И когда они видят, как отдельные подопытные начинают мучиться, страдать от осознания своей несвободы и непонимания мирка, в котором их заперли, когда эти безумцы принимаются метаться, упрямо тыкаясь носами в невидимое стекло «гоморариума», когда они лезут к Горизонту, рискуя стать преступниками в глазах сородичей, когда они жертвуют своей жизнью, чтобы исследовать Купол и искусственное Солнце, — наверное, лишь снисходительная усмешка пробегает по лицам неведомых Создателей «Биосфер». Может быть, тогда они воображают себя олимпийскими богами, распоряжающимися судьбами «простых смертных».

Несмотря на жестокость и унизительность подобной гипотезы, она все же оставляла «горизонтщикам» надежду. Надежду на то, что, решившись однажды выйти за свой Горизонт, они сумеют добиться свободы в полном объеме для человечества.

Однако за Горизонт уходили многие. В одиночку и целыми группами… Кое-где (особенно в мелких Оазисах) «горизонтщикам» удавалось даже подбить на выход за Купол все население — а мир не менялся. Неужели всех беглецов из «бутылок» безжалостно умерщвляли уподобившиеся богам? Или все обстояло гораздо проще, и бывшие «горизонтщики»,подкупленные или насильственно лишенные памяти, сами отказывались от своих прежних идеалов?

Эта загадка была едва ли не самой главной для Гарса. Именно она и толкала его уйти за Горизонт…

Он окончательно озяб, стоя у раскрытого окна. Там, снаружи, было холодно. В доме же было тепло и уютно. И когда из спальни донеслось сонное бормотание жены: «Гарс, ты куда запропастился?» — он тщательно закрыл окно, наглухо затемнив его так, чтобы не было видно ни Горизонта, ни Луны, ни звезд, и вернулся в мягкую, согретую телом любимой женщины и пропитанную запахом ее духов и волос постель…

Он продержался почти целый месяц.

Все это время он честно выполнял ультиматум жены. Изо всех сил старался быть таким, как другие. Он сопровождал Люмину в ее виртуальных походах в другие города. Он занялся починкой старых вещей, требовавших незначительного ремонта. Он распилил древний журнальный столик и наделал из получившихся дощечек настенные полочки для цветов, которые Люмина в обилии разводила теперь, заразившись этим увлечением от Розы. На пустовавшем месте за домом он разбил несколько грядок и посадил там огурцы, капусту и укроп с петрушкой. В перспективе имелись еще такие трудоемкие виды деятельности, как покраска домика, укрепление хлипкого заборчика вокруг участка и замена кровли, но за это Гарс все никак не решался взяться…

Вечерами они ходили теперь в гости и сами устраивали шумные вечеринки по тому или иному поводу или вовсе без повода. Особенно к ним зачастили Пустовит со своей худосочной супругой, Рила и Ард с буйным мальчишеским выводком. Правда, после первых же посиделок в этой компании у Гарса возник стойкий рвотный рефлекс, который трудно было перебороть даже путем неимоверного напряжения силы воли. Все эти люди относили себя к единственным в поселке истинным интеллигентам (об учителе Айке тактично умалчи-валось, а о шахматисте Лагмаре и расшифровщике древних рукописей на каком-то давно усопшем языке Тарге троица с единодушной презрительностью отзывалась как о «серости, рядящейся в тогу гениальности»). И все они были раскрепощены до крайней степени. Исповедовали свободную любовь — правда, на практике (во всяком случае, при Гарсе с Люминой) никаких фривольностей себе не позволяли. За трапезой налегали больше на спиртное, чем на закуску, в результате чего довольно быстро надирались, но никогда не осуждали друг друга за это, полагая, что трезвость — типичный признак тупой рациональности. Чета Пустовитов любила являться в гости непременно вызывающе одетыми — наверное, чтобы выделяться на фоне себе подобных. Она обычно была полуприкрыта прозрачными одеяниями, а ее супруг обожал заплесневелые от сырости лыжные ботинки образца позапрошлого века и грязные свитера размера этак на три больше необходимого. Ард и Рила вели разговоры об искусстве, перемежаемые словечками «концептуализм», «контекст», «жанровость» и т.д. Со всеми этими циниками нельзя было заводить разговор о чем-то серьезном, и уж ни в коем случае не следовало при них восхищаться чем-либо — камня на камне не оставят ни от предмета вашей привязанности, ни от вашего жалкого и примитивного вкуса!.. В свою очередь, любые посягательства на их внутреннюю интеллектуальную собственность они пресекали еще на дальних подступах — чаще всего какой-нибудь ехидной цитатой. Цитировать они вообще любили, особенно неизвестных классиков с вычурными именами и самих себя… Гарс терпел все это «цивилизованное общество» только ради Люмины.

