-- Вотъ что, тов. Солоневичъ. Вы остаетесь у насъ. Я звонилъ Корзуну и согласовалъ съ нимъ все, онъ уже давно обeщалъ перебросить васъ сюда. Ваши вещи будутъ доставлены изъ Медгоры оперативнымъ отдeленiемъ...
Тонъ -- вeжливый, но не допускающiй никакихъ возраженiй. И подъ вeжливымъ тономъ чувствуются оскаленные зубы всегда готоваго прорваться административнаго восторга.
На душe становится нехорошо. У меня есть подозрeнiя, что Корзуну онъ вовсе не звонилъ, -- но что я могу подeлать. Здeсь я Видеману, въ сущности, не нуженъ ни къ чему, но у Видемана есть Вохръ, и онъ можетъ меня здeсь задержать, если и не надолго, то достаточно для того, чтобы сорвать побeгъ. "Вещи будутъ доставлены оперативнымъ отдeленiемъ" -- значитъ, оперродъ полeзетъ на мою полку и обнаружитъ: запасы продовольствiя, еще не сплавленные въ лeсъ, и два компаса, только что спертые Юрой изъ техникума. Съ моей задержкой -- еще не такъ страшно. Юра пойдетъ къ Успенскому -- и Видеману влетитъ по первое число. Но компасы?
Я чувствую, что зубы Видемана вцeпились мнe въ горло. Но сейчасъ нужно быть спокойнымъ. Прежде всего -- нужно быть спокойнымъ.
Я достаю свою коробку папиросъ и протягиваю Видеману. Видеманъ смотритъ на нее недоумeвающе.
-- Видите ли, товарищъ Видеманъ... Какъ разъ передъ отъeздомъ я на эту тему говорилъ съ товарищемъ Успенскимъ... Просилъ его о переводe сюда...
-- Почему съ Успенскимъ? При чемъ здeсь Успенскiй?
Въ рыкe тов. Видемана чувствуется нeкоторая неувeренность.
-- Я сейчасъ занятъ проведенiемъ вселагерной спартакiады... Тов. Успенскiй лично руководить этимъ дeломъ... Корзунъ нeсколько не въ курсe всего этого -- онъ все время былъ въ разъeздахъ... Во всякомъ случаe, до окончанiя спартакiады о моемъ переводe сюда не можетъ быть и рeчи... Если вы меня оставите здeсь вопреки прямому распоряженiю Успенскаго, -- думаю, могутъ быть крупныя непрiятности...
-- А вамъ какое дeло? Я васъ отсюда не выпущу, и не о {423} чемъ говорить... Съ Успенскимъ Корзунъ договорится и безъ васъ.
Плохо. Видеманъ и въ самомъ дeлe можетъ не выпустить меня. И можетъ дать распоряженiе оперативному отдeленiю о доставкe моихъ вещей. Въ частности, и компасовъ. Совсeмъ можетъ быть плохо. Говоря просто, отъ того, какъ я сумeю открутиться отъ Видемана, зависитъ наша жизнь -- моя, Юры и Бориса. Совсeмъ плохо...
-- Я вамъ уже докладывалъ, что тов. Корзунъ не вполнe въ курсe дeла. А дeло очень срочное. И если подготовка къ спартакiадe будетъ заброшена недeли на двe...
-- Можете уходить, -- говоритъ Видеманъ начальнику Вохра. Тотъ поворачивается и уходитъ.
-- Что это вы мнe плетете про какую-то спартакiаду?
Господи, до чего онъ прозраченъ, этотъ Видеманъ. Зубы чешутся, но тамъ, въ Медгорe, сидитъ хозяинъ съ большой палкой. Чортъ его знаетъ, какiя у этого "писателя" отношенiя съ хозяиномъ... Цапнешь за икру, а потомъ окажется -- не во время. И потомъ... хозяинъ... палка... А отступать -- не хочется: какъ никакъ административное самолюбiе...
Я вмeсто отвeта достаю изъ кармана "Перековку" и пачку приказовъ о спартакiадe. -- Пожалуйте.
Видемановскiя челюсти разжимаются и хвостъ прiобрeтаетъ вращательное движенiе. Гдe-то въ глубинe души Видеманъ уже благодаритъ своего ГПУ-скаго создателя, что за икру онъ не цапнулъ...
-- Но противъ вашего перевода сюда послe спартакiады вы, тов. Солоневичъ, надeюсь, ничего имeть не будете?
Ухъ, выскочилъ... Можно бы, конечно, задать Видеману вопросъ -- для чего я ему здeсь понадобился, но, пожалуй, не стоитъ...
...Ночью надъ колонiей реветъ приполярная буря. Вeтеръ бьетъ въ окна тучами песку. Мнe не спится. Въ голову почему-то лeзутъ мысли о зимe и о томъ, что будутъ дeлать эти четыре тысячи мальчиковъ въ безконечныя зимнiя ночи, когда чертова куча будетъ завалена саженными сугробами снeга, а въ баракахъ будутъ мерцать тусклыя коптилочки -- до зимы вeдь всe эти четыре тысячи ребятъ "ликвидировать" еще не успeютъ...
