Тяжелое наследство

Шаман в шкурах и "шаман" в белом халате

Смерть Рультуге-первого

Реет в воздухе самолет

Что за диво!

Как шаман обманул чукотский народ

Весна

"Аттав ярагты"

"Осиротевшие"

КНИГА ВТОРАЯ

СПУСТЯ ШЕСТЬ ЛЕТ

Встреча

Таграй

Охота на моржей

Возвращение домой

Опять на культбазе

Пришел "Ангарстрой"

Железнорогий олень

31 августа

О чем мечтали ученики и колхозник Гаймелькот

Необычный новичок

Чудесный почтальон

Андрей Андрей

Американские гости

Поездка с Ульвургыном

Таня-кай проходит мимо смерти

На празднике

За песцами

Шахматный дебют

У пограничников

Шаман-чайник

Доброволец Ктуге

Неравная борьба

Первый полет

И умереть человек хочет по-новому

Выпускной экзамен

До свидания, Чукотка!

В Москве.

ОТ АВТОРА

Впервые на Чукотку я попал в 1924 году. С тех пор на протяжении более четверти века я поддерживаю связь с этим краем. За это время на Чукотской земле, среди чукотского народа, я прожил восемь лет. Последний раз мне пришлось посетить Чукотку в 1951 году. Трудно было узнать этот край - такие там произошли изменения. За двадцать лет, прошедшие с тех пор, как мы открывали там первую школу-интернат, Чукотка приняла совершенно другой облик.

Там, где среди камней, запорошенных снегом, с трудом пробиралась собачья упряжка, - стройными рядами, образуя улицы, стояли двухэтажные дома, освещенные электричеством; там, где мы на своих спинах (тогда практиковались на Севере авралы всего экипажа и пассажиров) таскали мешки с углем, разгружая бункер парохода, стояли механизированные причалы с электрифицированными кранами и транспортерами; если раньше мы приплывали сюда на грузовых пароходах и примерно в течение месяца пути жили на нарах трюмов и твиндэков, то теперь за восемь дней нас доставил сюда рейсовый великолепный пассажирский экспресс со всеми удобствами.

И когда в тумане наш пароход пришвартовался к причалу, нас встретил автомобиль, разбивая туман светом фар. Здесь уже были гостиница, ресторан, почта, банк и другие советские учреждения.

Мои попутчики, прибывшие сюда впервые, ехали на машине в гостиницу и относились к этому как к должному. Между тем меня все это поражало и радовало. Я восторгался и домами, причалами, и автомашинами, бегающими по Чукотской земле, и гостиницей.

Это особенно радовало потому, что я видел Чукотку в развитии, мог сравнить ее нынешнее с прошлым. Радовало то, что советские люди смогли утеплить холодную чукотскую землю, сделать ее такой же удобной, как земли умеренного климата.

Я привык за свои прежние зимовки, как раньше мы называли жизнь и работу здесь, мириться с несколько замедленным темпом жизни. Край, именовавшийся проезжими корреспондентами "собачьим царством" (единственным средством связи были собаки), теперь исчез. Здесь летали самолеты, как по нормально действующей воздушной магистрали. Если раньше нам на зимовку привозили комплекты центральных газет один раз в год, то теперь газеты из Москвы поступали сюда на пятый день, а иногда и на третий. Оторванность от Большой Земли исчезла, и люди, населяющие Чукотку, стали жить в едином темпе со всем многонациональным советским народом. На Чукотке издавалось уже около двадцати газет.

В хорошем номере гостиницы, где было тепло, светло и уютно, я сел в удобное кресло и невольно предался воспоминаниям.

1926 год. Я брожу по Чукотской земле в качестве руководителя статистико-экономической экспедиции. За зиму этого года, на собаках, на оленях, я проехал более двенадцати тысяч километров. Часто в пути заставала пурга. Собак нашей упряжки не видно. Нарта движется в пурге как будто сама, подгоняемая ветром. Мы едем молча, и только плечом я ощущаю спину своего каюра*. Настроение неважное. Хочется поскорей доехать до жилья, попасть в тепло. По рассказам каюра, в этом месте скалистый отвесный берег высотой метров четыреста.

[Каюр - погонщик собак (здесь и далее в квадратных скобках, если не указано другое, - примечания автора).]

