АЙЛЭМЭ-ЛЭЭ — ЦВЕТУЩАЯ ВИШНЯ

…Дом стоит над рекой у обрыва, и в вечернем сумраке от порога стелется зыбкая дорожка света — горят в наполненных хрустальной водой чашах дымчатого стекла белые свечи-лодочки: алт'оллэ — тишина леса, нежный, чуть печальный свет-раздумье. Тихо звенят струны — в доме кто-то играет, и вторит семиструнной льалль приглушенным голосом ветра в тростниках флейта-хэа, и тихо звенят вплетенные кем-то в еще не распустившиеся сливовые ветви, усыпанные розовато-лиловыми жемчужинами бутонов, аметистовые и хрустальные крохотные колокольчики…

Водопадом над темным омутом — тонкие ветви вишни в белоснежной пене цветов, и прозрачные лепестки падают в черную воду, как в чашу с густым вином.

Она осторожно срезает надломленную ветром ветвь и что-то шепчет дереву — и вишня, кивнув, осыпает серебряные волосы девушки каплями недавнего светлого дождя.

Кто-то тихо подходит и останавливается рядом у края обрыва: она знает — кто, но не оборачивается — только вздыхает тихонько, стараясь успокоить стремительно забившееся сердце.

«Ты похожа на цветущую вишню, Элхэ…»

Она все же оборачивается, улыбаясь тихо и робко, — легкая и тоненькая в черном своем узком платье: нитка вечернего жемчуга тихим мерцанием обвивает шею, в переплетенных жемчужными нитями длинных волосах — ветвь цветущей вишни:

Жемчуг вишневых цветов

в наше моей:

первые звезды.

Он улыбается, принимая из тонких рук серебряный кубок: терпкое, чуть горчащее вишневое вино, и покачиваются, как в воде омута, белые лепестки. И шепотом почти неслышным, одним дыханием, она завершает песню:

В ладонях сердца -

жемчуг молчания…

СООТ-СЭЙОР

…Он был спокойным малышом — почти никогда не плакал, хотя и улыбался редко; за это и назвали — Соото.

Эллери рано выбирали Путь, а ему уже минуло восемнадцать — но он не торопился; да и избранного, взрослого имени у него еще не было. Один из лучших во всем — он ни в чем не был первым; сам о себе он иногда в шутку говорил — равновеликий.

Соот-сэйор — совершенной огранки кристалл, где каждая грань равна прочим. Ему удавалось все в равной мере — и все же было то, что влекло более всего: тайны Сил и Начал и странное искусство, которому ныне нет названия — ибо самого его не стало в мире, — только осколки, что разбросаны по другим наукам, и некому ныне собрать их воедино. Люди даже думают, что такого и вовсе не может быть, что только боги наделены этим даром, — люди часто не верят себе. Эллери называли это «зрением души». Любой овладевший им мог бы подчинить себе другого — но такое просто никому не приходило в голову. Да и к чему? Ведь Дар твой должен служить другим, не тебе самому…

Соото был красив. Темноволосый, темноглазый, стройный, он невероятно походил на Курумо. И не только внешне. Его так же влекли знания, так же точны и совершенны были его движения, так же он был сдержан в чувствах.

Днем Звезды он выбрал пятый день знака Хэа: а было это в двадцатый год его жизни. В дымчато-серых одеждах спокойно стоял он — один — посреди зала, и ровно звучали его слова — без тени волнения, уверенно и весомо.

— Эйр'Соото, мэй антъе эл-Къон Эннор. Мэй антъе къатта эл-Къон, дэй эртэ а гэлли-Эа, эл-кэннэн Гэленнар а къонэн Соот-сэйор.

Я, Соото, принимаю Путь Познающего и знаком Пути беру, перед этой землей и звездами Эа, имя Гэленнар и имя Пути — Соот-сэйор.

— Перед этой землей и звездами Эа отныне имя тебе — Гэленнар Соот-сэйор, — ответил. — Да станет так.

Все было правильно. Иначе и быть не могло. Кроме одного — Учитель не сказал: «Путь твой избран». Почему?

— Почему?

— Это не Путь, Соото. Все мы — Познающие; ты не назвал сути Дара…

— Я не хочу выбирать что-то одно. Я хочу знать все. Как ты. Разве у тебя нет Пути?

— Есть. Только я — не Эллеро. — Тень скользнула по лицу Валы. — Да и каждый из вас — ведь не в одном чем-то одарен. Но у каждого один Дар — главный. Не спеши. Ищи себя. Мне кажется, что твоему Дару еще нет имени.