Вспомнился кисетъ махорки: человeческая реакцiя на человeческiя отношенiя... Значитъ -- не такъ ужъ они безнадежны -- эти невольные воры?.. Значитъ -- Божья искра въ нихъ все еще теплится... Но кто ее будетъ раздувать -- Видеманъ? Остаться здeсь, что-ли? Нeтъ, невозможно ни технически -- спартакiада, побeгъ, 28-е iюля, ни психологически -- все равно ничeмъ, ничeмъ не поможешь... Такъ, развe только: продлить агонiю...
Въ голову лeзетъ мысль объ утонувшемъ въ болотe мальчикe, о тeхъ тринадцати, которые сбeжали (сколько изъ нихъ утонуло въ карельскихъ трясинахъ?), о дeвочкe съ кастрюлей льда, о профессорe Авдeевe, замерзшемъ у своего барака, о наборщикe Мишe, вспомнились всe мои горькiе опыты "творческой работы", все мое {424} горькое знанiе о судьбахъ всякой человeчности въ этомъ "соцiалистическомъ раю". Нeтъ, ничeмъ не поможешь.
Утромъ я уeзжаю изъ "второго Болшева" -- аки тать въ нощи, не попрощавшись съ завклубомъ: снова возьметъ за пуговицу и станетъ уговаривать. А что я ему скажу?
...Въ мiрe существуетъ "Лига защиты правъ человeка". И человeкъ, и его права въ послeднiе годы стали понятiемъ весьма относительнымъ. Человeкомъ, напримeръ, пересталъ быть кулакъ -- его правъ лига защищать даже и не пыталась.
Но есть права, находящiяся абсолютно внe всякаго сомнeнiя: это права дeтей. Они не дeлали ни революцiи, ни контръ-революцiи. Они гибнутъ абсолютно безъ всякой личной вины со своей стороны.
Къ описанiю этой колонiи я не прибавилъ ничего: ни для очерненiя большевиковъ, ни для обeленiя безпризорниковъ. Сущность дeла заключается въ томъ, что для того, чтобы убрать подальше отъ глазъ культурнаго мiра созданную и непрерывно создаваемую вновь большевизмомъ безпризорность, совeтская власть -- самая гуманная въ мiрe -- лишила родителей миллiоны дeтей, выкинула этихъ дeтей изъ всякаго человeческаго общества, заперла остатки ихъ въ карельскую тайгу и обрекла на медленную смерть отъ голода, холода, цынги, туберкулеза...
На просторахъ райскихъ долинъ соцiализма такихъ колонiй имeется не одна. Та, которую я описываю, находится на берегу Бeломорско-Балтiйскаго канала, въ 27-ми километрахъ къ сeверу отъ гор. Повeнца.
Если у "Лиги защиты правъ" есть хотя бы элементарнeйшая человeческая совeсть -- она, быть можетъ, поинтересуется этой колонiей....
Долженъ добавить, что до введенiя закона о разстрeлахъ малолeтнихъ, этихъ мальчиковъ разстрeливали и безъ всякихъ законовъ, въ порядкe, такъ сказать, обычнаго совeтскаго права...
ВОДОРАЗДEЛЪ
На той же моторкe и по тому же пустынному каналу я тащусь дальше на сeверъ. Черезъ четверть часа лeсъ закрываетъ отъ меня чортову кучу безпризорной колонiи.
Въ сущности, мой отъeздъ сильно похожъ на бeгство -- точнeе, на дезертирство. А -- что дeлать? Строить футбольныя площадки на ребячьихъ костяхъ? Вотъ -- одинъ уже утонулъ въ болотe... что сталось съ тeми тринадцатью, которые не вернулись?
Каналъ тихъ и пусть. На моторкe я -- единственный пассажиръ. Каюта, человeкъ на 10-15, загажена и заплевана; на палубe -- сырой пронизывающiй вeтеръ, несущiй надъ водой длинныя вуали утренняго тумана. "Капитанъ", сидящiй въ рулевой будкe, жестомъ приглашаетъ меня въ эту будку. Захожу и усаживаюсь рядомъ съ капитаномъ. Здeсь тепло и не дуетъ, сквозь окна кабинки можно любоваться надвигающимся пейзажемъ: болото и лeсъ, узкая лента канала, обложенная грубо отесанными кусками гранита. {425} Мeстами гранитъ уже осыпался, и на протяженiи сотенъ метровъ въ воду вползаютъ медленная осыпи песку. Капитанъ обходитъ эти мeста, держась поближе къ противоположному берегу.
-- Что-жъ это? Не успeли достроить -- уже и разваливается?
Капитанъ флегматично пожимаетъ плечами.
-- Песокъ -- это что. А вотъ -- плотины заваливаются, вотъ за Водораздeломъ сами посмотрите. Подмываетъ ихъ снизу, что-ли... Гнилая работа, какъ есть гнилая, тяпъ да ляпъ: гонютъ, гонютъ, вотъ и выходитъ -не успeли построить, -- глядишь, а все изъ рукъ разлазится. Вотъ сейчасъ -всю весну чинили, экскаваторы работали, не успeли подлатать -- снова разлeзлось. Да, песокъ -- это что? А какъ съ плотинами будетъ -- никому неизвeстно. Другой каналъ думаютъ строить -- не дай Господи...