Все чаще и чаще каюр останавливает упряжку и, бросив нас, то есть меня и собак, уходит проверить "дорогу". Он выбрасывает тормоз на длинной веревке вперед и идет за ним. Если веревка не вырывается из рук, каюр идет дальше и вновь забрасывает тормоз. А когда веревка вырывается - ясно, что в нескольких шагах обрыв.

На вершине скал иногда наметается снежный карниз, и горе путнику, если его собаки по неопытности своего хозяина попадают сюда: снег обрушивается, и нарта с седоками летит вниз. Часто в таких случаях снежная лавина хоронит и людей и собак. В таких местах лучше останавливаться до окончания пурги на ночевку.

- Пожалуй, ночевать надо! - кричит каюр. Он кричит громко, чтобы перекричать пургу.

И среди безграничного простора тундры мы останавливаемся на ночлег. На первых порах тебя охватывает жуть. В самом деле: какая тут ночевка, в этой белой и безжизненной пустыне? И все же под свист и вой бушующей пурги мы с трудом устанавливаем палатку. Мое положение сходно с положением щенка, которого выбрасывают на середину глубокой реки, чтобы он научился плавать. Вот и я барахтаюсь в этом бушующем снежном океане. Ветер, а вернее шквал, вырывает из рук полотнище палатки, и мы, как утопающие, хватаемся за концы ее, торопливо втыкаем в твердый снег колышки, укрепляем веревками. Наконец палатка готова. С какой радостью мы забираемся в этот полотняный домик! Мы чувствуем себя самыми счастливыми, так как укрылись и от ветра и от снега. На полу у нас оленьи шкуры, меховые спальные мешки. Появляется сундучок с продовольствием, горит стеариновая свеча, весело шумит примус. В углу лежит мочевой пузырь моржа, в котором мы возим керосин. Этот "бидон" не разобьется на ухабах, не даст течи.

Вскоре появляется горячая пища, чай, и мы с каюром поистине блаженствуем.

А пурга бушует, палатка хлещет полотнищами, как барабан.

С нами вожак и часть собак. Они лежат у входа и, сверкая глазами, слизывают и скусывают зубами с лап снег и наледь. Другие собаки - за палаткой, их давно уже занесла пурга.

Нередко пурга дует несколько дней подряд. Но время у нас не пропадает. Каюр учит меня чукотскому языку, я его - русскому. Он рассказывает мне о быте и нравах своего народа, я ему - о России. В общем, нам хорошо. Здесь даже можно вести дневник.

Но... сидя в удобном кресле, я думаю: а все же в чукотской гостинице лучше ночевать, чем в белой пустыне.

Завтра на самолете я окажусь в течение нескольких часов в другом конце Чукотки, за тысячу километров отсюда, и не нужно будет мерзнуть полмесяца, покрывая то же расстояние на собаках. Да и местные жители давно предпочитают самолет.

Здесь, на аэродроме, я встретил вылезшего из самолета моего старого приятеля чукчу Гивэв, который прилетел в банк. Гивэв - председатель колхоза, завтра он летит в окружной центр Анадырь на слет колхозников-зверобоев и оленеводов.

Из окна гостиницы я вижу всю бухту. Справа большой склон горы, еще покрытый снегом. Светлосиний серебристый перелив снега играет на солнце. Многочисленные гудки пароходов, ледоколов оглашают полярный воздух. Эти мощные корабли поддерживают навигацию почти круглый год. Я вспомнил свое первое путешествие на Чукотку, когда сюда приходил только один пароход в год!

И здесь, на этих далеких берегах, идет социалистическое строительство, и здесь, на этой холодной земле, советская власть строит ранее вымиравшему народу культурную и зажиточную жизнь.

Я вспоминаю своего приятеля Ульвургына. Он помогал нам организовать первую школу-интернат, с ним мы много ездили по Чукотской земле.

Огромная страна эта Чукотка! Мыс Дежнева - самая северо-восточная оконечность Азиатского материка. Гранитная скала. Отсюда мы с Ульвургыном в ясный, солнечный весенний день рассматривали горы Аляски.

Здесь узкий Берингов пролив отделяет Чукотку от Аляски, открытой, так же как и мыс Дежнева, русскими землепроходцами, храбрыми мореходами, которые в поисках новых земель еще в те времена доходили до Калифорнийских гор.