- Князь! Не ждали.

Викентий потянулся к карману с наганом. Гость опустил глаза.

- Не волнуйтесь, князь.

Викентий пропустил его, поглядел в лес, еще и обостренным чутьем повнимал тьме и успокоился, закрыл дверь.

В сенях поскрипывало: гость потаптывался, искал ход в избу. Пахло от дров оттаявшей корой, как от разлитого портвейна.

Викеитий, опомнясь, услышал унылое пение лесное, с наганом в руке подтолкнул гостя в избу.

Гость сел на лавку и снял шапку.

- Встретил ваших трактирных мужиков на дороге.

С обозом шли. Рад, что застал вас, князь. Боялся, от волнения наделаете глупостей.

Викентий зажег лампу.

- Зачем пришел?

Гость, наряженный под мужика, поднялся, распахнул тулупчик, завернул подол длинной крестьянской рубахи и вынул из-за ремня топор с обрубленным топорищем, бросил к печи. Потом снял рукавицу, положил на стол.

- Вот миллион.

Викентий отвел глаза от топора, посмотрел на овчинную рукавицу. Гость взял и встряхнул ее.

На стол высыпались брильянты, замерцали чистым льдом.

В сенях что-то треснуло. Дверь качнулась, будто перекосилась перед глазами Викентия, заскрипела и растворилась. На пороге стояли трое мужиков до пояса в снегу: пролезли в избу через двор. Все в одинаковых дубленых полушубках, запоясаны ремнями, с каганами. На лицах холстинки грязноватые раздувались от дыхания. В тепле запахло псиной от полушубков.

Викентий стряхнул с плеч шубу и бросился к лежавшему у печи топору. Крикнул, зверем поднявшись:

- Вон!

Мужики не дрогнули, и гость не шевельнулся, спокойно стоял у стены.

- Это наши люди, князь,- сказал он.- Сила новая, жестокая, и с нею свободны. Никто не посмеет задать нам вопрос. Разве не рады, князь?

Гость и мужики вышли, но гость задержался в сенях, сказал из дверей:

- Не наделайте глупостей, князь,-спокойной ночи пожелал и попрощался.

Круто поскрипывал снег за крыльцом - быстро и напористо отдалялся к дороге, затих.

Викентий выбежал на крыльцо, набрал снегу в руки и растер лицо, встряхнулся, что-то забормотал.

Острожными стенами стоял лес вокруг.

"Пожизненно, Викентий Романович. Пожизненно",- беспамятно подборматывал барин,

ГЛАВА IV

Николай Ильич вышел из такси на Арбате. Постоял у освещенной витрины букинистического магазина, покосил глазами по сторонам и направился дальше. Свернул в переулок, совсем пустынный, постукивая тростью по мостовой, перешел на другую сторону - скрылся в калитке железных ворот.

Через несколько минут он появился уже в другом переулке и зашагал быстрее к Сивцеву Вражку. И если бы кто-либо хотел подсмотреть, куда это адвокат спешил в вечерний час навстречу холодному ветру, к порывам которого иногда поворачивался спиной, любопытного бы выявил и сам, да раз да и другой лбом бы с ним стукнулся, выходя из разных подъездов. А потом и сам запутался. Опять оказался на Арбате и, взглянув на часы, устремился в подъезд. Вдруг и исчез. Не было его среди прохожих.

Довольный своими хитростями, раздевался в небольшой служебной комнатке полковника из уголовного розыска Лясина Ивана Вакуловича - одного из знакомых Дементия Федоровича: еще по истории с холстинкой кз болотном берегу стояли в тревожно шумящем явере под дождиком беспросветным. Показал тогда молодой комиссар Елагин на болото: там пропал Викентий Ловягин, туда по следам загнали бандита - холстинку грязную в траве нашли и стон его предсмертный слышали.

Стрижами пролетели годы с тех пор, да что-то переметывалось из метельного яверя, поглядывало недобрым глазом, письмом желавинским приблизилось и скрылось, оставив пометину топором - след, утонувший во мху трупной рваниной, а недавно продрался из-под ржавистых корешков, оглоданный червем.

Жил без семьи Лясин. Работа была его беспокойной спутницей. Любил в праздники посидеть у костра на опушке, спечь в жарких углях картошку, чай в котелке заварить. Небеса, просторы раздольные.

Среднего роста, сероглазый, залысины в рыжеватых волосах - так, незаметный русский мужичок, в любой артели свойский.

Николай Ильич совсем вошел в комнату, и Лясин закрыл дверь.

Комната с одним окном на улицу. За мостовой с трамвайной линией старый арбатский бульвар. Окно было зашторено. Горела лампа на круглом столе.

- Не хотите ли чайком погреться?-спросил Лясин.

- Благодарю,- ответил Николай Ильич, усаживаясь на диван. Поставил трость между ног, положил руки на набалдашник.-Чай пью утром и на ночь чашечку. Для сна.

Лясии сел в кресло у окна. На полу у стены электрическая печка багровела раскаленными кольцами.

- Мы, Николай Ильич, чего-то одного никак не уловим. Туда-сюда, что-то да не дается. Глухой страх водит неизвестным нам. Не испытывая его, не понимаем и действий. Чувство такое, что скрывается не только от нас. Сдыхают друг от друга. Годы, нервы не выдерживают. Спасения нет. Все еще оттуда, по ту сторону революции. По великому перелому ее все живое с поползшего в пропасть на твердое бросилось. В том числе и такие, как Желавин,- выполз в своем лесочке. Шашку схватил, кожанку надел. Сколько лет на виду скрывался.

Да каких лет! Прожить мудрено.

- Отменного здоровья был. Вино не пил. На свежем воздухе, на реке, мечтами и надеждами себя подкреплял.

- Но чего-то не выдержал. Задрожал и заметался.

Бросился бы к людям, а с чем? Много знал. За избу сибирскую и признался бы. Но невозможно со своей мерзостью. Понял сам. Вот и вопрос, мог ли он еще и письмо на себя взвалить? Как там, а поживал, не трогали, дочка росла. И вдруг решил дело затеять. Какимто страхом выдавило. От людей ушел, как подлец, дрожал и сползал.

Николай Ильич склонил голову, будто бы разглядывал свои руки, скрещенные на набалдашнике трости.

- Судьба, я бы сказал, трагическая. Помню его ловким, сметливым пареньком. Со стороны глядеть, и жизнь интересная: поездки с барином, охота, встречи, наблюдения. Знал он много и в какой-то части свидетель. А с другой стороны - наши подозрения. Куда деваться?

- Судьба Дементия Федоровича связана с этим мерзавцем.

Николай Ильич вкрадчиво, как бы смягчая слова Лясина,сказал:

- Желавин с малых лет личность угнетаемая. Если кто-то мог проявить хоть какую-то самостоятельность, нрав, у Желавина не было и тогда выбора. Барин не прощал отступничества. К тому же раб его как таковой, я уже говорил, много знал, был невольным свидетелем его дел. Моя теща, Татьяна Сергеевна, которой Викентий Романович когда-то помог с покупкой дома, пожелала избавиться: обрела покровителя в лице Додонова.

Даже этот мошенник, миллионер не мог противостоять ему. Был зверски убит и ограблен.

- Ловягиным?

- Викентий Романович и Желавин в день убийства находились далеко, в усадьбе.

- Почему же ваша теща, Татьяна Сергеевна, изменила прежнему покровителю?

- Боялась за дочь. Он из всего делал деньги. Кая и мать, дочь была красива. Все превращал в бриллианты. Человеческое существо из грязи и позора, униженное, протягивало ему бриллиант. Оказал сопротивление и я, хотел найти справедливость. Жил почти в нищете.

Да и в любой момент могли учинить расправу. Он обладал тайной безграничной властью. Додонов с миллионом был убран с его пути. Зная Ловягина, не сомневаюсь.

Сам не убил, но ход был.

- И никакого следа? Я спросил об этом потому, что вы говорите уже и о какой-то связи, Николай Ильич.

Связи с людьми, которые нас интересуют.

- Преступление не было раскрыто,- начал Николай Ильич.- Держалось ли что-то в секрете полицией, так и прошло, осталось в старом? Утверждать не берусь.

Хотя может и быть, что копаться в этом деле боялись.

Убийство заявило о себе как о силе жестокой. В руке ее топор и миллион. Явилось неким духом. Да за кого подставлять лоб? За какую правду? Когда Додонов сам преступал в недозволенное. Втайне я рассматривал это как некий бунт. Мерзость, которую пора было раздавить.