"Чего-то барин сорвался? Не перемена ли какая?

А я куда? В работники или на фабрику? Утром из одного ушата все моются, рукавом утрутся да на работу бегут",- поразмышлял Желавин: без барина плохо ему будет.

Из-за избы взметнулась костром лиса. В зубах глухарь. Желавин выхватил наган, прикрикнул. Лиса глухаря скинула и скрылась под елками.

В избе Желавин бросил глухаря на лавку. Викентий очнулся, долго смотрел на черного, как уголь, лесного петуха, помятого, с поломанными перьями.

- У лисы отнял,- похвалился Желавин.

- Каким образом?-думая о своем, хворо подал голос Викентий.

- А очень просто. Крикнул: "Брось! Барин велел".

Она и бросила.

Желавин хотел зажечь лампу.

- Не надо. Днем огня не люблю,- хандрил барин.

Завалился в шубе на деревянную голую кровать.

Желавин на лавке ощипывал глухаря, перья бросал в лукошко. Осторожно поглядывал на барина: томился барин, тяжко томился.

"Зачем я здесь? Время теряю. Надо бежать,-думал он в смутных страхах.Взять драгоценности, переодеться в мужицкое и бежать... в Польшу-проживал там знакомый пан. А дальше в Гамбург и за океан".

Он повернулся, сел, прислонившись спиной к стене.

Желавин финкой резал и рубил глухаря, бросал куски в чугунок.

- Сейчас у нас тушеная дичь на ужин. А после чай цейлонский. Читал я, на этом Цейлоне всегда лето, ананасные пальмы растут.

- А почему мы здесь?

- Да, видать, повыгоняли нас с хороших мест.

- Я не о том. Чего-то мужики долдонили? На охоту собирался, толком не разобрал.

- Ну, слышали, Додонова-то убили. А еще присказывают, будто какие-то люди замышляют царя зарубить.

- Вот-вот,- проговорил Викентий, будто это самое и интересовало его.

- Когда в Москве были, Серафимка рассказывала:

один фабричный всем волю сулил и землю, и косынки бабам самые красивые.

- Из каких доходов?

- Какие у него доходы. Пустые щи хлебает.

- А сулит. Значит, чужое грабить?

Желавин поставил в печь чугунок с глухариным мясом. Ухватом порушил тлеющие жаром поленья.

- Жуткие у нас леса, барин. Куда повесельше перебраться бы. Разве в жутких лесах жизнь. И царю-то страшно. Видел я картинку. Среди жутких лесов виселицы по Волге плызут. Того и жди.

Викентий снова завалился на кровать: места не находил. Мучил визитёр.

Явится. За бриллиантами явится. А не дашь-топор и перстень к убийству приложит. Бежать! Ночью, полночью, а бежать.

Желавин поставил на стол чугунок.

- Ужинать, барин.

- Ешь, а я не хочу,- поднялся. Волосы раскосмачены, глаза, как у филина, горят,-Жуткие леса, говоришь? Бежать? А землю на кого?

Желавин посмотрел в печной огонь, сказал:

- Озябли вы, барин. На печь полезайте. Стемнеетразбужу... А земля по новому писанию не ваша.

- Выйди на ветер. Угорел! - с угрозой произнес Викентий.

Викентий залез на печь. Лег на теплые камни.

"Бежать!" - встряхнуло страхом, сказал Желавину:

- Коня посмотри. Чтоб сыт был.

- Больше пуза не влезет. Сам знает,- лег на кровать Астафий, доворчал:Нам все мало, сверх пуза кладем.

Жар из печи озарял избу, огнистые полосы тускнели на стенах, меркли и вздрагивали, что-то лохматое пробегало-то^ волком, то мужиком в шапке.

"Ум свой не показывай,- назлобливали слова Антона Романовича.-Молись да шапку снимай. Чужим будем проживать, как свой-то отсохнет, битый да переказненный,- подремывал Желавин, засыпал да приоткрывал глаз, глядел на мореную спинку, в снеговую стену за окнами.- В ознобе барин. Чего-то не так на уме. Переворот или стрясение".

В стене мрачнел пыточный огонь, да будто нес палач раскаленное железо.

"Так как, Викентий Романович, ваши драгоценности или убийство?"

Глядел барин на дорогу среди черных кустов в желтоватом тусклом мареве. Вспомнил: дорога к усадьбе.

А усадьбы-то не было, лишь бугор перед частым осинником. В прошлом, в прошлом все.

Викентий очнулся в холодном поту. Сон прибавил тягости и совсем подавил душу: "Бежать!"

В избе что-то поскрипывало, мело с шорохом.

"Да вы, Викентий Романович, подстрекали к убийству еще на банкете,-сказал тайный голос господина в полицейском мундире.- Вы дали перстень убийце".

"Я все объясню. Человек прибыл от Додонова для переговоров. Я передал перстень ему в знак мира. Исходило предложение соединить наши капиталы, что было выгодно и мне и Додонову".

"На станции вы пошли купить билет гостю. Сами ходили за билетом. Гость не показывался. А когда садился в поезд, повернулся лицом не от метели, а от фонаря проводника. Скрывал лицо".

"Он просил переговоры и приезд держать в секрете.

Раз так, я и пошел купить билет, чтоб гостя никто не видел".

"А топор?"

"Топор лежал под подстилкой в санях. Видимо, был взят, когда я ходил за билетом".

"Откуда было известно, что топор под подстилкой?"

"Когда выезжали, я положил топор под подстилку.

В дороге без топора нельзя. Зачем ему было брать мой топор?"

"Для соединения капиталов убийством".

"Я никому и гроша не дам из своего".

"За свободу, Викентий Романович, отдают все,- продолжал пытать тайный голос.-Разве приятны такие разговоры после такой свободы, какая была у вас. Дело, Дело образовывается".

"Я не причастен".

"Просто быть мошенником среди честных, но не среди таких, как вы. У вас богатство. Все возьмут. А нищий не страшен".

"В лохмотьях приду и убью!"

"Нет, нет, Викентий Романович. Вы подстрекатель и соучастник и по закону отвечаете как убийца. Смертная казнь!"

"Бежать!"

"Предусмотрено".

Викентий быстро слез с печи. Желавин приподнялся на кровати.

- Чаю подать?

- Лампу зажги. Да коня, живо!

Желавин зажег лампу и вышел.

Викентий раскрыл на столе свою канцелярию. На листке быстро написал карандашом:

"Дорогой брат!

Долго рассказывать. Как-нибудь потом. Я вынужден бежать. Астафий со мной. Скажи, что я увез с собой все. Про тайник забудь. Пусть зарастет быльем. Не трогай. Никому не верь. Только я в наших делах. Я!

Зиписку сожги.

Викентий".

Запечатал записку в конверт. Было слышно, как Астафий выводил коня из сеней.

Викентий взял чайник с загнетки печи. Налил в кружку завара и выпил горькое и душное от распаренных листиков знойной землицы цейлонской.

"А деньги",- вдруг спохватился он. Вырвал из конверта записку и приписал:

"Передашь с Желавиным несколько камней на дорогу и деньги из моего стола".

Запечатал записку в новый конверт.

Желавин вошел, взял кнут с лавки. Викентий подал конверт.

- Передашь барину. Скажи, чтоб не мешкал. И живо сюда. Да смотри, волки. Наган проверь. Возьми ружье на случай.

Желавин сцепил патронташ под полушубком, убрал письмо в секретный карман за подкладкой. Снял с тычка на стене ружье, проверил. Два патрона в заряде.

- Чужих не сажай,- провожая, строго предупредил барин.

Сани и конь покачались над снегом - глухарем улетели в темноту.

Постоял па крыльце Викентий, низом оглядывая глубины в чащах, и с отчаянием вскинул голову.

Звезды свечками горят, и шествует лес с унылым пением.

"Погубил. Все погубил,-перехватило невозвратным взор, склонило к окаплешюй оттепелью, заледеневшей приступке.- По началу и конец. А как еще? Овцой к волкам?"

Закрылся в избе. Погасил лампу.

"Успеть бы. К Дорогобужу. Сани сжечь, коня волкам в поле. До Бреста па товарных, на разных. А там болотом в Польшу. Тут бы не сорвалось,- в накинутой шубе расхаживал по избе, подходил к печи, наливал из чайника в кружку.- А остальное потом,- остановился в досаде.- Про мужицкую одежду забыл. А брат не догадается".

В дверь застучали. Викентий решил, что Астафий с дороги вернулся: что-то случилось.

Сразу же дверь и раскрыл. Перед порогом стоял человек в тулупчике, в опущенном треухе, лицо закрыто башлыком. Глаза знакомым блеснули.