые, как река.

Никто не заметил, откуда среди своих оказался чужак. Он свалился как с неба. Среднего роста, крепкий, с желтоватой кожей и с редкой черной бородой, чужак ходил среди повольников. Они ему не препятствовали: хочешь не хочешь — хозяин! Его спрашивали, но он не отвечал.

Трудно было понять, стар он или молод. Волосы были блестящие, со лба до темени тянулась лысина. Лицо же гладкое, без морщин и походка легкая. На чужаке были штаны из оленя и меховой кафтан, а ноги босые.

Чужак начал сердиться, подобрал палку с прикрученным острым и тяжелым оленьим рогом. Повольники смеялись:

— Вот так топор! — но сами расступились. Хватит по лбу, не поздоровится. Не драться же с ним.

Рыболов что-то заговорил, показывая на реку рукой и грозясь оленьим рогом. Было понятно, что он хотел прогнать повольников.

— Чего шумишь, когда нет силы? Надоел, — сказал Сувор и взялся за рогатину. — Сейчас я тебя укорочу!

Рыболов поймал рогатину за конец и так махнул рогом, что едва не достал Сувора. Сувор озлился и хотел кольнуть рыболова, но тот увернулся с криком и угрозами. Повольники потешались и подзуживали обоих.

Вмешался Доброга:

— Не тронь его, не дразни!

Сувор опустил рогатину; опомнился и рыболов, понимая, что силой ему не взять. Чужак бросил рог, подступил к Доброге и принялся о чем-то толковать. Староста вслушивался, но не поймал ни одного знакомого слова.

Староста поманил рыболова к мешкам и попробовал соль. Она горчила, но была достаточно хороша.

— Откуда берешь соль?

Рыболов слушал, склонив голову набок. Чужой — что немой и глухой. С ним приходится говорить руками, и он должен понять, что его не хотят обижать.

Доброга вытащил нож и показал, как он режет. Пальцами и словами староста объяснил рыболову:

— Тебя не будут резать, не бойся, не будут резать.

Рыболов сморщился, растолкал повольников и подобрал свой рог. Подражая Доброге, он тыкал в рог пальцем, а старосте в лоб и отмахивался:

— Ты меня не будешь бить, и я тебя не буду!

Повольники смеялись:

— Ишь, ты! Понимает. Стало быть, не драчливый.

Но тут рыболов оглянулся и показал Сувору кулак. Доброга позвал парня:

— А ну. Миритесь.

Сувор протянул раскрытую ладонь, но рыболов не понял. Доброга хлопнул по ладони Сувора. Рыболов улыбнулся и протянул свою руку.

Вздумав показать силу, Сувор сжал руку рыболова. Но хотя ладонь чужака была меньше Суворовой, она не поддалась.

После испытания силы рыболов совсем осмелел, распахнул кафтан и достал точеную кость, вроде ножа. Ручка хорошая, красивая, но клинок костяной не так режет, как железный. Чужак отдал нож Доброге.

Староста поцарапал кость своим ножом, чтобы чужак видел, как жесткая кость уступает железу, и подал нож рыболову. Тот прикусил клинок зубами — что это за вещь?

Староста показал, что дарит. Чужак обрадовался и погладил Доброгу по руке.

На мысу назначили дневку. Повольники разложили костры и в охотку поели рыбы из ям: давно не пробовали соленого.

Доброга не отпускал рыболова. Показывая на себя, староста твердил свое имя:

— Доброга, Доброга, вот он. Я — Доброга, — и наконец-то добился своего. Рыболов показал на него пальцем и затараторил: