Пeсню подхватываютъ десятки негромкихъ голосовъ. Поютъ -- кто лежа, кто сидя, кто обхвативъ колeни и уткнувъ въ колeни голову, кто тупо и безнадежно уставившись въ костеръ -- глаза смотрятъ не на пламя, а куда-то внутрь, въ какое-то будущее -- какое будущее?

...А я, сиротинка,

Позабыть отъ людей.

Позабытъ, позаброшенъ

Съ молодыхъ раннихъ лeтъ,

А я, сиротинка,

Счастья, доли мнe нeтъ.

Ахъ, умру я, умру я,

Похоронятъ меня -

И никто не узнаетъ,

Гдe могилка моя.

Да, о могилкe не узнаетъ, дeйствительно, никто... Негромко тянется разъeдающiй душу мотивъ. Посeрeвшiя дeтскiя лица какъ будто всe сосредоточились на мысляхъ объ этой могилкe, которая ждетъ ихъ гдe-то очень недалеко: то-ли въ трясинe ближайшаго болота, то-ли подъ колесами поeзда, то-ли въ цынготныхъ братскихъ ямахъ колонiи, то-ли просто у стeнки ББК ОГПУ...

-- Сволота пришла! -- вдругъ говоритъ одинъ изъ "колонистовъ".

Оборачиваюсь. Во главe съ Ченикаломъ шествуетъ штукъ двадцать самоохранниковъ. Пeсня замолкаетъ. "Вотъ сколопендры, гады, гадючье сeмя"...

Самоохранники разсаживаются цeпью вокругъ площадки. Ченикалъ подсаживается ко мнe. Ребята нехотя подымаются:

-- Чeмъ съ гадами сидeть, пойдемъ ужъ копать, что-ль...

-- Хай сами копаютъ... Мы насаживаться будемъ, а они -- сидeть, да смотрeть. Пусть и эта язва сама себe могилу копаетъ...

Ребята нехотя подымаются и съ презрительной развалочкой покидаютъ нашъ костеръ. Мы съ Ченикаломъ остаемся одни. Ченикалъ мнe подмигиваетъ: "вотъ, видали, дескать, что за народъ"... Я это вижу почище Ченикала.

-- А вы зачeмъ собственно свой отрядъ привели?

-- Да что-бъ не разбeжались.

-- Нечего сказать, спохватились, мы тутъ ужъ три часа.

Ченикалъ пожимаетъ плечами: "какъ-то такъ очень ужъ скоро все вышло"...

___

Къ обeденному часу я выстраиваю ребятъ въ колонну, и мы возвращаемся домой. Колонну со всeхъ сторонъ оцeпили самоохранники, вооруженные спецiальными дубинками. Я иду рядомъ {420} съ колонной. Какой-то мальчишка начинаетъ подозрительно тереться около меня. Мои наружные карманы благоразумно пусты, и я иронически оглядываю мальчишку: опоздалъ... Мальчишка иронически поблескиваетъ плутоватыми глазками и отстаетъ отъ меня. Въ колоннe раздается хохотъ. Смeюсь и я -- нeсколько дeланно. "А ты, дядь, въ карманe пощупай." Я лeзу рукой въ карманъ.

Хохотъ усиливается. Къ своему изумленiю, вытаскиваю изъ кармана давеча спертый кисетъ. Но самое удивительное то, что кисетъ полонъ. Развязываю -махорка. Ну-ну... Спертую у меня махорку мальчишки, конечно, выкурили сразу -- значитъ, потомъ устроили какой-то сборъ. Какъ и когда? Колонна весело хохочетъ вся: "у дядьки инструктора махорка воскресла, ай да дядя... Говорили тебe -- держи карманъ шире. А въ другой разъ, дядь, не корчи фраера"...

-- Съ чего это вы? -- нeсколько растерявшись, спрашиваю я у ближайшаго "пацана".

Пацанъ задорно ухмыльнулся, скаля наполовину выбитые зубы.

-- А это у насъ по общему собранiю дeлается, прямо какъ у большихъ.

Я вспомнилъ повeшеннаго сомоохранника и подумалъ о томъ, что эти дeтскiя "общiя собранiя" будутъ почище взрослыхъ...

Въ хвостe колонны послышались крики и ругань. Ченикалъ своимъ волчьимъ броскомъ кинулся туда и заоралъ: "колонна-а, стой!" Колонна, потоптавшись, остановилась. Я тоже подошелъ къ хвосту колонны. На придорожномъ камнe сидeлъ одинъ изъ самоохранниковъ, всхлипывая и вытирая кровь съ разбитой головы.

"Камнемъ заeхали", -- пояснилъ Ченикалъ. Его волчьи глазки пронзительно шныряли по лицамъ безпризорниковъ, стараясь отыскать виновниковъ. Безпризорники вели себя издeвательски.

-- Это я, товарищъ воспитатель, это я. А ты минe въ глаза посмотри. А ты минe у ж... посмотри... -- ну и такъ далeе. Было ясно, что виновнаго не найти: камень вырвался откуда-то изъ середины колонны и угодилъ самоохраннику въ темя.

Самоохранникъ всталъ, пошатываясь. Двое изъ его товарищей поддерживали его подъ руки. Въ глазахъ у всeхъ трехъ была волчья злоба.

...Да, придумано, что и говорить, толково: раздeляй и властвуй. Эти самоохранники точно такъ же спаяны въ одну цeпочку -- они, Ченикалъ, Видеманъ, Успенскiй -- какъ на волe совeтскiй активъ спаянъ съ совeтской властью въ цeломъ. Спаянъ кровью, спаянъ ненавистью остальной массы, спаянъ сознанiемъ, что только ихъ солидарность всей банды, только энергiя и безпощадность ихъ вождей могутъ обезпечить имъ, если и не очень человeческую, то все-таки жизнь...

Ченикалъ зашагалъ рядомъ со мной.

-- Вотъ видите, товарищъ Солоневичъ, какая у насъ работа. Вотъ -пойди, найди... Въ шестомъ баракe ночью въ дежурнаго воспитателя пикой швырнули.

-- Какой пикой?

-- А такъ: палка, на палкe гвоздь. Въ спину угодили. Не {421} сильно, а проковыряли. Вотъ такъ и живемъ. А то вотъ, весной было: въ котелъ въ вольнонаемной столовой наклали битаго стекла. Хорошо еще, что поваръ замeтилъ -- крупное стекло было... Я знаете, въ партизанской красной армiи былъ; вотъ тамъ -- такъ это война -- не знаешь съ которой стороны рeзать будутъ, а рeзали въ капусту. Честное вамъ говорю слово: тамъ и то легче было.

Я вeжливо посочувствовалъ Ченикалу...

ВИДЕМАНЪ ХВАТАЕТЪ ЗА ГОРЛО

Придя въ колонiю, мы пересчитали свой отрядъ. Шестнадцать человeкъ все-таки сбeжало. Ченикалъ въ ужасe. Черезъ полчаса меня вызываетъ начальникъ Вохра. У него повадка боа-констриктора, предвкушающаго хорошiй обeдъ и медленно развивающаго свои кольца.

-- Такъ -- шестнадцать человeкъ у васъ сбeжало?

-- У меня никто не сбeжалъ.

Удавьи кольца распрямляются въ матъ.

-- Вы мнe тутъ янкеля не крутите, я васъ... и т.д.

Совсeмъ дуракъ человeкъ. Я сажусь на столъ, вынимаю изъ кармана образцово показательную коробку папиросъ. Данная коробка была получена въ медгорскомъ распредeлителe ГПУ по спецiальной запискe Успенскаго (всего было получено сто коробокъ) -- единственная бытовая услуга, которую я соизволилъ взять у Успенскаго. Наличiе коробки папиросъ сразу ставитъ человeка въ нeкiй привиллегированный разрядъ -- въ лагерe въ особенности, ибо коробка папиросъ доступна только привиллегированному сословiю... Отъ коробки папиросъ языкъ начальника Вохра прилипаетъ къ его гортани.

Я досталъ папиросу, постучалъ мундштукомъ, протянулъ коробку начальнику Вохра: "Курите? А скажите, пожалуйста, сколько вамъ собственно лeтъ?"

-- Тридцать пять, -- ляпаетъ начальникъ Вохра и спохватывается -попалъ въ какой-то подвохъ. -- А вамъ какое дeло, что это вы себe позволяете?

-- Нeкоторое дeло есть... Такъ какъ вамъ тридцать пять лeтъ а не три года, вы бы, кажется, могли понять, что одинъ человeкъ не имeетъ никакой возможности услeдить за сотней безпризорниковъ, да еще въ лeсу.

-- Такъ чего же вы расписывались?

-- Я расписывался въ наличiи рабочей силы. А для охраны существуете вы. Ежели вы охраны не дали -- вы и отвeчать будете. А если вы еще разъ попытаетесь на меня орать -- это для васъ можетъ кончиться весьма нехорошо.

-- Я доложу начальнику колонiи...

-- Вотъ съ этого надо бы и начинать...

Я зажигаю спичку и вeжливо подношу ее къ папиросe начальника Вохра. Тотъ находится въ совсeмъ обалдeломъ видe.

Вечеромъ я отправляюсь къ Видеману. Повидимому, за мной была какая-то слeжка -- ибо вмeстe со мной къ Видеману торопливо {422} вваливается и начальникъ Вохра. Онъ, видимо, боится, что о побeгe я доложу первый и не въ его пользу.

Начальникъ Вохра докладываетъ: вотъ, дескать, этотъ товарищъ взялъ на работу сто человeкъ, а шестнадцать у него сбeжало. Видеманъ не проявляетъ никакого волненiя: "такъ, говорите, шестнадцать человeкъ?"

-- Точно такъ, товарищъ начальникъ.

-- Ну, и чортъ съ ними.

-- Трое вернулись. Сказываютъ, одинъ утопъ въ болотe. Хотeли вытащить, да чуть сами не утопли.

-- Ну, и чортъ съ нимъ...

Начальникъ Вохра балдeетъ снова. Видеманъ оборачивается ко мнe: