Антон потерял боковые зубы с левой стороны — эмвэдэшники били кулаками и прикладами по голове с правой руки, да еще вырезали ему на предплечье на память об октябрьской Москве пожизненную метку — по живому телу ножом нарезали в натуральный размер казачий треугольный шеврон! Самодеятельный «художник»-милиционер вошел в раж и не удержался, чтобы не дополнить рисунок шеврона отсебятиной — попортил «картину» двумя глубокими прорезями от предплечья (от шеврона) до запястья. Эти следы гестаповских пыток мы тоже представим на суде!

В один из дней Антон стал невольным свидетелем разговора двух свердловских омоновцев, которые, расположившись по соседству в коридоре, громко делились своими воспоминаниями:

— Я замочил одной очередью двоих!

— А я только одного, второй, сука, ушел! (Замечание: свердловский ОМОН, отличившийся 2 октября на Смоленской площади стрельбой по безоружным людям из пистолетов (документировано видеоматериалами), известен в своем городе необычайной жестокостью — достоянием гласности стали случаи неоднократного использования ими тисков для раздробления пальцев при пытках задержанных екатеринбуржцев.)

Когда милиционерам 77-го (и 2-го, задержанного перебрасывали взад-вперед) отделений надоело истязать постаревшего на десяток лет Антона, его вынудили расписаться в журнале об освобождении, после чего ночью во время комендантского часа издевательски выпихнули из камеры прямо в руки «случайно» проходившего мимо патруля, который с пониманием ситуации доставил его уже в другое — не установленное пока нами отделение милиции Москвы. После обычного цикла избиений Антон понял, что он «идет на уничтожение», и на снисхождение больше не рассчитывал. Отделение находилось в нескольких рядом расположенных строениях. В туалет (с водопроводом) водили почему-то в другое здание. Когда ему, наконец, позволили набрать воды, Антон, воспользовавшись невнимательностью охранника, во время прогулки в туалет сумел оглушить того пластиковой бутылкой с питьевой водой и, перемахнув через забор, бежал.

На что столичные садисты в милицейских погонах рассчитывали, непонятно, ведь лица истязателей запечатлелись в памяти их жертв на всю жизнь, и по картотеке личного состава мы рано или поздно найдем каждого из них! Как выясним и номер последнего — третьего по счету отделения милиции, где тоже любили пытать «участников октябрьского мятежа». Горько еще пожалеет «художник» в погонах, что резал свою «картину», не выколов предварительно «холсту» глаза.

Тем более, над некоторыми известными нам военными преступниками еще до официального приговора суда неотвратимое возмездие уже свершилось: за прошедшие с кровавого октября полгода убито около пяти офицеров дивизии Дзержинского, два с половиной котеневца из СВА (кто-то целенаправленно ведет отстрел его 12 «октябрьских героев», которые из-за своей глупости и тщеславия имели неосторожность попасть в закрытом приложении соответствующего приказа в список награжденных за октябрьские события орденом «За личное мужество»: нескольких русских, трое татар и лица с двойным гражданством. Из уже «отстрелянных» выжил пока лишь один — здоровый кабан, ему даже пуля из ТТ в голову не помеха).

По кухонным слухам, ликвидацией палачей занимаются отдельные честные офицеры и гражданские лица. Режим своим безрассудным беспределом вызвал на собственную голову самый опасный вид сопротивления — возмездие и ответный террор со стороны молчаливых одиночек, исчерпавших предел своего человеческого терпения и не верящих ни в какие организации или собрания.

…В дверях штаба меня крепко обняли ребята, сказав, что они уже стали беспокоиться. Никто еще ничего толком не знал о расстреле в «Останкино». Когда прозвучало, что митинг демонстрантов расстрелян, первый вопрос был о потерях. Достаточно было сказать об убитых и раненых западных журналистах, чтобы народу стало ясно, что эмвэдэшники и Ельцин повязаны отныне большой кровью и как соучастники массовых убийств пойдут теперь ва-банк.

Полушеф внимательно выслушал наш подробный рассказ и поручил Саше-Морпеху коротко доложить все Ачалову. Приказал всем нам быть на месте и никуда не отлучаться. На мой вопрос, чем же этих обморозков-эмвэдэшников можно утихомирить, сообщил, что точно известно лишь одно: к нам на помощь выходит полк ВДВ и, возможно, Кантемировская и Таманская дивизии. Дальше, мол, в дело вступает армия.

В это время к Дунаеву зашел Баранников. Охранники Дунаева, воевавшие в Приднестровье, сразу пригласили меня доложить министрам о событиях в «Останкино». Зашел следом за ними в темный кабинет. Света не было и у Дунаева. В комнате около длинного стола меня беспокойно ожидали два слушателя. В полутьме при свече начал докладывать о событиях. Они слушали очень внимательно. Когда прозвучало упоминание об убитых первыми очередями у входа в техцентр, Баранников всплеснул руками и как-то весь дернулся в сторону от нас с Дунаевым: «Они что, взбесились? Это ..!» Баранников ругал организаторов этого преступления из команды Ельцина. Особо выделял из них Лужкова. Называл его уголовником и бандитом, на которого давно есть бесспорные материалы. Говорил, что именно Лужков играл первую скрипку в организации московских избиений, сознательно и открыто приказал провоцировать демонстрантов на ответное насилие.

Не менее эмоциональная реакция, близкая к шоку, была и у Дунаева, которого, кстати, в последние два дня просто нельзя было узнать. Он был эти дни необычайно деятелен и решителен.

Стоило описать необычную форму стрелявших, как Баранников по чисто профессиональной привычке сразу назвал стрелков — краповые береты дивизии Дзержинского, иначе — подразделение «Витязь» ОМСДОН. Закончив доклад, я вернулся в штаб.

Наши приятели-офицеры из охраны Дунаева днем 4-го октября ушли из «Белого дома »под руководством подполковника-особиста через подземный коллектор. Вылезли они там же, где и мы. Гражданской одежды не было. В камуфляже им не удалось пройти и 100 метров. В отделении, куда их доставили, повезло — один из начальников оказался сочувствующим и, увидев удостоверение офицера МВД, отпустил их на все четыре стороны. В 200-х метрах от кутузки их задержал патруль из другого отделения, куда парней и доставили. Ребята сказали, что их уже проверяли на благонадежность. К чести того начальника, он подтвердил по телефону их слова. Отпуская задержанных, кто-то из офицеров милиции посоветовал: «Не глупите! Немедленно купите себе гражданскую одежду, иначе далеко не уйдете! »Так они и поступили.

Полушеф приказал срочно добыть аккумулятор для радиотелефона Ачалова. Я вышел на улицу, где столкнулся с двумя офицерами из прибалтийского ОМОНа Андреем и Вильно. Ребята буквально вслед за нами вернулись из «Останкино», куда они пришли пешком, минуя «Белый дом», с колонной демонстрантов. Они рассказали, как было организовано движение колонны демонстрантов, и что произошло после нашего ухода через рощу из «Останкино».

Андрей — более 20 лет службы офицером МВД. На счету более 1000 задержанных преступников, в том числе и вооруженных. Опыт оперативной работы в горячих точках.

Вильно — 18 лет службы офицером в МВД и ОМОНа. Прибалтика, Карабах, ряд специальных операций по заданию МВД.

По их словам, еще 2 октября на баррикадах на Смоленской площади и на кратком митинге депутата Аксючица на Новом Арбате людям сообщили, что завтра, 3 октября, сбор в 14.00 на Октябрьской площади.

С утра 3 октября стояла великолепная погода. Андрей и Вильно на метро доехали до «Октябрьской». Сразу при выходе из метро на площадь наткнулись на ряды милиции со щитами и в касках.

Какая-то женщина стыдила здоровенного красномордого эмвэдэшника, который в ответ оправдывался, что он просто выполняет приказ и никому ничего плохого не делает, что он обязан исполнять приказы своего начальства. К ним подошел пожилой мужчина, прислушался к их разговору, и сказал: «Что же ты врешь, сволочь! Ты же вчера на моих глазах на „Баррикадной“ ударил старушку дубинкой по голове и еще смеялся с дружками. Я тебя хорошо запомнил!» Красномордый стушевался, отвернулся и отступил во вторую шеренгу, прикрывшись щитом. Старший офицер требовал, чтобы все вернулись в метро. Но люди с хмурыми лицами обходили их слева и просачивались на площадь.