Он двигался к двери, зорко наблюдая краешком глаза за Гвоздем - но тот и не вздумал хвататься за оружие. Лишь когда Мазур повернул головку замка. Гвоздь прямо-таки вскрикнул с неподдельным удивлением:
- А почему...
- Почему я нисколько не озабочен судьбой нашей пленницы? - понятливо подхватил Мазур. - Почему я не требую вернуть мне девушку? Извини, Фомич, я не гений, но ты меня недооценил, головореза старого... Недооценил. Прощай, чего там...
Он тщательно прикрыл за собой дверь, решительными шагами пересек прохладный зал - судя по спокойному лицу продавщицы, выстрелов она не слышала, звукоизоляция отличная - вышел на улицу и сел в машину с примечательным номером. Тяжело отдуваясь, повел ладонями по лицу.
Не было времени на отдых. Не было времени расслабляться. Ему еще предстояло поставить последнюю точку - пока Гвоздь не опомнился и не сложил дважды два, получив тем самым четыре...
ГЛАВА ШЕСТАЯ. АДМИРАЛ, АДМИРАЛ, УЛЫБНИТЕСЬ...
Это было небольшое и красивое, белое двухэтажное зданьице, разместившееся в некотором отдалении от крайних домов, прямо на низком берегу Шантары респектабельный отельчик для особо важных персон (или обладателей особо толстых портмонетов), не особенно и широко известный людям несерьезным и суетливым. Самое подходящее место, где мог бросить якорь сухопутный морячок по имени...
Мазур назвал это имя очаровашке за стойкой, и она, даже не оглянувшись на доску темного дерева, кивнула:
- Он у себя, седьмой номер...
В свою очередь вежливо ей поклонившись, Мазур степенно направился на второй этаж. Толстый ковер глушил шаги, вокруг, куда ни глянь - солидное темное дерево и начищенная медь, ни малейших признаков жизни...
Он постучал. Темная дверь с бронзовой семеркой распахнулась почти сразу же - ну конечно, кого тут ему опасаться? В особенности если он считал себя хитрее всех...
Отработанным движением Мазур сделал левой ладонью резкий жест, на пару минут лишивший хозяина номера возможности издавать громкие звуки, правой столь же уверенно заехал в солнечное сплетение. Пинком оттолкнул полусогнутого Нечаева в глубь номера, подхватил свой "дипломат", вошел, тщательно прикрыл за собой дверь, запер ее на вычурный ключ, а ключ надежно упрятал в карман. Сел в кресло, закурил и с холодным исследовательским интересом смотрел, как корчится его высокопревосходительство, господин вице-адмирал, сволочь такая.
- Ну, не скули, не скули, - дружелюбно посоветовал Мазур. - Тебе уже и не больно почти... Споем? Адмирал, адмирал, улыбнитесь, ведь улыбка - это флаг корабля...
Нечаев с кряхтением распрямлялся. На его упитанной, воистину адмиральской, авторитетной и авантажной физиономии читалось одно лишь безграничное удивление.
- Кирилл...
- Ну не призрак же? - покривил губы Мазур. - Призраки так умело и больно под дых не лупят... Слушай, ты бы хоть удивился для порядка, спросил бы, какими судьбами, с чего бы вдруг, где Света... А?
Нечаев кинул на него недобрый взгляд исподлобья, но тут же попытался взять себя в руки, натянуто улыбнулся:
- Ну, значит, ты что-то такое просек...
- А ты молоток, - кивнул Мазур. - Ты, конечно, сволочь последняя, но ты все же - молоток. Безграничное изумление не лепишь, не возмущаешься даже особо... Сядь, в ногах правды нет...
Нечаев послушно уселся напротив. Взгляд его немножко блуждал, конечно, но все же он никак не производил впечатления раскаявшегося грешника. И особой удрученностью своим поведением от него не пахло.
- Чертов спецназ... - сказал он в пространство с некотором даже философским смирением.
- А ты думал... - ухмыльнулся Мазур. - Мы ведь умеем не только резать глотки журналом "Плейбой"... Помнишь, что говорил Федор Сухов? Война - это кто кого передумает... А может, и не Сухов, я толком не помню уже, но мысль глубоко верная... Понимаешь ли, Всеволод Всеволодович, я, конечно, не гений аналитики и уж никак не ас сыска, но со временем пора было выстраивать версии... Мне ведь живым остаться хотелось. И выиграть вдобавок. Так вот, я одно время был в полнейшей растерянности, как и Гвоздь. Я никак не мог узреть виновника, главный мотор дела, кукловода. Так, смутные контуры... От отчаяния, должно быть, в голову лезла самая что ни на есть шизофрения. И однажды мне вдруг пришло в голову: если поставить на вакантное место тебя вкупе со Светкой, все идеальнейшим образом укладывается... И никакой тебе головоломки. Я тщательнейшим образом воскресил в памяти, как она шла к тому поганому ларьку, пивко мне якобы закупать - он же за углом был, не видно его из вагонов, ну никак не видно... а она шла туда так уверенно, по компасу словно... И дальше все логично связывалось... Это ты и был - внешний фактор... Ты меня Гвоздю сосватал, ты с ним на пару удумал примочку с бедной заложницей... Ну, вы меня правильно просчитали, каюсь - никак не мог я ее бросить в грязных лапах... Почему он тебе так верил? Старые знакомые, а? Вы ж шантарские оба...
