Они проходили мимо детской площадки. Никого не было там. Пустая голубая лавочка стояла под кленом.

-- Ну что? -- вздохнул Док. -- Видно, и нам расходиться теперь. Разделимся по двое, дождемся часа пик, а после... Ну, присели на дорожку.

Они сидели на голубой лавочке плечом к плечу, глядя в солнечное небо, на зелень листвы, на дома, на какие-то заборчики... Чье-то белье чуть колыхалось на веревке, в песочнице валялось забытое малышом зеленое пластмассовое ведерко... Город жил, чего-то ждал, на что-то надеялся. И никто знать не знал, что предстояло им.

Сидели не шевелясь, впитывая в себя эти минуты сосредоточенного безмолвия.

Пастух встал.

-- Все, парни! Обнялись, разошлись! Все четверо поочередно крепко стиснули друг друга, коротко взглянули в глаза, кивнули и быстро, не оглядываясь, зашагали по двое в разные стороны.

* * *

-- Слушай, Боцман, -- сказал Пастухов, когда они вышли на какую-то неприметную улицу, -- ты сколько раз бывал на аэродроме в Чкаловской?

-- Что я, считал? -- пожал плечами Хохлов. -- Раз двадцать, может. Улетал, прилетал... Ты это к чему?

-- А вот припомни, Митя, много ты видел там штатских? В пижонских шпаковских курточках и джинсах "леви-страус"?

-- Эх, -- стукнул себя по лбу Боцман, -- что же делать?

-- Как говорит Артист, "за что люблю я наши времена"... Лично я люблю их за свободу выбора и широту ассортимента. Кстати, и время убьем. С барышнями побазлаем... Знаю я один такой неприметный магазинчик.

Минут через сорок они уже переодевались в подсобке магазинчика, заваленной разным привозным и нашим тряпьем.

Пастух сбросил свою легкую куртку и уже хотел было напялить серо-буро-зеленую пятнистую робу, когда Боцман вдруг засмеялся.

-- Запасливый ты, как моя бабка. Тоже вечно булавки за подкладку вкалывала.

И он показал серебристую булавочную головку на внутренней стороне полы старой куртки Пастуха.

Пастух поднес ее к глазам.

-- Вот так клюква, блин! -- Он вытащил булавку. -- Вот ведь как интересно.

-- Думаешь, "клоп"? -- спросил Боцман.

-- И думать нечего. Когда только успели приладить? Надо вспомнить. Хотя бы попытаться.

Он напряг память, но ничего в голову не приходило.

-- А ну подожди, -- сказал Пастух и снова надел эту куртку. -- Где она была? Вот тут? Ну-ка, Боцман, попробуй потяни за фалду.

И едва Хохлов прикоснулся к его куртке в том месте, где была булавка, Пастух тотчас вспомнил то же ощущение минувшей ночью -- он поднимался по железной лесенке в вагон, когда чья-то рука вот так же потянула за куртку.

-- Вспомнил! -- воскликнул Пастух. -- Это тот, с "мицубиси", который встретил нас. И думать нечего -- он!

-- Что теперь делать с ней? -- спросил Боцман.

-- А ничего.

Пастух бросил булавку на пол и расплющил ее подошвой нового ботинка армейского образца.

Через пять минут они оба были облачены в такую обычную теперь в городе военизированную камуфляжную форму -- удобные пятнисто-зеленые одеяния и высокие ботинки, в которых оба сразу почувствовали себя уверенно.

-- Неплохо, -- сказал Боцман, придирчиво разглядывая друга. -- Ты даже слегка смахиваешь, Серега, на военного человека.

-- Служил когда-то, -- кивнул Пастух. -- Пришлось.

-- Одно паршиво, -- сказал Боцман, -- новье. За километр видать.

-- Ну эт-то мы щас исправим, -- сказал Пастухов. -- Айда, обомнем маленько.

Тот, кто увидел бы их через пару минут, наверняка решил бы, что у них с головами нешуточные проблемы.

Уединившись в темном пыльном подъезде, два совершенно трезвых молодых человека деловито боролись, сосредоточенно катались по площадке, вставали на ноги, отряхивались, обрызгивали друг друга из большущей бутыли минеральной водой "Вера" и вновь катались по полу, а затем подходили к замызганному окну и критически разглядывали друг друга.

-- На швах еще пыли вотри, -- наставительно говорил Боцман. -- Локти, локти погуще и коленки. А главное -- на заднице. Самое ходовое место...

-- Как бы не переборщить, -- бормотал Пастух, -- а то на губу упекут за неряшливый вид. Погончики бы нам еще, нашивочки, эмблемки...

-- Перебьются, -- сказал Боцман. -- Там же вольнонаемных до и больше. Все в таких формах. Они доводили себя до кондиции долго и с удовольствием, до жаркого пота, и вышли из парадного изрядно потрепанные, как бы покипевшие в семи котлах. И когда у метро тормознул мимоходом комендантский патруль при бляхах и штык-ножах и несколько разочарованно проверил их гражданские паспорта, Боцман и Пастух заключили, что усилия были не напрасными.

* * *

Черный служебный "Вольво-850" быстро мчался по Ярославскому шоссе, приближаясь к Москве. Едва миновали Абрамцево, в машине Роберта Николаевича загудел телефон. Он снял трубку и невольно сжался, впервые после того памятного совещания услышав голос того, о ком думал весь этот месяц и кого страшился услышать.

-- Здравствуйте, Андрей Терентьевич, -- упавшим голосом ответил он на приветствие Черемисина. -- Как я рад, что вы мне позвонили.

-- Позвольте усомниться, -- желчно усмехнулся старик. -- Мы проработали вместе пятнадцать лет. Так что мое отношение к лицемерам и фарисеям вам известно. Я бы никогда не позвонил вам, если бы, так сказать, не событие чрезвычайное. Несмотря на мои возражения, вы все-таки отправляете в Сингапур на авиасалон ракету с нашим "Зодиаком". Пусть так... Пусть моим мнением пренебрегли -- пинать мертвого льва у нас всегда охотников хватало. Однако, сведения о смерти льва, как говорится, сильно преувеличены. Я еще жив и в здравом уме. И я не допущу того, что вы затеяли.

-- Простите, Андрей Терентьевич, -- смешался Стенин, вдруг ощутив, что неясная давешняя тревога, нахлынувшая после разговора с Курцевским, с новой силой наваливается на него. -- Я что-то не пойму... Ведь вы же знаете -- мы отправляем натурный макет. Вы согласились с этим. Одно сопло, торчащее из нижней части носителя. Там будет только пустая оболочка ракеты с имитацией начинки. Поверьте, это будет выглядеть весьма внушительно и...

-- Зачем вы лжете?! -- перебил его Черемисин. -- Что за мерзость! Мне только что позвонили с "Апогея". Им приказано смонтировать и установить в моторный отсек ракеты настоящий двигатель! И вы, генеральный, не знаете об этом?

Стенин от души рассмеялся.

-- Этого не может быть, Андрей Терентьевич, это же чистый бред. Кто вам сказал? Просто курам на смех! То же самое, что в витринный манекен вставить живое сердце.

-- После того, что случилось, я могу поверить всему. Но вам, сударь мой, я уже не верю. Не взыщите -- я немедленно отправляюсь в ФСБ! Пусть они разберутся, что тут правда, что ложь, где бред, а где истина!

Черемисин бросил трубку.

Стенин смотрел вперед через ветровое стекло, но не видел ничего -- ни залитого солнцем вечернего шоссе, ни разноцветных машин, ни деревьев...

Накатила мертвящая истома, как перед обмороком. Он ничего не мог понять. Вдруг острое желание бросить все, забыть, забиться в какую-нибудь темную щель охватило его.

Миновали Мытищи, впереди виднелась Москва, игла Останкинской телебашни уже прокалывала впереди столичное небо.

* * *

-- Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло, -- быстро говорил Голубков, когда они с Артистом и Мухой уходили задними дворами от приземистого строения отделения милиции. -- Просто неслыханная удача, что вас сцапали эти охламоны.

-- Ну... мы им тут сами маленько помогли, -- засмеялся Семен. -- Надо же было найти какой-нибудь способ, чтоб побыстрей ввести вас в курс текущих событий. А в чем удача?

-- Как вы знаете, в нашей операции задействован предельно узкий круг лиц. Предельно узкий! Мы не хотели бы подключать кого-то еще. Только самые доверенные. А вы уже в курсе дела, в работе, понимаете задачу... И вот сейчас, когда позарез нужны, вы оказались в моем распоряжении.

-- По воле судьбы или по воле рока? Как сказал бы принц Датский, "вот в чем вопрос", -- усмехнулся Артист. -- Ладно, шучу. Простите, Константин Дмитриевич. Мы слушаем вас.