Платон Сергеевич - хозяин каморки - лежал под лоскутным одеялом на старом диване, ветхом, с прорвавшимися из обивки пружинами. Поднялся. Потер больную грудь.
- Пришли,- сказал он детям. Улыбка с грустью, как свечкой, осветила его - лицо, бледное, истлелое и тихое,
- Платон Сергеевич, да что ж я придумала,-с загадочностью сказала Феня.- Вот подниму вас с вашего промшелого дивана.
- Даст бог здоровья, и сам встану.
Феня раскрыла форточку - едва выбила ее, так засырела. В духоту каморки влилась свежесть, даже шум прошел под обоями, отставшими кое-где от стен в запревшей затхлости.
- Вам свежий воздух скорее бога поможет. А то вон и стены прокисли,ответила Феня.
- Дом такой. Гниет,- сказал Платон Сергеевич и закашлял, сгорбись, постукивая в грудь кулаком, чтоб както унять боль.
- На волю надо. Ее вон сколько! У нас и ягоды разные, и грибы. А на речке воздух какой! Вам еще и детишек лелеять, а не вином сокрушаться.
Вошел Лазухин. Ребятам по куску сахара дал, и сели они в свой уголок за кроватью, обсасывая сахар, показывали друг другу, как много у кого осталось.
Лазухин сел на стул к окну.
Феня стояла посреди комнаты. Белый платок обнимал ее плечи. Золотились волосы,синева в глазах.
"Вот она, красота!-подумал Лазухин.-Это и отберет себе жязнь - самое ценное".
- Уезжаю завтра,- сказала Феня,- и хотела бы, чтоб Платон Сергеевич, Машенька и Алеша поехали со мной в деревню, в гости ко мне. А понравится пусть и жить остаются.
- В таком положении и гений лучше бы не приду* мал,- согласился Лазухин.
- Куда мне с ребятами? Далеко. Да и людей там не знаю,-ответил Платон Сергеевич.
- Ты хоть глянь, сам покажись. А люди всюду свои.
Не понравится - приедешь,- не ожидал Лазухик, что надо уговаривать его.
- Туда да обратно с детьми,- сокрушенно сказал и опустил голову. Ехать ему не хотелось. Что изменится?
Всюду одно и то же для него и для детей: мать для них не найдешь, хоть весь свет обойди.
- Дело твое, конечно. А они как? - показал Лазухин на ребятишек.
- Тут свои люди. Что случись-детей пристроят.
А там... а там по чужим дворам ходить.
- Со мной они,- сказала Феня.
- И я не оставлю, если что. Ты мне веришь, Платон Сергеевич?
- Нет, не поеду,- вдруг с решимостью сказал он.
Фепя надела пальто, повязалась платком. Не торопилась: ведь проститься должна.
Лазухин не выдержал, подошел к Платону Сергеевичу,, взял за плечи его.
- Так вот, слушай. От такой жизни тебя в больницу, а их-в детдом. Очнись!-крикнул Лазухин и поднял его, толкнул к окну. Виден серый угол сарая, свалилась у стены смятая ненастьем крапива, а дальше-опустевшие огороды. Пролетела неуютная стая галок, скрылась во мгле.
"И там то же",- подумал Платон Сергеевич.
- Проветрись. А то у тебя мозги задохлись. От мозгов все и идет. Не отстану от тебя, нет. Я тебе еще и нагрузку дам. Пчел там заведи. Приеду чай пить. А как тебе доехать туда, поезд знает. Тут я тебя втолкну, а там вытолкнут, проводника попрошу. Так что забот никаких.
И снова улыбка, похожая на грусть, тронула исхудавшее лицо Платона Сергеевича.
- Ты пока помечтай, а мы собираться станем,-сказал Лазухин с уверенностью, что убедил Платона Сергеевича. Сразу же и сборы начались. Вываливали из корзин и узлов всякую рухлядь, тряпье, старую одежду.
Феня выбирала самое нужное. Лазухин проверял и командовал. Помогали и ребятишки. И только Платон Сергеевич неподвижно сидел на диване.
- А мама найдет нас в деревне? - забеспокоилась Машенька.
Платон Сергеевич обхватил голову трясущимися руками.
- Нет у нас мамки... умерла мамка.
С минуту в каморке было тихо. И вдруг Машенька обняла Алешу. Плач и крики голосенков детских разнеслись по дому. Сбежались соседи... Что?.. Что случилось?
Небо мжило ьсю ночь, а к утру потянуло сырые холсты облаков к востоку, раскрылись над полями глубины студеной синевы.
