-- Значит, можем, когда хотим, -- заметил Артист.
-- А то! -- усмехнулся Муха. -- Одно непонятно, почему мы так редко хотим?
-- Ну это уже не ко мне вопрос, -- развел руками Артист. -- Скорее, к сексопатологу.
-- Ладно, загорай! -- хлопнул его по плечу Олег. -- Загорай, дыши весенней степью, решай этот неразрешимый сексуальный российский вопрос, а я маленько покатаюсь. Объезжу коня, обомну седло...
Белый "лендровер", унизанный рядами фар на мощных защитных дугах перед радиатором, сорвался с места и начал описывать замысловатые круги по бетону и по пожухшей траве аэродрома. Мощная, верткая, послушная машина привела Олега в полный восторг. Он разгонялся, резко останавливался, круто поворачивал на заднем ходу, проверял на устойчивость, на чувствительность акселератора и тормозов.
Разгоряченный, вспотевший, он подкатил к Артисту и, распахнув дверь, выпрыгнул на бетон.
--Да, Сема! Твой "БМВ", конечно, игрушка, но это... -- И, не найдя подходящих превосходных степеней, взмахом руки пригласил занять место за рулем. -- Почувствуйте разницу!
-- Не откажусь!
Семен уселся за баранку, включил передачу, но тут в карманах у обоих мелким-мелким ознобом задрожали их "зажигалки". Они одновременно вытащили их и щелкнули крышками, выпустив штырьки антенн.
-- Ну, как ваш вездеход? -- пиликнули "зажигалки" голосом провожатого. -- Подходит?
-- Так точно! -- ответил Муха.
-- Ждите меня. Отправимся в степь, а потом к морю. Неплохо бы искупаться.
Они ехали целиной, зеленой степью, уже во многих местах выжженной палящим туркменским солнцем.
Лето было в разгаре, и наступающий день обещал быть невыносимо знойным. Но пока еще было не так жарко, и они с жадностью рассматривали эту новую непривычную землю и серо-голубую плоскую гладь моря за невысокими холмами.
Артист медленно, наслаждаясь удобством и комфортом, вел "лендровер" к берегу моря.
Прибой шумел в своем извечном неспешном ритме. Артист подкатил к песчаной береговой линии, выключил мотор и глубоко вздохнул в наступившей тишине, окинув глазом сразу все -- и дымный горизонт, и выступающие далеко в море длинные песчаные косы, и невысокие покатые горы за спиной, и поросшую полынью и ковылем серо-зеленую степь...
-- Хорошо-то как! -- невольно воскликнул он. Муха кивнул, глотая воздух, горько пахнущий морем и полынью. А молодой подполковник -- летчик, попутчик или кто он там? -- ничего не ответил, не отозвался. Словно не замечая их, пошел, по серому песку к воде, к шумящей линии прибоя, на ходу сбрасывая рубашку.
Они знали толк в мужской красоте. Оба когда-то, зелеными мальчишками, сто потов пролили, отдав дань культуризму, который к тому времени уже называли по-новому --бодибилдингом. И потому невольно засмотрелись на фигуру своего спутника. Он сбросил майку и стоял вдали в черных плавках, будто изваянный из красно-коричневого камня. Ничего лишнего не было в этом идеально соразмерном мужском теле. Широкие мускулистые плечи, треугольная спина, узкая талия, литые бедра...
Он стоял и молча смотрел на море -- непонятный человек с неведомой судьбой, живое воплощение силы, безупречной точности, строгой меры. И в то же время что-то суровое и трагичное явственно исходило от него.
Артист и Муха быстро разделись и, обгоняя друг друга, побежали к волнам, туда, где стоял он. Вот он ближе, еще ближе... И вдруг они разом остановились, глядя в его спину широко раскрытыми глазами. Все тело подполковника было в шрамах, в глубоких рытвинах и рубцах. На нем в полном смысле слова не было ни одного живого, не израненного, не изрезанного места. И им, солдатам, не в кино и не по телеку повидавшим войну, сразу стало понятно, что такие бесчисленные раны от шеи до пят -- не просто следы аварий, осколков или пуль, а навечные знаки изуверских истязаний, которые вынес этот человек.
Он оглянулся -- и они увидели, что такими же страшными узорами испещрены его руки, плечи, грудь и живот. Непонятно было, как вообще сумел он вытерпеть все это и выжить...
Он все понял по их взглядам, но ничего не сказал, легко разбежался, вспенив набегающую волну, и свободно поплыл все дальше и дальше от берега.
Они молчали. В одно мгновение все, что они испытали сами, вдруг изменило и цену и масштаб. В этом плывущем навстречу волнам человеке вдруг открылось что-то важное, близкое. То, что они сами больше всего прочего ценили и уважали в людях. И когда Артист, нырнув, подплыл к нему и взглянул в его глаза, оба поняли друг друга без слов -- словно этой горько-соленой водой унесло и смыло то, что поначалу встало между ними.
-- Хороша водичка! -- крикнул подполковник, махнув рукой. -- Поплыли к берегу!
Они вылезли на песок и легли рядом втроем, наслаждаясь горячими прикосновениями солнечных лучей.
-- Это в Афгане, -- видно, чтобы сразу и навсегда снять все вопросы, сказал, не глядя на них, подполковник. -- Разукрасили маленько.
-- Так сколько же вам лет? -- вскинулся Муха.
-- Сейчас тридцать два. А тогда было двадцать три... Летал на "вертушках", на штурмовиках... Подбили моего "грача" -истребителя-бомбардировщика... Попал к ним. Ну и отдали мою шкуру на выделку людям Хекматиара. Вошли во вкус, постарались... И вот что, мужики, есть предложение. Перейдем на "ты". Зовут меня Михаил. Я получил приказ сопровождать вас по всему маршруту. Как ваш автомеханик. Местечко найдется?
-- Что ж, -- сказал Артист и вдруг почувствовал несказанное облегчение, -- придется потесниться...
* * *
Весь оставшийся день Семен и Олег провели над маршрутными картами и в тренировках.
Погоняв степью, солончаками, песчаными косами, распаренные и возбужденные, они выскочили из машины около ворот аэродрома.
--Ладно, -- сказал Муха, критически оглядев Артиста и "лендровер", -сойдет и так. -- Зато вид теперь у нас и у нашей коляски вполне подходящий.
-- Эх, Олежка! -- вздохнул Артист, усевшись прямо на горячую землю у колеса "лендровера". -- Мы тут кайф с тобой ловим, загораем на пляже да уху лопаем, а как там они?
-- "Как, как"! Они у меня у самого из головы не выходят, -- признался Муха. -- Это ты у нас телепат. Телепнул бы!
Но Артист только безнадежно покачал головой: что-то не телепалось.
* * *
Личный вертолет генерала Нифонтова с Боцманом и Пастухом приземлился на рассвете на Быковском аэродроме. Их скрытно вывезли на машине на пустынное шоссе и оставили одних. Дальше надо было добираться своим ходом.
Пейджер Боцмана, видимо, пострадал в рукопашной на борту "Руслана" и болтался теперь на поясе безжизненной черной коробочкой. А тот, что был во внутреннем кармане куртки у Пастуха, вдруг запиликал, и Сергей поспешно вытащил его и нажал кнопочку.
На экране появился уже знакомый им текст:
"05.50. Вновь подтверждаем место встречи в любое время до 22.00. В случае неявки после указанного времени известные вам лица будут отправлены в Могилев".
Пастух молча показал Боцману сообщение на экранчике пейджера.
-- Должны успеть, -- сказал Боцман. -- Слава Аллаху, тут недалеко. Да и времени вагон.
Над шоссе висел густой туман, и они пропали в нем, не спеша шагая к платформе Удельная. В любом случае появиться им следовало из московской электрички.
Народу на платформе было немного. Туман застилал деревья и заборы дачных участков. В ветвях громко скандалили вороны. Было сыро и холодно. Они сели в электричку, понеслись к Москве и вышли в Томилине, чтобы отправиться обратно к месту встречи.
-- Ау, командир! -- уже по привычке чуть слышно, сквозь зубы проговорил Боцман. -- Где мы были-то с тобой? Ведь спросят.
Пастуха и самого мучил этот вопрос.
-- А ты посмотри на себя, -- вдруг нашелся он. -- Морда опухла, пейджер разбит, курточка -- будто слоны топтали...
-- Ну и ты, положим, не с банкета, -- сказал Дмитрий. -- Ну что? Шлялись по городу, добрались до Выхина, чтобы ехать в Быково...
-- Ну, дальше, дальше... -- поторопил Пастух. -- Нам же надо за всю ночь отчитаться...
