И вдруг странным показалось ему самому, что эти взрослые юноши, познакомившиеся уже с современной техникой, словно только что родились и впервые увидели растущее дерево. Они долго говорили о деревьях, лесах.
Тает-Хема потрогала нос и сказала:
- Дымом пахнет в Москве, Андрей Андрей.
- Андрей Андрей, а почему москвичи не работают? - спросил Таграй. Почему все они гуляют? Ведь вот сколько мы ни шли, все улицы заполнены народом.
- Вы знаете, в чем тут дело, ребята? Ведь в Москве четыре миллиона человек. Люди работают в разное время. Некоторые ночью работают. Есть иждивенцы, которые совсем не работают. А на улице всего, может быть, мы и встретили тысяч сорок человек.
- Четыре миллиона? Сколько нужно пищи! Кто это кормит Москву и чем? спросил Таграй и тут же занялся каким-то подсчетом.
- Ты что это высчитываешь?
- Подожди, Андрей Андрей. У нас на Чукотке сто тысяч оленей. Вес чистого мяса одного оленя тридцать - тридцать пять килограммов. Что же получается? Выходит, москвичи, если дать каждому человеку по кило оленьего мяса, могут съесть все чукотское поголовье оленей за один день? Ой-ой-ой! Вот это Москва!
И все были очень удивлены этим открытием. Даже сам Горин впервые обратил внимание на чрево Москвы. Подсчет Таграя произвел и на него самого очень сильное впечатление.
"Черт возьми! И в голову не приходило это никогда, - подумал он. - А ведь на самом деле удивительно!"
Андрей Андреевич вывел их на Красную площадь. Мавзолей Ленина, Кремль - ведь все это те места, о которых им рассказывали учителя.
С волнением они входят в мавзолей. Здесь лежит величайший из мыслителей человечества. Это человек, гению которого они обязаны тем, что стоят в строю равноправных советских народов.
Выйдя из мавзолея, по асфальтированной дорожке, взволнованные, они направляются к Москве-реке.
На набережной их внимание привлек огромный дом. Он напоминает самые высокие гранитные чукотские скалы.
Задрав головы, они ходят мимо него и спрашивают:
- Сколько же в нем живет людей, Андрей Андрей?
- Не знаю, ребята. Но думаю, что тысяч десять - пятнадцать.
- Какой дом!
- Вот бы два таких дома построить на Чукотке, можно было бы поместить в них весь наш народ.
Три дня в разных районах города москвичи видели группку юношей с раскосыми глазами и русского пограничника.
На четвертый день все они, за исключением Таграя, выехали в Ленинград.
- Ну вот, Таграй, теперь мы остались вдвоем. И прошу тебя не задавать мне больше никаких вопросов!
- Почему, Андрей Андрей?
- Башка у меня уже трещит от вопросов. Кажется, за всю жизнь столько я не думал, сколько за эти три дня. Поедем кататься на метро. Про него тоже не спрашивай. О нем я знаю не больше, чем ты. Построили его, пока я находился на Чукотке.
На следующий день Таграй уезжал в Борисоглебск. Он уезжал один. Все, все здесь ново, ни одного знакомого холмика, ни одной знакомой речки. И только солнце такое же светлое и небо такое же ясное, как и на Чукотке.
Таграй стоял с Андреем Андреевичем на перроне. Это был последний час, когда они видели друг друга.
- Письмо, Таграй, передай самому начальнику летной школы. Понял?
- Понял, Андрей Андрей.
- И смотри у меня! Чувствуй себя хозяином. Не забудь, что я тебе наказывал. Веди себя смело. Знай, что ты находишься у себя на родине.
- Жалко мне с тобой расставаться, Андрей Андрей!
- А мне, думаешь, легко?
Раздались звонки.
- Ну, прощай, Таграй. Сейчас тронется поезд.
Они крепко пожали друг другу руки, и вдруг Андрей Андреевич сказал:
- Дай я тебя поцелую, Таграй.
Медленно зашевелились колеса вагонов, и поезд тронулся. Таграй вскочил на площадку вагона и закричал непонятное окружающим:
- Тагам! Тагам!
Андрей Андреевич бежал по перрону и тоже кричал:
- Тагам! Тагам!
Наконец он остановился. Вдали мелькнул хвост поезда. Горин подумал:
"Поезжай, Таграй... Пути не заказаны тебе. Ты должен ездить и по неезженым дорогам".
Кругом было уже пусто, и только русский пограничник одиноко стоял на перроне вокзала.