Гарс все-таки выпросил у матери и принес домой того щенка таксы, которого выбрал месяц назад на роль подопытного животного. Он назвал его Гоблином — за старческую мудрость выразительных карих глаз. На цепь его у крыльца он сажать не стал, однако жить таксенку в доме в качестве «третьего члена семьи» категорически не позволяла Люмина. В итоге был найден компромиссный вариант: Гоблин свободно бегал в пределах участка и даже по улице, а ночью спал на коврике у дверей.

Видя, что Гарс больше не помышляет о походе за Горизонт, Люмина тоже изменилась — скорее в лучшую сторону, чем в худшую… Она теперь все чаще стала заниматься домашним хозяйством, проявляя недюжинную изобретательность в области кулинарии. Она убедила себя в том, что ручная стирка не так портит вещи, как стиральный автомат, и отныне в ванной комнате неизменно торчали тазы, в которых замачивалась очередная порция белья. А каждую свободную минуту Люмина посвящала возне с какими-то суперсложными выкройками, напуская на себя таинственно-многозначительный вид, если Гарс начинал расспрашивать ее…

Ему бы, слепому идиоту, еще тогда надо было догадаться, что происходит с женой, но он не придавал ее активности особого значения. Вплоть до того рокового дня, когда они разругались в пух и прах. В сущности, из-за пустяков. Во всяком случае, он так полагал…

В тот день сразу после завтрака он принялся прибивать к стене очередную полочку для цветов, и почему-то это нехитрое дело не заладилось у него с самого начала. То гвоздь никак не желал вбиваться в стену и гнулся, как травинка на ветру. То молоток соскальзывал со шляпки и попадал непременно по пальцу, и тогда Гарс, облизывая ушибленный ноготь, мгновенно вспоминал такие словечки, которые хранились на самом дне его подсознания.

Занятый борьбой с непокорными гвоздями, он не сразу обратил внимание на то, что Люмина производит лихорадочный обыск то в спальне, то в кухне, а потом и в узком коридорчике, где располагались кладовые. Когда же ему пришло в голову спросить, что это она потеряла, жена процедила сквозь зубы:

— Ума не приложу, куда он запропастился… Ведь я где-то совсем недавно его видела!

— О ком речь, солнышко? — осведомился Гарс, рассеянно оглядывая с разных сторон гвоздь, превращенный очередным мощным ударом в уродливый крючок. — Кто этот таинственный незнакомец?

— Кто, кто… — проворчала Люмина, принимаясь рыться в кладовой. — Не кто, а что!.. Держатель для туалетной бумаги, желтенький такой — помнишь? Там на нем еще три кнопочки разноцветные были…

Гарс, разумеется, помнил. Только признаваться в том, что это он «приделал ноги» безделушке, было, на его взгляд, преждевременно.

— Ну и зачем он тебе понадобился? — поинтересовался он.

— Он мне нужен! — отчеканила Люмина, устало распрямляясь. — Просто пока я вспомнила о нем, надо его найти…

— Господи! — удивился Гарс. — Ты что, решила проверить влияние музыки на функционирование кишечника?

Лицо Люмины отразило смутное подозрение, которое явно принимало в ее голове все более четкие очертания.

— А ты не брал его, Гарс? — спросила она. — Может быть, по своему обыкновению, засунул держатель в такое место, что его теперь днем с огнем не отыщешь?

— Ну что ты, лапочка, — чуть поспешнее, чем следовало, отозвался Гарс. — Мне это изделие и на глаза не попадалось с тех пор, как мы с тобой поженились!.. Ты же знаешь, я всегда был против подобных отрыжек научно-технического прогресса!