Но принесли не дерьмо. Совсем не дерьмо!
— Это ваша вещь? Вы узнаете эту вещь?
Мать честная! Это же радиобуй! Радиостанция приведения! Для самолетов. Для наших самолетов. Чтобы они по шифросигналу могли опознать своих и сбросить груз или безопасно совершить посадку. Радиобуй на самый крайний случай. На случай экстренной эвакуации.
Там же шифры опознания!
Вот где его сбросил командир. Чтобы он не достался врагу. А он все равно достался!
Видно, не зря командир не доверял своим бойцам. Не зря никому ничего не сказал, когда ушел в лес по своей секретной нужде.
И все равно промахнулся.
Вот тебе и туалет… Начали с поиска дерьма, а закончили… дерьмом, только уже государственного масштаба. Как говорится, пошли покакать и не заметили, как стали предателями. Ну все у нас не как надо, все через задницу выходит. Даже государственные секреты…
— Теперь мы можем идти дальше, — сказал вьетнамец. — Здесь больше ничего нет. Или есть что-то еще?
Пленники молчали. Хотя им хотелось кричать… Снова пешком до машин. Два часа на машинах.
Полтора часа пешком.
— Узнаете?
— Нет.
— Здесь был бой с одним из наших отрядов. Здесь вы остались втроем. Вы, командир и тот, кого вы называли «носильщик». Тот, кто переносил «груз». Вы узнаете это место?
— Нет. Здесь мы не были.
— Здесь вы были! Вон там вы надломили ветку. Там — зацепили оружием и сковырнули кору дерева. Там сдвинули камень. Мы вынуждены очень внимательно осматривать местность. Куда вы пошли дальше?
— Вы же очень внимательно осматриваете местность…
— Куда вы пошли дальше? Куда свернули? Куда вы свернули после того, как остались втроем? Вспоминайте.
— Не помню.
— Вспоминайте!
— Не помню!
Короткий жест конвойной команде, мигом расчехлившей и приготовившей к работе ножи. С помощью которых можно вырезать очень тонкие полосы кожи и мяса. Из живого тела. И очень ловко обстругивать до толщины карандаша пальцы…
— Но я действительно не помню! Но могу описать маяки.
— Я знаю маяки. Но мне нужен путь. Весь путь.
— Кажется, вправо. Градусов сорок. Там должны быть метки…
— Туда, — показал вьетнамский следователь. Солдаты разбежались в указанном направлении, как свора псов, вынюхивающих логово зверя. И скоро вернулись.
— Да, — кивнули они, — там есть метки.
— Идите! — приказал вьетнамец. Конвой придвинулся к пленникам. Солдаты врубились в джунгли, пробивая тропу.
— Здесь?
— Здесь.
Отряд остановился возле большой грязевой лужи.
— Где конкретно?
— Место я могу найти только сам. Только лично. Больше никто. Снимите колодки и дайте мне лопату.
— Зачем вам лопата?
— Чтобы вырыть «груз».
Хитрец. Он помнил, что под «груз» были уложены настороженные на взрыв гранаты. Он хотел попасть под взрыв. Он хотел погибнуть. Чтобы отмучиться…
— Не надо лопаты. Мы справимся сами.
— Но вы не найдете это место. Только я. Больше никто…
— Найдем. Если здесь хоть что-то есть — найдем. Вьетнамец отдал распоряжение. И солдаты выстроили несколько живых цепочек. И взяли в руки ведра. За четыре часа они вычерпали лужу. До дна. И пустили вперед саперов с миноискателями.
— Здесь! — показали саперы.
И стали снимать грунт. Руками. Слой за слоем. Как раскапывающие особо ценную находку археологи. Сам мешок они не трогали. Только землю.
Граната — показали они.
Еще одна!
«Груз» был свободен.
— Вы, кажется, не солгали, — сказал вьетнамец. — Я доложу об этом своему командованию.
Пленники ничего не ответили. Им было уже все равно…
* * *
В лагерь вернулись к ночи. Пленников выгрузили из машины и погнали ударами прикладов к яме. Они спотыкались и падали. Падали всегда вдвоем.
Пара Кузнецова тоже упала. Вернее, упал американец, а за ним вынужденно его напарник по колодкам. Американец упал очень сильно, даже не успев выставить руки. Он упал лицом об землю и разбил себе в кровь нос и губы.
