Вдали по улице шел человек с ведерком в руках. Он направлялся к больнице.

- Модест Леонидович! - крикнул я.

Доктор остановился, поглядел в мою сторону, поставил ведерко и, широко разведя руками, закричал:

- Батенька мой! Откуда?

Мы поздоровались.

- А я смотрю - на рейде стоит "Октябрина". Ну да что же? Пусть, думаю, стоит. С тех пор, как льды ушли, она чуть ли не каждый день ходит сюда.

Доктор взял ведерко, из которого торчали ручки малярных кистей. Беря меня под руку, он сказал:

- Ну, пойдемте, пойдемте со мной в больницу.

- Куда же вы в такой ранний час?

- Э, батенька мой! Сегодня я еще проспал.

- А с каких это пор малярные кисти стали медицинским инструментом?

Он остановился и, показывая на пристройку к больнице, с огорчением сказал:

- Вон видите? Решил я построить солярий. Во Владивостоке достал бревешек, стекла - вот уже почти все готово! - Он так развел руками, что краска из ведерка чуть не расплескалась. - Начальник у нас... - Доктор постукал костяшкой пальца по лбу и сказал: - Дуб! Самый настоящий дуб!

Несколько понизив голос, он спросил:

- Правда, что его снимают с работы?

- Да, это правда. Скоро начнем принимать от него культбазу.

- Очень рад, что его вывозят отсюда. Никакой пользы, только мешает работать. Я-то ведь понимаю, как необходим для чукчей солярий. Когда я из-за этих бревен воевал во Владивостоке, до секретаря дошел. Говорю: полярный врач я. Принял, и все получилось по-хорошему. И вот, говорю я начальнику здесь: "Для чукчей солярий нужен не меньше, чем моржи. Не трогай ты у меня его". Нет же, снял три венца на какие-то пустяковые поделки. Вот и стало дело. А где здесь достанешь дерево?

Мы опять пошли. Взойдя на больничное крыльцо, доктор остановился, лицо его приобрело шутливое выражение, и он стал говорить о малярных работах:

- Маляров здесь по телефону не вызовешь. Самому надо все делать. Здесь мы должны уметь все делать. Я вот, например, всю больницу сам выкрасил. Тумбочки только остались.

Наконец мы входим в больницу. Просторное, чистое здание пахнет свежей краской. На желтом полу все еще проложены доски, по которым временно ходят. Из одной палаты слышен плач ребенка.

- Модест Леонидович, плачут у вас в больнице?

- Новорожденный, - шепотом говорит он. - Три чукчанки-роженицы лежат сейчас! В больнице из тридцати коек ни одной пустующей. Три врача нас, и, знаете, для всех работа. Для всех! Совсем не то, что было в первый год, когда открыли больницу и я скучал здесь от безделья. Ну, пойдемте, пойдемте! Я что-то покажу вам еще.

Пройдя по длинному коридору до конца, доктор торжественно открывает дверь и говорит, дополняя слова широким жестом:

- Операционная!

В середине белой комнаты, на месте прежнего самодельного деревянного стола, стоит настоящий металлический, блестящий никелем операционный стол.

- Вот, - сказал доктор. - В прошлом году, когда я выезжал сюда, из-за этого стола до наркома дошел. Не выкраивался по смете. Говорю: без стола я не поеду на Чукотку. Обманул наркома! И без стола бы, конечно, поехал. А теперь вот, видите, он стоит здесь, - и доктор тыльной частью руки хлопнул меня по животу.

- Начальник не отбирал его в столовую?

Доктор расхохотался.

- Кварцевую лампу привез - тоже вещь крайне необходимая здесь. Теперь ведь у нас электроэнергии хоть отбавляй. Лампы, из-за которых мы первый год ругались, на чердаке валяются. Вот время какое было! - с удивлением вспомнил доктор. - Еще рентген бы нам... - со вздохом сказал он. - Да, как-то неожиданно спохватился доктор, - видели инженера?

- Какого?

- На "Октябрине". Таграя. Способный парень. На него надо обратить серьезное внимание. Мы с ним друзья. А Тает-Хема какая стала! Скажу вам чистосердечно, что сыну-студенту не пожелал бы лучшей невесты.

- Модест Леонидович, насколько память мне не изменяет, лет семь-восемь тому назад вы уже делали ей "предложение", когда хотели усыновить ее. Помните?

