Увидев, что Третий глядит на него, Одиннадцатый остановился, утер трудовой пот с лица и оперся на рукоятку грабель.
— Попытка не пытка, — благодушно изрек он. — А повторение, как известно, — мать учения.
Третий решил отвлечь его от прописных истин.
— Что, много сегодня мусора? — сочувственно спросил он.
Но Одиннадцатый твердо гнул свою линию.
— Никогда не следует лезть в гору, если есть обход, — сообщил он. — И если ты, конечно, умный, а не дурак.
— То есть? — поднял брови Третий. Одиннадцатый махнул куда-то граблями.
— Если есть дверь, в окно не лезут, — почти нараспев продекламировал он.
— Какая тут может быть дверь? — удивился Третий, оборачиваясь.
Однако, к его изумлению, в Стене, метрах в десяти от него, действительно имелась дверь.
Она была не очень большой — метра полтора высотой, — железной и ржавой. Третий готов был поклясться, что еще несколько секунд назад ее не было. Он тщательно протер глаза. Дверь осталась на месте. Он ущипнул себя за руку. Дверь по-прежнему существовала.
— А ты… ты выходил в эту дверь? — почему-то шепотом спросил он Одиннадцатого. Тот свысока усмехнулся.
— Уходя, всегда приходишь, — непонятно сказал он, принимаясь дальше махать граблями и сыпать на траву уже собранный мусор.
Дверь должна была бы быть тяжелой, но оказалась неожиданно такой легкой, что, навалившись на нее всем своим весом, Третий чуть было не упал и, машинально выпустив скользкую дверную ручку, оказался в гуще тумана. Дверь тут же коварно захлопнулась за ним.
Туман был вовсе не сырым и не холодным, а теплым и даже приятным. Ничего не было видно за его пеленой. Нужно было решиться сделать хотя бы еще один шаг вперед, но Третьему почему-то стало не по себе. А потом туман стал быстро улетучиваться, будто его высасывал невидимый мощный пылесос, и когда он полностью растаял, Третий увидел, что стоит на том же месте, где он входил в дверь, только теперь не лицом, а спиной к Стене, и что никакой двери в Стене опять нет, а поодаль невозмутимо работает граблями Одиннадцатый. Третий ничего не понимал. «Как же так, — с возмущением подумал он. — Я же ушОр отсюда — а получилось, что вернулся обратно!»
Одиннадцатый покосился в его сторону и хихикнул. — Выходя, ты всегда входишь, — объявил он. Отчаяние захлестнуло Третьего. Он подобрал с травы веревку, торопливо намотал ее на крюк и швырнул, как камень, в туман над Стеной. Никакого звука оттуда не донеслось, но веревка исчезла в тумане. Тогда Третий сунул руки поглубже в карманы комбинезона и двинулся в Рабочий корпус.
На душе у него было горько, словно кто-то, могучий и сильный, отобрал у него, слабого и маленького, самую любимую игрушку и теперь, издеваясь, машет ею перед его носом, но ни за что не отдает.
Четвертый, встав прямо в обуви на тахту, подводил стрелки часов, сверяясь с показаниями своего наручного хронометра. Часы, висевшие в «дежурке», давно были предметом особого исследования со стороны Третьего. Как-то, будучи на дежурстве, он после долгих наблюдений сумел выявить любопытную закономерность. Часы шли вперед ровно на пять минут, и это опережение было своего рода константой. Словно кто-то запрограммировал эту рухлядь так, чтобы она показывала не соответствующее действительности время. Причем бесполезно было пытаться отладить часы так, чтобы они не шли вперед. Каким-то образом стрелки их упрямо перескакивали на соседнюю цифру, и ничего с этим поделать было нельзя. Об этой аномалии знали все, но относились к ней по-разному. Одни смирились с тем, что мысленно следует вычитать эти пять минут разницы, и не лезли к часам, другие же коротали дежурство в бесплодной борьбе с упрямым механизмом — как это делал сейчас Четвертый.
Услышав шаги Третьего, он оторвался от часов. Лицо его было красным, словно он не стрелки переводил, а подымал штангу Шестнадцатого.
— А, это ты, Третий, если мне не изменяет зрение, — воскликнул Четвертый. — Тебя, видимо, Первый ищет.
