Не поскользайся. На войне, как на тонком ледку. Иди, да стерегись, можно и оборваться. А берега далекие.
Дойди, сынок.
Нагрелась вода, и натомило жаром в баньке. Можно и заходить.
Горячая низкая широкая печь с вмазанным чаном.
У стены под оконцем лавка. На ней два ковша, железный н деревянный для горячей воды. Небольшой ушат н таз для мытья.
Влажно пахло дымом, сажей и духом березовых веников, которые связью висели на стене.
Следом за Кирьяном зашел отец, без рубашки, в нижних холщовых штанах, босой.
Никанор поставил на пол у зевла печи ушат с водой и кочережкой выкатил раскаленный камень. Камень завалился в ушат. Раздался треск, с шипением заклубило паром.
Никанор быстро вышел и крепко закрыл дверь.
Камень стучал в бурлившей воде о дно ушата, с яростью отдавал из недр свой жар.
Затмило все паром, нестерпимо горячая влага текла по телу. Схватывало дух, и можно было. представить себе, что такое возможно только в аду. Так и подумал Кпрьян в удушающей этой тьме. В голове шумело. 1"ирьян ударом распахнул дверь. Было тихо. На дворе разговаривали о своем отец и мать.
Кирьян быстро вымылся и вышел в предбанник.
Мать уже приготовила чистое белье. Оно лежало на лавке. Отдельно нижнее и верхнее-гимнастерка и галифе: память о недавней армейской службе Кирьяна.
Напротив дверного проема, на чурбаке сидел отец.
"Была бы жена-уважила, спинку бы потерла,- подумал Никанор.- А холостого вон и легкий пар выталкивает".
Кирьян снял с гвоздя полотенце и зашлепал по телу - унял испарину.
Сильно белое его тело. Крепок высокий ствол шеи, широка грудь с крутой пропашкой на два пласта. Тонок в стане, как отлитые желваки мускулов на животе. Длинные и гибкие с плавным подъемом стопы ног неугомонны и быстры в счастливой ходьбе, и упорен их шаг на долгих дорогах.
В теплой ночи редкие скрипы коростелей крались из поля. По сырым олешникам соловьи свистели и чокалн, и это чоканье напоминало частые, звонкие и неистовые удары колотушки.
В лесу гнилушки фосфорически мерцали на пнях го дубовато-холодным свечением.
Дурманно-нежный запах фиалок роднился мгновенной грустью с ночью последнего свидания.
Кирьян и Феня ушли подальше от хутора.
Они сидели в рытвине, на сваленной в вереск березе с вывороченными п разорванными корнями. Полвека тому назад развернула она солнцу свой первый листок, новая, маленькая березка в гуще кипрея. Поднялась, развернулась навстречу луговым ветрам зеленым парусом.
В ураганную ночь шумела и рвалась беззащитно в порывах одна на этом лугу. Рухнула.
Ей было вволю света, дождей и земли. Она не боролась, как другие деревья - в схватке стремились к солнцу, во всю мощь работали корни, рвались вширь, в глубину к родниковым жилам-и вон какие леса-зеленые тучи под небом от края до края встали из этой борьбы.
Рядом с рухнувшей березой пуия, где на высоком сеновале встречали Кирьян и Феня зори прошлого медового лета. Теперь пусто там. Лишь в углу ворох сена истлевал.
Внизу, под кручей, Угра на быстринах в серебряной метели звезд. А дальше луга, и там у леса затонул костер ночного, радужно сияет туман вокруг красной глыбы огня.
И пад всем этим простором небо с кристаллинамп словно вымытых росою звезд.
Где-то в ольшанике ручей пожурчивал и со стуком колотился на камнях.
Все кругом как и прежде. Неужели вон там, вон в той стороне, где над лесом матово светит из тьмы плоское длинное облачко, война?
Сидели они под шинелью: так уютнее среди простора на круче.
- Без тебя уйду с хутора. К тетке,- сказала Феня.- Боюсь одна. Вдруг Митя придет? Теперь жди.
Всем горе, а ему надежда заблазнилась с тюрьмой попрощаться.
- Всем одно. Вот так бы наш свет не упал, - постучал он кулаком по стволу березы, и далекая от них сухая вершинка ее затряслась в вереске.
Феня легла спиной на оброселый ствол березы и положила голову на колени Кирьяна.