Из последнего вагона выпрыгнула Феня, и сразу посмотрела на откос. Приехала ли тетя встречать? Телеграмму ей послала.
Стояла Анфиса на краю откоса. Не узнать в осеннем наряде. Новое черное пальто на ней. А платок, какой платок! Будто кленовые листья замели ее голову.
Феня помогла выйти ребятишкам и Платону Сергеевичу. Поезд ушел. А они остались у рва среди узлов и корзин.
Спустилась с откоса Анфиса. Поцеловала племянницу, прослезилась от радости, что встретила ее: москвичка теперь. По-своему разгадала ее приезд Анфиса и уже оповестила всех, что едет племянница - двор распродать, возьмет денежки да Кирьку с собой - и прощай, деревня.
- Тетя, это Платон Сергеевич,- познакомила Феня.
Решила Анфнса: попутчик дорожный-едет куда-то.
- Какая ж ты стала. Не узнать тебя. Прямо дивуюсь,- заговорила Анфиса, как запела.- Что значит Москва. Да ведь слышала я, будто ты чуть ли нс доктор.
Вот бы мать с отцом поглядели. Порадовались. К чистой жизни вспорхнула.
Феня взяла корзину и узел. Машенька-свой узелок, я Алеша - большой зеленый чайник и лыжицы. Платон Сергеевич поднял сундучок, очень тяжелый, с разным инструментом. Все же решил зиму в деревне побыть, так и соседи советовали. Вот и взял инструмент - на хлеб заработать.
Анфиса подхватила большой узел и швейную машинку.
Платон Сергеевич пошел с детьми к лесенке на откосе, а Феня и Анфиса по тропке.
- Кто ж такой? - спросила Анфиса про Платона Сергеевича.
- Сироты. Мать у них умерла. Поживут у меня.
Анфиса поставила машинку, узел свалила. Тяжело села на него: как что оборвалось под сердцем.
- Господи! Своего тебе горя мало, чужое еще привезла. Что ж с ними делать-то будешь? Не думай и не Думай тут привязывать себя. Находилась вокруг кола на горькой веревочке своей. Будет! Побудь денек какой, Договорись с Кирькой, да и в Москву. Доктором станешь.
Да жить себе припеваючи.
- Приехала, а там видно будет,-ответила Феня с неопределенностью/чтоб успокоить Анфису.
Поднялись на венец откоса, с которого видна была дорога, какая-то постаревшая к осени, разбитая и зябкая от рябившей в колеях воды.
Погрузили узлы и корзины в телегу. Анфиса кое-как уселась с ребятишками.
Феня и Платон Сергеевич пошли следом.
- Не тяжело вам? - спросила Феня.
- Нет, ничего,- ответил он и поглядел на детеш головенки их показались одинокими среди полей.
"Куда завез? - подумал он.- Без матери, без могилки ее здесь".
Он остановился. Еще не поздно, можно вернуться.
И, как конь уставший, он вздохнул, тяжело стронулся и пошел дальше.
Машенька и Алеша сидели рядом с Анфисой.
"Что натворила! Что натворила,- не могла она успокоиться.- Люди гостинцы везут, а она чужую беду. Дворто пустой стоит".
Среди вымокших и прелых жнпвов зеленью заблестели поля озимых.
- Тетенька Анфиса, а это что? - спросил Алеша про озимые.
- Рожь,-ответила Анфиса.-Летом вырастет. Колоски будут. А из колосков зерно намолотят. Зерно на мельницу свезут. Смелют, и будет мука. Вот из муки хлеб и пекут.
Детишки с еще большим любопытством глядели на эту траву, которая дает хлеб-теплые пахучие буханки.
Алеша с вдумчивостью глядел в озимое поле, а Машенька с радостью удивления привстала.
- Папа, папа, смотри, хлебная трава!
Анфиса остановила коня. Сорвала каждому по стеб* линке - Алеше и Машеньке.
Машенька смотрела, как трепетала на ветру стеблинка, а Алеша свою прихоронил от ветра и пальчиком разглаживал зелено-серебристый стебелек, обрызганный крапинками земли.
- Я посажу его, и у меня будет хлеб,- сказал он.
- А мне-то кусочек дашь?-спросила Анфиса с улыбкой, в которой теплилась жалость: "Сиротки ры бедные".
- Я всем дам,-сказал Алеша.-И птичкам, и лошадке, и паровозу.
Анфиса засмеялась.
- А паровозу-то зачем?