— Учитель. Я хочу стать таким, как ты. Это мой Путь.

— А ты знаешь — каков я?

Гэленнар хотел ответить — знаю. Но — промолчал. А Учитель больше ничего не прибавил.

Он хотел стать подобным Учителю. С самого детства. Он жаждал быть столь же любимым.

И Гэленнар Соот-сэйор думал: если я буду знать и уметь столько же, сколь и Учитель, все сердца обратятся ко мне…

Что-то я не понимаю. Если его влекло это самое «зрение души», если он преуспевал сразу во многом, то разве это значит, что у него не было Дара? Может, его Дар как раз и был — в познании именно всего. И почему же это — не Путь? Может, это и есть его главный Дар? Вторично Мелькор не в состоянии распознать Дар ученика. И опять его искалечит, ей-же-ей!

И, честно говоря, я не вижу особого греха в том, чтобы хотеть быть всеми любимым. Он же не просто так этого хочет, он же хочет стать достойным этого — он к знаниям стремится. Может, потом Мелькор мог бы его научить радоваться своему труду, и тогда любовь других была бы для Соото еще более приятной наградой?

Аллуа.

Похожая на цветок пламени, быстрая, порывистая, сильная, то взрывающаяся смехом, то вдруг мрачневшая Аллуа. Костер в ночи, одаряющий всех своим теплом и светом. И красота ее делала других красивее: так один светильник зажигается от другого.

Аллуа.

Он хотел, чтобы она была — его. Только его. Навсегда. На всю вечность. Даже такая — беззаботная, беспечная, никого не дарившая любовью сердца, знавшая только мимолетную весеннюю радость влюбленности—айири. Чтобы, когда придет срок, она не дарила своим смехом, своей улыбкой, своей радостью никого другого — только его.

Аллуа — лайни, алый мак.

Она не избегала его — но и не искала встреч. Не принимала от него венков в дни весны, смеясь, ускользала, как живое серебро меж ладоней. Нельзя сказать, чтобы Соото ей не нравился, — просто в глубине души она считала его слишком невозмутимым, слишком спокойным и чуточку скучным. Он иногда ловил себя на мысли, что она любит его не больше, чем бельчонка или детеныша лани. Но, наверно, и не меньше. Он пытался удержать ее — но как?

— Нельзя же любить всех, Аллуа… когда-нибудь тебе придется выбрать кого-то одного…

— И этим «одним» непременно должен быть ты, да? Да? — она рассмеялась. — А почему ты, почему не Гэлрэн? Почему не Альд или Наурэ?

Здесь она слукавила; Наурэ казался ей таким же скучным, как и Соото.

— Потому что я люблю тебя, Аллуа! Я! И я хочу, чтобы ты была со мной, чтобы ты была моей, только моей!

Она посмотрела на него — словно замерла, не окончив движения.

— Пойми меня, — сказала откровенно, как умела только она, — я не могу принадлежать… Огонь не запрешь. И свет лишь тогда свет, когда его видят. Твоя любовь тяжела для меня.

— Но ведь ты нужна мне! Почему ты не хочешь идти со мной?

— Ты хочешь, что я шла не с тобой, а за тобой. Ты же не видишь меня равной. Ты никого не считаешь себе равным. И не хочешь стать другим. Но хочешь переделать меня. А я так не могу…

— Нет, Аллуа, нет! Нет, это не так… я… я сделаю все, что ты захочешь, я изменюсь… Это правда, поверь мне! Я ведь люблю тебя…

Она покачала головой.

— Нет. Не меня — себя. Ты думаешь, что я жестока сейчас с тобой, несправедлива — но лучше ты будешь знать все сразу. Я не хочу давать тебе напрасной надежды. Я не хочу мучить тебя. Я не люблю тебя, Соото. И не полюблю никогда. Прости меня.

ГЭЛЕОН АР ИЭРНЭ — ГЭЛЕОН И ИЭРНЕ

…Мастер сбросил промокший плащ и вошел следом за хозяином. Дом был просторный, из крепких дубовых бревен, весь изукрашенный резьбой: на большую семью строили — а вышло так, что жили здесь только двое, отец и дочь. В большой комнате ярко пылал в камине огонь, на столе лежала книга: до прихода гостя хозяин расписывал затейливыми буквицами и заставками тонкие листы снежно-белой — гордость тарно Ноара — бумаги. Рядом на отдельных листах были разложены уже готовые рисунки.