В высоте звезды, близкие и далекие друг от друга, разделенные пустынной тьмой, переливаясь, блестели, как из-под текучей воды.
- Погляди в небо, Киря. Видишь ковш?
Он оглядел гигантский звездный ковш. Во тьме льдисто мерцала его оправа.
- Видишь, на самом мыске его звезда. Погляди на нее, когда далеко будешь. И я погляжу. Там любовь наша будет встречаться. Милый, вон та звезда на мыске - место свидания нашего. Запомни.
Зиезда в ее глазах расплылась и пропала за закрытьши ресницами.
- Как же прощусь с тобой?
- Ждать тебя буду.
На рассвете они остановились у избы Фени.
- Не прощаюсь. В избу к нам придешь,-говорил он торопливо, как в бреду.- Я скоро,- добавил он и пошел к Угре проститься с родимым берегом.
Какая-то птица испуганно застучала крыльями - заметалась в кустах.
Тянулся над водой пар, и было похоже, что это облака клубились и двигались. За перекатом, где быстринные потоки врывались в тяжелую толщу, вода бурлисто вскипала - неслась по текучей глади взблескивающими серпами.
Он встал на колени и поцеловал берег.
"Киря, перевези",- голос их первой встречи хранила река.
Он поглядел на ту сторону. Лоза медленно уходила в туман.
Он последний раз поцеловал берег. Не просил ничего и не загадывал. Пришла пора самому пойти за все, что с малых лет так красно дарила ему эта река - вся жизнь, весь простор вокруг.
Он торопливо поднялся по тропке.
"Киря, перевези",- все звал его голос прошлого и отставал, печально и безнадежно замолкнул.
Кирьян постоял на,своем задворье. Свились малинники у стены пуни, и хмель лопушистыми листьями дотянулся до крыши. Среди зарослей лежит колода старая.
Вбита в ее трещину железная бабка. На ней отец всегда отбивал косу и любил тут посидеть - на этой колоде, когда жарко вокруг - здесь тихая тень наводит дремоту.
В избе темно. Лишь в окошках мутнеет рассвет.
Гордеевна - на своей лежанке у печи, а Никанор - на диване. Не спят.
Сильно как-то вдруг застучали ходики.
- Ухожу,-сказал Кирьян.
Встал отец. Вышла и мать, держится за стенку.
- Уходишь. Или не со всеми? - спросил Никанор.
- Что тянуть. Один скорее дотопаю.
- Натопаешься еще. Войны тянут дороги долгие.
- Ничего... сапоги-то новые дадут, чай.
Все приготовили по-людски проститься. Родион Петрович придет и Графена,- сказал Никанор про мать Федора,- Как же так? - будто огорчился Никзнор не тем, что сын уходит, а что уходит он без застольного провожанья.- Дома какой часок побудь. Неизвестно, когда придется теперь.
- Отдохнуть бы лег перед дорогой,- сказала Гордеевна.
- Со всем пародом и поедешь. Веселее,- решил Никанор: уговорил сына.
Кирьян поставил на лавку у двери свой вещевой мешок.
Гордеевна заторопилась - накрыла скатертью стол:
вдруг совсем без провожанья уйдет. Поставила бутылку, сковородку с яичницей, пышки положила.
- Пить не хочу,- сказал Кирьян.- Растрава одна.
- Или ослаб?
Кирьян увидел в окно Феню. Она тихо прошла мимо их проулка. Он выбежал и остановил ее. Взял за руку.
- Пойдем. Посидим перед дорожкой.
Она не хотела идти в дом, где не очень-то, как она думала, ждали ее.
- Я у околицы обожду, Киря.
- Идем! - сказал он.
Опа зашла. Поздоровалась, чуть в поклоне опустив голову, и сразу поглядела на Кирьяна.
- Может, помочь что?
- Торопится чего-то он. Как все одно невмоготу ему,- посетовала Гордеевна. Может, Феня что скажет - удержит его.
Никанор понял: малый от тоски бежит.
- Его дело, раз торопится. Присядем.
В стремновской избе Феня первый раз за столом. Сидела рядом с Кирьяном, как это могло быть, если бы молодой хозяйкой вошла она в этот дом. Несбывшееся проглянуло для всех видением желанного. Было непростимым перед людьми прощание сына в отчем доме с чужою женой.