Он расхохотался.

- Да, да, да! А я уже забыл об этом. Легкомысленный человек я был! смеясь, сказал доктор.

В больничную столовую няня чукчанка подала нам по кружке кофе и пирожки с моржовой печенкой, которая, по утверждению доктора, является лучшим антицинготным средством.

Доктор рассказывал мне, как он по приезде с Чукотки устроился в одном из лучших диспансеров Ленинграда, где его очень ценили и уважали. Но какая-то северная бацилла все время не давала ему покоя. Наконец однажды, переговорив с женой, доктор решил махнуть, как выразился он, опять в чукотскую больницу, вместе с женой, на три года.

- Мои коллеги говорили, что я с ума сошел. Но вы-то понимаете: сошел я с ума или нет?

- Модест Леонидович, вы напрасно ко мне апеллируете. Я ведь сам такой же сумасшедший, как и вы.

Доктор рассмеялся.

- Большое удовлетворение дает мне работа здесь. Прямо моложе становлюсь. Там какая-нибудь роженица и внимания на себе не остановит, а здесь, доложу вам, что ни случай - настоящий праздник!

В столовую вошел молодой чукча и, увидев меня, громко крикнул:

- Какомэй! Здравствуй!

Он был одет в больничный белый халат. Я не узнал его. Но когда он скорчил в гримасу свое необыкновенно подвижное лицо, я вспомнил: это больничный сторож, танцор-имитатор Чими.

- Здравствуй, здравствуй, Чими!

- Вот, завхоза больницы сделал из него, - не без гордости говорит Модест Леонидович. - А он, прохвост эдакий, танцы про меня сочиняет, строго-шутливо добавил доктор.

- Это игра, доктор, - словно извиняясь, проговорил Чими.

- Значит, ты, Чими, теперь уже завхоз?

- Да, - важно ответил он. - Аванс отдал фактории. Выписал самоходную машину на двух колесах.

- Вот чудак! Где он будет ездить на велосипеде? По мокрой тундре, что ли? - вмешался Модест Леонидович.

- Только, наверно, обманут, не привезут? Очень хорошая машина. В кино видел ее.

- Хорошо не знаю, но как будто на пароход грузили велосипед, - сказал я.

Чими хлопнул себя по коленям и вскрикнул:

- Правда? Это мне, мне!

- Что это ты, Чими, раскричался, как в тундре? Больница ведь здесь.

- Нет, нет, доктор! Я не буду кричать, - отмахиваясь обеими руками, тихо сказал Чими.

- А Лятуге где? - спросил я его.

- Лятуге еулин. Умер, - качая головой, сообщил он. - Зимой отпуск был, охотился, оторвало от берега на льдине. Пропал совсем! И собаки пропали. Самолет искал, не нашел.

Мне было очень жалко Лятуге, этого глухонемого, но жизнерадостного и способного человека. Это был один из многих чукчей, из-за которых я неоднократно приезжал на Чукотку. Мне так хотелось встретиться с ним еще!

Поговорив с доктором о Лятуге, мы поднялись из-за стола. Модест Леонидович пошел докрашивать тумбочки, а я отправился в школу, в ту самую школу, работу в которой с таким трудом мы начинали.

В школе я застал всех учителей. Их было здесь уже одиннадцать человек. Все они готовились к началу учебного года. На стенах красовались хорошо оформленные плакаты, висели портреты вождей, писателей; картины из жизни животных южно-тропических стран, большая стенная газета, иллюстрированная фотоснимками и рисунками.

Мое внимание привлекли тропические картины. Странно видеть их здесь, в Арктике. Но всегда, по-видимому, человека влечет к тому, что не окружает его повседневно. В особенности ребят-школьников, любознательность которых безгранична. Учителя, как видно, старались пойти навстречу этому стремлению учеников.

Приезд нового человека с Большой Земли у зимовщиков всегда вызывает огромный интерес. Его сразу окружает толпа. Его засыпают всевозможными вопросами.

Так случилось и со мной. Увидев меня, учителя побросали свою работу, и в один миг я оказался в кольце. Они так же удивились моему неожиданному появлению здесь, как и доктор.

- Мы получили телеграмму, что "Ангарстрой" придет к нам послезавтра, сказал директор школы.