— Ты уверен в этом? — спросил Третий, хотя знал, что Четвертому нет смысла задавать подобные вопросы, потому что он ни в чем до конца не был уверен.
— По-моему, да, — подумав, сказал Четвертый. — Вроде бы дело было так… Будто приходит сюда Первый и спрашивает, где, мол, Третий. Кажется, я ответил, . что ты, наверное, куда-то ушел, а он как бы и говорит:
«Как вернется, направь его ко мне».
— Ясно. Ты что, доложил ему, что я опоздал?
— Скорее всего, — туманно ответствовал Четвертый, опять принимаясь за часы.
Третий вздохнул и отправился на второй этаж. Коридор и здесь был пуст, только в дверях своего роскошного кабинета стоял, с наслаждением затягиваясь сигаретой, Двенадцатый.
— Слушай, Третий, — сказал он, хватая Третьего за рукав. — Общее собрание намечается сегодня после ужина. Ты о чем выступать будешь?
Третий задумался. Двенадцатый терпеливо попыхивал едким дымом.
— Не буду я выступать! — наконец заявил, безуспешно пытаясь освободиться от цепкой руки своего собеседника, Третий.
— А между прочим, Первый будет выступать, — поведал, почему-то оглянувшись на свой кабинет, Двенадцатый. — И Седьмой, и Восьмой тоже выступят.
В прениях, значит. А может, еще кто-то захочет выступить. Впрочем, может, и не захочет больше никто. Прения — это дело такое. Кстати, собрание буду вести я. Бумагу я уже приготовил, и карандаш, чтобы протокол оформлять как положено, а ты, стало быть, не будешь выступать? Как же так, Третий? А? Вот ты сегодня не выступишь, а завтра мне на дежурство заступать, а послезавтра Пятая идет на дежурство. Хотя нет, Пятая вчера уже дежурила, а сегодня очередь Четвертого.
Третий терпеливо слушал и даже согласно кивал головой, но нить рассуждений Двенадцатого он успел потерять и теперь думал только о том, как бы вклиниться в поток его речи, чтобы сообщить, что его ждет Первый. Такой предлог должен был подействовать. Упоминание начальства всегда безотказно действует на верноподданных пустословов.
— …а на завтрак — здоровенный, сочный бифштекс и суп с лимонной долькой, — говорил между тем Двенадцатый, вцепившись мертвой хваткой в комбинезон Третьего. — Лимончик, знаешь ли, такой кислый, как ни странно, а бифштекс недосолен, но в целом обед был.
Тут в кабинете за спиной Двенадцатого затрезвонил телефон, и он неохотно прервал свои разглагольствования.
— Подожди, я сейчас, — сказал он Третьему и ринулся к аппарату.
Третий, однако, ждать его не стал, а прошел дальше по коридору, открыл дверь под номером один и оказался в небольшой приемной, где Десятая с непостижимой скоростью отбивала на машинке какой-то текст, поглядывая в исписанные листы бумаги. Третий увидел, что почерк на этих листах принадлежит ему, и, значит, Десятая перепечатывала набело отрывки из Книги, которую он переписывал, но спрашивать ее по этому поводу наверняка не имело смысла.
Десятая обратила внимание на Третьего лишь тогда, когда допечатала очередной лист до конца и принялась заправлять в машинку следующий.
— Ну, что ты стоишь? — с легким раздражением спросила она. — Зачем пожаловал?
— Первый у себя? — вопросом на вопрос ответил Третий.
— Как понять — «у себя»? — сразу придралась к его словам Десятая. — Любой человек всегда бывает у себя. Я, например, сейчас — у себя. И ты тоже — у тебя.
— Я имел в виду, в своем ли кабинете Первый, — терпеливо пояснил Третий. — Так обычно говорится.
— «Говорится, говорится», — передразнила его Десятая. — Мало ли что говорится! Не все то, что говорится, пишется, понял?.. Заходи, горе луковое, он тебя давно ждет!
Первый, однако, был у себя не один. Сидевший перед ним на краешке стула Второй что-то рассказывал, возбужденно размахивая руками. Из кармана его свешивалась до самого пола лента рулетки.
Первый жестом указал Третьему на свободный стул и продолжал внимать Второму, но вид у него при этом был, как всегда, отсутствующий, лицо — каменное, и не понять было, слушает он собеседника или решает в уме какую-то сложную задачу.