— Быстрее! — торопил конвой, не обращая внимания на истекающего кровью раненого. — Быстрее.
Конвой спешил к ужину.
«Раззява! На ногах не стоит!» — на мгновение разозлился Кузнецов, почувствовав резкую боль в подвернутых при падении кистях. Но, увидев струйку капающей на землю крови, смягчился. Раззява не раззява, а морду разделал, как бифштекс.
— Сильно порезался? — на ходу спросил он. Американец молча мотнул головой. Наверное, он не мог ответить, потому что его рот был заполнен кровью, которая густо сползала по подбородку и шее.
— Ладно. В яме что-нибудь придумаем… Но к яме пленных не привели. Наверное, яма понадобилась для других целей.
Пленных прогнали до конца лагеря и остановили на утоптанном плацу возле вбитых в землю на расстоянии в пять-шесть метров друг от друга кольев.
— Сесть возле кольев! — приказал, точнее, показал конвой. — Каждый возле своего.
Пары пленников разбежались в стороны. Каждая к своим кольям. И сели на землю. Кузнецову с американцем достались самые последние колья. Сзади них никого не было. Сзади них было пустое пространство, к которому они были развернуты незащищенной спиной. Что очень давило на психику.
Конвоиры прошли вдоль ряда, привычными движениями раскрыли и загнали в колодки ноги пленных и привязали колодки врастяг, от кола к колу. Так что нельзя было сдвинуться ни в ту, ни в другую сторону. После чего сели в стороне возле разведенного костра. Ужинать.
На этот раз ни еды, ни воды пленникам не предложили.
Столь резкая перемена в обращении настораживала.
Что они хотят? Зачем привязали к кольям?
Вьетнамцы ужинали, разговаривали, смеялись, играли в какую-то свою совершенно непонятную игру и снова смеялись. На пленных они внимания почти не обращали…
«Неужели будут снова допрашивать? — думал и боялся про себя капитан, а нынче рядовой колодник Кузнецов. — А ноги пристегнули для устрашения, для напоминания о том, что они здесь ничего не значат, что они в полной власти палачей? Неужели все-таки…»
Рядом закашлялся американец. И сплюнул, точнее, просто вылил изо рта кровь. Точно, он же падал! Он же разбил лицо.
— Алексей! — тихо позвал американец. Ну дает! Даже имя на допросах запомнил.
— Чего тебе?
— Посмотри, Алексей, сюда! — сказал американец и показал на свой рот.
Рта у него практически не было. И верхняя, и нижняя губа были располосованы чуть не до зубов. Из порезов сочилась и сочилась кровь. Подробнее рассмотреть рану в колеблющемся свете костра было невозможно. Но и того, что видно, было вполне достаточно для безрадостного диагноза. Такой шрам — на всю жизнь. Если, конечно, пострадавший до утра доживет…
Надо бы помочь раненому. Остановить кровь, пока он ею не истек. Только как — руки-то связаны!
— Вижу, — сказал Кузнецов. — Но что я могу сделать?
— Нет. Не то. Я не просил помощь. Нет, — замотал головой американец, — смотри!
И он поднял в оскале губы. В зубах у него блеснуло стекло. Здоровенный осколок бутылочного стекла!
Стекло в ране! Застряло! И режет дальше…
Но оно же не в ране… Оно зажато в зубах…
В зубах! Оно крепко зажато в зубах!
Зажато!..
Так вот почему он споткнулся! Вот почему упал! И изрезал лицо. Вот обо что он изрезал лицо! О стекло, которое успел схватить зубами и спрятать в рот!
— Это там, когда я упал. Теперь ты понял? Алексей…
Теперь он все понял! Теперь он понял, зачем все это надо было! И во имя чего!
Впервые за многие дни они располагали режущим инструментом. Способным перепилить веревки, стягивающие их оковы!
Ай да янки! Ай да сукин сын!
— Я не могу сам! Веревка далеко. Я не достаю, — сказал американец.
Веревка, связывающая две половины колодок, была действительно далеко. И достать до нее ртом было невозможно.
— Надави на меня…
Все верно. Надо надавить. Со стороны…
— Нет. Не сейчас. Сейчас нельзя. К утру. Когда караул заснет.
