-- Ясно...

-- Самое важное! Вы должны заставить их сесть в любой другой стране -где угодно, на любом аэродроме, кроме того, что указан в координатах. Кроме той точки и Рашиджистана. Только там, где движка этого никто не ждет, никто о нем не знает и никому он на фиг не нужен. Уяснили? Я пошел.

-- А доказательства? -- с непониманием произнес Боцман. -- Мы же должны привезти доказательства.

-- Их навалом! То, что вообще этот двигатель на борту оказался, что планировался захват и угон, -- не доказательство?

Он поднялся из кресла и двинулся вперед по самолету, но тут дверь салона открылась и в проеме показался сам командир. Он улыбался, но Пастух и Док уловили чуть заметное напряжение в его фигуре и в прищуренных глазах. Он смотрел цепко, остро, словно прикидывая реальные возможности и намерения каждого.

-- Ну как вы тут? Не оголодали? Что ж вы за чудаки, в такой полет -- и без жратвы!

-- Погоди, командир, -- сказал Пастух. -- Легок ты на помине. Есть разговор.

Летчик сразу нахмурился, переводя взгляд с одного на другого.

-- Я слушаю, -- сказал он, однако присесть не спешил.

-- Разговор сложный, -- начал Сергей. -- Рассчитан только на доверие. Я не знаю, как доказать, что скажу сейчас правду.

-- Не темни, -- сказал командир. -- Начинай с главного.

-- Тогда слушай. Мы никакая не охрана. Кто мы -- сказать не имею права. Только мы вам не враги. На борту особо важный стратегический груз. Его не должно было тут быть, но он здесь. Его решили толкнуть за границу. Наша задача -- узнать, кто покупатель и кто продавец. Понимаешь?

-- Ладно, парень, не мучайся, -- усмехнулся командир. -- Мы в курсе дела. Излагай, что за шорох вам надо тут устроить...

Бывает, увидят люди друг друга, перекинутся парой фраз, и уже понятно обоим -- из одной они лодки, сойдутся. Так вышло и тут. Когда командир "Руслана" с лихой фамилией Буянов оказался в тесном кругу Пастуха и его друзей, они с ходу заговорили на одном языке. Пастух за двадцать минут толково и сжато изложил ситуацию, и Буянов легко вник в самую суть, в самое ядро.

-- О'кей, Серега! -- сказал он. -- Там, на земле, сам папа римский не усомнится -- что тут было и как. Сначала мы вам подчинимся -- так? Дадим сигнал, запросим посадку, груз утащим куда-нибудь к тихим непальцам -- так? Ну а там поглядим, задергаются, суки, или затаятся.

-- Второе нежелательно, -- заметил Перегудов. -- Тут весь расчет как раз на то, что последуют резкие движения.

-- Мы не боги, -- сказал Буянов. -- Уж как пойдет.

Пастух взглянул на часы. До входа в зону, помеченную координатами, полученными на земле, оставалось около двух часов. Он протянул листок, на котором были отпечатаны на принтере эти цифры.

-- Вот здесь, над этой точкой, мы должны начать. Пусть штурман сделает привязку на карте -- что это и где. Но смотри, листок сохранить! Это документ.

Эта работа не заняла много времени. Уже минут через пять Буянов вернулся, на лице его явственно читалось недоумение.

-- Что-то мы не поймем ни хрена. Думали, аэродром какой-нибудь, авиабаза... У нас никаких пометок. Пустынный район в гористой местности, на стыке границ Ирана, Эмиратов и Рашиджистана. Как прикажете понимать? Есть там, конечно, на иранской территории один старый аэродром, но там никогда не сесть на нашем кашалоте.

-- Тогда вот что, -- сказал Пастух. -- Летим в указанную точку. Там большое отклонение от маршрута?

-- Да ерунда, -- сказал Буянов, -- километров сорок. Из-за чего огород городят? На нашей скорости -- минуты три лета. Зона, свободная от полетов... Непонятно все это.

-- Это нам непонятно, -- сказал Док, -- а кому-то очень даже понятно,

-- Так что в указанный момент даю "мейдей", даю SOS, прошу всех, кто может, дать полосу для аварийной посадки. Так?

-- Точно, -- сказал Пастух. -- Догадливый, черт!

-- Чего много на себя брать? -- улыбнулся Буянов. -- Меня хорошо проинформировали, вот и все. Я узнал вас еще на земле, но имел приказ -прежде чем открыть план, хорошенько прощупать, прояснить, так сказать, моральный облик. Вы ведь связаны с одной конторой, а со мной работала другая. И только этим утром, как я понял, у контор наших получилось "хинди руси бхай-бхай".

-- Информировали тебя верно, -- подтвердил Пастух.

-- А мое дело какое? Мое дело коней погонять. Приказ первой конторы я выполнил. Выполняю приказ второй...

Буянов оттянул пружинную крышку небольшого люка над головой и достал черный пластиковый пакет. Он был запечатан по старинке сургучом. Буянов протянул его Пастухову:

-- Ломай печать. Это тебе, сугубо лично. Сергей быстро вскрыл пакет. В нем лежал большой конверт, довольно толстый и увесистый, и вдвое сложенный листок бумаги. Сергей прочитал записку, нахмурился и тщательно изорвал листок на мельчайшие кусочки. А конверт засунул поглубже во внутренний карман пятнисто-серой военизированной униформы, в такую их всех облачили в подземном гараже перед выездом на аэродром.

-- Что там, Сергей? -- спросил Док.

-- Любовная записка, -- сказал он серьезно. -- И приглашение на свидание.

-- А в пакете?

-- Эх, -- сказал он, -- до того, что в этом пакете, еще жить да жить...

* * *

...Внезапное то ли задержание, то ли арест в самый, казалось бы, неподходящий момент такого крупного руководителя, как Роберт Николаевич Стенин, естественно, поразило всех собравшихся на поминки в малом банкетном зале Президент-отеля.

Весть эта проникла из вестибюля в зал не сразу, и услышал ее сначала удрученный и как бы погруженный в размышления о бренности всего сущего генерал-лейтенант Владлен Иванович Курцевский, а через некоторое время и вице-премьер Клоков.

Надо заметить, что сами эти моменты получения известия о задержании Стенина -- то есть все реакции и непроизвольные движения рук, плеч, надбровных дуг и лицевых мускулов тщательно регистрировались не только малозаметными и никому не известными сторонними наблюдателями, но и видеокамерами.

Люди сидели за столом, ели, пили, разговаривали, с печалью посматривали на траурные фотографии, и почти все они пропустили два чрезвычайно впечатляющих и непохожих друг на друга мини-спектакля. Что делать -- мы часто упускаем самое важное и интересное, происходящее рядом с нами.

Но полковник Голубков со своими ближайшими помощниками и специально оставленные в зале люди уехавшего вместе со Стениным Макарычева не упустили ничего.

К Курцевскому быстро подошел один из адъютантов, наклонился и прошептал на ухо несколько слов. Что именно было сказано, никто в этот момент слышать не мог -- для этого потребовалось потом прослушать запись специального техсредства. Но в чем сразу могли убедиться Голубков и люди Макарычева, так это в том, что "великий немой", как в свое время называли дозвуковой кинематограф, и вправду был поистине велик.

Сложнейшая гамма чувств помимо воли разыгралась на лице генерала. Его взгляд остановился, ушел куда-то вглубь, потом глаза прикрылись на миг, а когда открылись вновь, то выражение их было такое, как на лицах давным-давно равнодушных ко всему на свете глубоких стариков. Нет-нет, он не уронил вилку, не разбил фужер и не пролил соуса на скатерть. Он словно умер в эту секунду, не преодолев некий барьер. Потом снова вдруг ожил, откуда-то вернулся, засуетился, его пальцы непроизвольно и бесконтрольно потерли грудь, несколько раз пробежались по лицу, как будто бы проверяя, на месте ли щеки и подбородок, а затем стеклянные глаза видеокамер запечатлели два-три быстрых, осторожных и вместе с тем злорадных взгляда, которые Курцевский исподволь бросил на вице-премьера Клокова.

Затем генерал поднялся, простился с несколькими коллегами из Министерства обороны и объединения "Армада", причем с некоторыми прощание было необъяснимо коротко и мимолетно, а с другими, напротив, продлилось заметно дольше, нежели требовал этикет. В окружении адъютантов и порученцев он вышел из зала в вестибюль, приостановился, словно не имея сил идти, закурил и быстро направился к лестнице.