- Ну да, - сказал Нечаев почти спокойно. - Соседи даже. Ольховка, хулиганский райончик... Дружили когда-то. Потом разошлись, но пересекались иногда...
- И он тебе верил, - утвердительно сказал Мазур. - Как старому корешку. Все мы к старости чуточку сентиментальными делаемся... Хорошо придумано, Севочка, сначала твои мальчики хлопают его пешек, потом ты его убеждаешь, что единственный специалист, который может его из столь поганой ситуации вытащить - это наш отечественный Рэмбо, Кы Сы Мазур. И вы на пару мозгуете план, в полной мере учитывающий характер означенной Рэмбы и некий старомодный кодекс офицерской чести... Неплохо, Сева. Неплохо. Я не спрашиваю, откуда у тебя такие хваткие мальчики и кто они, сейчас меня это не интересует... Зато крепенько подозреваю, что через сестрицу Анюту ты у нас прямо причастен к тем труженикам лопаты, что археологические находки свои сдают не в музей, а на черный рынок... Каким-то боком ты и Ларочку подцепил, и, крепко подозреваю, господина Хлынова... А?
- И улик у тебя, конечно, полны карманы? - спросил Нечаев с улыбочкой. Да неужели?
- Вот тут ты прав, - развел руками Мазур. - Нет у меня улик. И я, откровенно говоря, не представляю, как их добыть... Что же это ты, старого друга, соседа не пожалел?
- А что, от его смерти прогрессивное человечество многое потеряет? - пожал плечами Нечаев. - Уголовник, сволочь, пахан...
- Оно конечно, - задумчиво сказал Мазур. - Только, видишь ли... Скажу тебе по совести: Гвоздь, как к нему ни относись, личность яркая. Волк, конечно. Но ты-то - шакал...
- Слушай!
- А что? - невинно спросил Мазур. - Даже не шакал, крыса... На языке того социума, куда ты меня так неожиданно продал, такое поведение называется крысятничеством... - он ногой придвинул к себе "дипломат", открыл его и достал этюд. - Сева, это что, настоящий Леонардо да Винчи?
Он поразился перемене, происшедшей с собеседником - Нечаев уставился на застекленную картинку завороженно и тупо, словно птичка на змею, показалось даже, что его эмоции сродни оргазму. Чтобы Нечаев опамятовался, Мазур побыстрее убрал этюд в портфель и щелкнул замками.
- Сева...
- Ну да, - сказал Нечаев, мечтательно заведя глаза куда-то под потолок. Эта дура, Томка, ничего не поняла, ее интересуют кони в любых видах, неважно, Леонардо их рисовал или уличный мазилка... Значит, Задуреев не врал по пьянке? У старухи осталось вот это? - он жадно смотрел на портфель.
Мазур кивнул.
- Это этюды Леонардо, - произнес Нечаев, словно девочке стихи декламировал. - А бронзовые лошадки - это Пьетро Мон-тичелли. Друг Леонардо, нечто вроде подмастерья. Ему, конечно, было до Леонардо как до Китая раком, но "круг Леонардо да Винчи" - само по себе нехилая товарная марка. Лошадок было двенадцать, по числу месяцев, модели для скульптур, которые Пьетро заказал какой-то вельможа. Скульптур Пьетро так и не сделал - то ли заказчик умер, то ли что-то еще помешало - а лошадок сохранилось на Западе всего четыре. Две в Лувре, две - в частных коллекциях. Эта четверка, что сейчас стоит у Томки, считалась тоже пропавшей с семьсот девяносто седьмого года. Тогда сгорел венецианский Арсенал - он только назывался так, а на деле был музеем... Революция, уличные бои, вторжение французов... Скорее всего, какой-нибудь лягушатник их и прибрал в мешок. А потом пришли немцы - то ли во времена франко-прусской, то ли в Первую мировую. Кто-то опять-таки был ценителем изящного. Ну, а потом - наши. В Германии тогда столько всего можно было нагрести...
