— Ничего, — сдавленно ответил он из темноты. — Государство процветало, все были счастливы и благоденствовали.

— И это куплено было ценою жизни ребенка? Жизнью моего ребенка ты собираешься за это заплатить? Или, может быть, удавить обоих, чтобы не ошибиться? Государство не заметит. Оно будет благоденствовать. Кто писал эти летописи? Какие злодейства он покрывал? Какие преследовал выгоды?

— Я люблю своего сына не меньше тебя! Я мечтал о нем, может быть, больше тебя. Никто не посмеет сказать, будто мой сын не получил чего-то, что я был в состоянии дать ему. Однако все, что получит принц, мне придется равной мерой дать и чудовищу. Потому что никто не знает — кто!

— Ты его не рожал.

— Лорелея, твое сердце не сжималось, когда пальцы перелистывали эти старые страницы с описанием жестокостей и бедствий, творимых именем и прихотью того, кто должен бы служить и защищать.

— Зато оно обливается кровью сейчас. Принеси детей сюда. Пусть их колыбель поставят рядом с моим ложем. У меня две груди, я не откажу в молоке ни одному из своих сыновей. Тот, кто надумает делать выбор помимо меня, сперва мимо меня пройдет.

— Лорелея, — сказал он, — ты умна. Я уважаю тебя не меньше, чем люблю. Ты можешь заставить меня даже пренебречь моим долгом. Мы не должны ошибиться. Старые книги определяют болезнь, но они же предписывают и лекарство. К счастью, родители не должны гадать, кто из детей им дороже. Пусть выбор сделает женщина. Дочь края, оставляющего в крови осадок колдовства, с врожденным даром вглядываться в даль сквозь туманы. Девочка из Плоских Земель, где кругами стоят исполинские камни. Сегодня же дам предписание эмиссарам искать в тех краях ребенка женского полу, не имеющего изъяна, рожденного от красивых родителей и взращенного в любви, и доставить ее к нашему двору как невесту наследника моего престола. Тот, кого она выберет, войдя в брачный возраст, и станет королем. В нашем… случае интересами и выгодами династического супружества придется пренебречь. Летопись утверждает, что эти девочки не ошибаются.

— Спасибо уже на том, что ты позволишь им вырасти. А там, кто знает, что может измениться.

— Прости. Но будет так. До тех же пор у меня — два сына, и я не стану их различать.

— Их не станет больше, — сказала королева. — На таких условиях я отказываюсь рожать.

Наверное, они заночевали где-то в дороге, на постоялом дворе, специально, чтобы не создавать хозяевам неудобств и суматохи, неизменно сопровождающих ночные приемы гостей. Вперед пустили гонца, чтобы их не ждали, но все равно мало кто, мучаясь ожиданием, спокойно спал в эту ночь.

Весна. И утро — все в каплях росы, предвещающей полуденный жар. Зеленое, солнечно-желтое, полновесное майское утро, оглашенное скрипом тележных осей и гвалтом дворовых собак. Вся дворцовая прислуга, все мамки и няньки, все горничные и кухарки, а также все добры молодцы на государевой службе к неудовольствию королевы нашли себе повод торчать сейчас во дворе, с любопытством глазея на приезжих.

Караван втянулся на двор, огражденный кольями тына. Кто не поместился внутри, остановился вдоль улицы, привлекая внимание идущих мимо праздных зевак.

Приезжие купцы, коим, по сути, выпал случай невообразимый, смирно стояли возле своих возков, надеясь, что домочадцы Клауса не обойдут вниманием их заморские редкости.

Напрасно. Несмотря на очевидный переизбыток диковин, никто в их сторону даже не глянул. На горбу первого возка, на постеленном поверх тюков пестром коврике сидела, вытянув вперед ноги, маленькая девочка.

Видно, это ради ее спокойствия и крепкого ночного сна путешественники отвергли возможность проделать путь от последнего постоялого двора до королевского крыльца ночью. Головенка ее, украшенная «взрослой» вышитой повязкой невесты и серебряными височными кольцами, возносилась выше всех.

Клаус вышел навстречу, и люди перед ним расступились. Высокий мужчина у повозки снял девочку на вытянутых руках и опустил наземь рядом с собой. Ручонка ее осталась в его ладони. Девочка была одета в платье цвета зеленого яблока, не до середины икры, как положено в ее возрасте, а нелепо длинное, с подолом до саМых носков зашнурованных ботинок, и с вышитой каймой по подолу. Еще на ней была вязаная безрукавка, подпоясанная кожаным ремешком. Задрав голову, девочка увидела в окне терема красивую женщину. Та смотрела на нее сверху, но, обнаружив, что замечена, развернулась и исчезла из виду в глубине покоя. Девочку это озадачило, но ненадолго. Кругом было полным-полно вещей более значительных, на которые глупые взрослые не обращали внимания. Например, вот эти двое больших мальчишек за плечом мужчины, явно главного здесь, следовавшие за ним, как два хвоста — за собакой. Нет, ни у одной собаки не бывает двух хвостов. Скорее, как два уха. Одно черное, другое — рыжее.

Она не стала им улыбаться, потому что и они смотрели на нее недоверчиво. По скудному опыту она уже знала, что такие большие мальчишки могут быть опасны. Они отбирают кукол и отрывают им головы. Еще они могут походя толкнуть тебя в грязь, и правды не доищешься.

Самой влетит за испачканные одежки. Едва ли эти станут с ней играть.

Она настоятельно подергала за руку стоявшего рядом с нею. Тот послушно обернулся к ней, присел на корточки — все ожидающе смолкли — и зашептала ему на ухо. Понимающе кивнув, мужчина выпрямился, потянулся к возку и снял с его верхушки тряпичную куклу.

Свободной рукой девочка прижала ее к груди. Теперь без огласки не отымут.

— Я — Клаус, — сказал король, проходя к прибывшим и протягивая для приветствия руку.

— Мерлин, — ответил человек, встречая королевское рукопожатие. — Ох, ваше величество, простите…

— Родственнику можно, — усмехнулся Клаус, удерживая того за плечи от попытки преклонить колено. — Вы — отец?

— Да… сир. Ках-Имажинель моя старшая дочь. Я должен был убедиться…

— Ках-Имож… Имадж… — Клаус оставил бесплодные попытки правильно произнести полное имя будущей невестки. — Ваша дочь будет самым ценным сокровищем моего двора. Не беспокойтесь.

— Можете ли вы дать это слово и от имени ваших сыновей?

Клаус мельком оглянулся на скептические выражения рожиц мускулистых загорелых мальчишек у своего локтя.

— О да! Разумеется. Ваша супруга… она красива? Насколько ваша дочь похожа на нее?

Выбор был, в сущности, уже сделан. Сам Клаус не видел матери Ках-Имажинель, но по рассказам эмиссаров она была краше всех под солнцем и луной. Что и подтвердил ее муж коротким кивком. Это было важно.

Как гадкий утенок, бывает, расцветет сказочной красавицей, так и прелестное дитя совсем не обязательно сохранит привлекательность, достигнув брачного возраста. Носик у Ках-Имажинель на лице сидел прямой и маленький, не курносый и не горбатый. Самый правильный носик. Широко посаженные глаза в частоколе черных ресниц: не то серые, не то — зеленые. Черты лица обещали стать тонкими, во всяком случае, никакой обычной детской припухлости или неопределенности в них не наблюдалось. И две темные косы до самых колен.

Белокожа, как все женщины Приморья, каковых доводилось видеть Клаусу. И очень спокойна, хотя не равнодушна, отнюдь. Вон как внимательно оглядывает утоптанный двор, с высоты ее роста кажущийся безбрежным.

Дитя, выросшее в любви. Из-за спины короля вышла Агарь и взяла девочку за руку.

— Все будет хорошо, — успокаивающе произнесла нянька.

— Она, поди-ка, еще в штанишки писается, — сказал рыжий принц. Клаус вздрогнул, по двору прошелестел сдавленный смешок.

— Ты бы поосторожнее, Ким, — ответил ему его черноволосый брат. — Вдруг она тебя выберет? Что, если она злопамятна?

Рыжий сложил пальцы «козой», отвращающей зло.

Во всем дворе не давилась смехом только невеста.