- Так точно, в мозгах,- выпив, подтвердил Никанор с ожиданием разговора еще более интересного.

- Не забыл ты, конечно, Никанор Матвеевич, председателя вашего Желавина?

- Как же забыть? Случаев таких у нас не припомню:

был человек и пропал.

Стройков огляделся: нет ли кого?

- А пропал ли?

Тут уже, после этих слов, и Никанор огляделся, поближе подсел к Стройкову.

- А пропал ли? - повторил Стройков, и голубые глаза его с веселой хитрецой вдруг заледенели на миг.

Страшно стало Никанору.

- А что?

Самое сокровенное слово, которое ждал Никанор, спугнула Гордеевна: она принесла в тарелке, закрытой холстиной, малосольные огурцы, сало и хлеб.

- Ступай пока,- сразу же и отправил ее назад Никанор.

Как только ушла Гордеевна, Никанор достал из кармана складной нож, потер лезвие о штаны и нарезал сала.

- Ты мне прежде прямо скажи. Сам ты как думаешь:

пропал он или нет? - спросил Стройков Никанора.

- Пропал, раз нет.

- Ты не вейся, а говори. Пропал, а тень-то какая?

- Не знаю, Алексей Иванович. Слух нехороший был.

Убили, мол. А что, или опять какой-то разговор? - полюбопытствовал Никанор.

- Да вот и у нас с тобой разговор,- ответил Стройков и поправил револьвер на боку с беспощадной какойто усмешкой.

Никанор для Стройкова положил ломоть сала на хлеб.

- Да ведь под такую закуску надо опять стакан мочить.

- Не размокнет, стеклянный, чай.

Выпили по половинке стакана.

- Вот ты по лесу ходишь каждый день. Ты заметил что-нибудь такое?

- Нет, не замечал. А пропасть в два счета можно.

Пошел купаться - и нет.

- А одежонка?

- Где купаться, а то и сопреет - не найдешь.

- Вот, говорят, он вроде как потерянный ходил перед этим, и на берегу, где брод, заметили: что-то искал все в траве.

- Что тут теперь голову ломать, Алексей Иванович?

Тогда не узнали, а теперь что прошлогодний гриб искать...

А что это вы вдруг? - с еще большей настороженностью спросил Никанор.

-Постой. Нас тут никто не подслушивает?-снова огляделся Стройков.

Никанор поднялся и ближние кусты обошел. За бочку с бардой заглянул.

- Кому тут по такой сырости ходить? - успокоил он Стройкова.

- Тут на нашем разговоре точка,- сказал Стройков.- Поручение тебе будет. Об этом говорить нс следует. Я тебе верю. Знаю преотлично. Праздники скоро. Запомни, какие будут разговоры в связи с Желавиным. Мне передашь. А разговоры будут!

Стройков поднялся. Поднялся и Никанор.

- Избавьте, Алексей Иванович. В чем помочь, всегда готов, а на это нет, не согласен.

- Вот и прошу помочь своей же Советской власти.

С доверием к тебе... Два часа назад напротив Захарьсвского, по вашей стороне, в лесу, когда брали мох для конопатки избы, под слоем мха обнаружен труп... Желавин.

Никанор поднял руку.

- Не может быть!

- Череп рассечен топором.

- Убили!

- Преступника надо найти. Исполни, о чем я просил.

Никанор щелкнул каблуками и взметнул руку под козырек:

- Слушаюсь!

- Встретимся после праздников часов в восемь утра.

Где бы это нам поскрытнее?

- А вон у дальней пуни. Глухота там,- подсказал Никанор.

Стройков поставил ногу в стремя и взмахнул на коня.

- А что ты тут запретное зелье гонишь, мальчишки мне сказали, когда к хутору подъезжал.

- Вот пострелы!

- Так что сворачивай свой завод. До встречи!

- Счастливо, Алексей Иванович. Путь добрый.

Никанор вернулся к аппарату. Из горлача уже текло через край. Никанор заторопился, да руки будто задеревенели - опрокинул горлач. Сколько самогонки пропало.

Но даже и не заметил такую потерю.

"Вот чего нагрянул!.."

"Кто?" - ехал с хутора и думал Стройков.

Никаких следов. Ничего нет. Но кто-то убил ударом топора спереди, выше лба. Значит, видел убийцу Желавин. Но его теперь не спросишь. В районе, в больничном морге лежит с изгнившим, облезлым, страшным лицом.

Схоронят, как приедет жена. Телеграмму ей послали в Москву.

Не просто убили за часики на руке и за карманы, в которых, может, что и было,- нашли лишь ржавую зажигалку.

Было что-то, было что-то. Кому-то только так и надо было кончать.

Стройков еще раз оглядел то место, где убили. И от дороги-то недалеко, а глухота.

Вот оно, это место, среди елок. Разворочен зеленый мох, только сверху зеленый, пучками на длинных, в метр, рыжезато-красных корневищах, на них сухая, как пепел, земля.

Стройков сел рядом с ямой во мху, закурил.

"Проглядел я тогда",- снова пожалел он. Но как и тогда, так н сейчас не знал, как раскрыть всю эту историю. Убили топором... Топор! Может, им дрова сейчас колют, а вот попробуй узнай. Нет, такой топор страшновато при доме держать. Новый топор нужен... Кто новый топор купил? Заходил в лавку? Да мало ли кто покупает топоры. А кто убил, тот здесь и покупать не станет,

Стройков встал и обошел во мху вокруг ямы. Ноги до колек проваливались.

Черно в яме, сухо, как в печи. На корневищах поблескивают сороконожки и ползают муравьи.

"Кто?.. Кто?"

Подождать надо. Что-то мелькнет непременно.

Он тронулся дальше - в район, домой.

Еще только чуть за полдень, а в лесу сумрак. Тут тяжело достается свет даже соснам. Сгорбились стволы в сучьях - весь сок, все стремление туда, к вершине, только бы не упустить свое пространство под небом. Небо в голубых между облаков озерах света. Света бесконечно много, он неиссякаем, но его будет мало тому дереву, над которым другое возьмет верх, застит его. И вот они, эти заглушенные деревья, накренясь, чуть держались за землю подгнившими корнями. Оттуда, с вышины, долетают прозрачные и золотистые стрелы света, разбиваясь, вспыхивают в чаще рябин и орешников.

Под ними еще темнее сумрачный вечер этого леса. Тут ярко-красные сыроежки, мох, под зелеными буграми которого истлевает прах упавших деревьев, сладит и дурманит тут сыростью преющих купырей.

Но как ни высоки эти сосны, хилость, цепляющаяся за них, погубит лес. Они последние, эти сосны. Подроет их, смена чахнет в этом хаосе, в скрывающих живую землю мхах.

"Как острашился лес",- подумал Стройков, угнетенный этой обреченностью и безмолвием: птиц даже не было слышно.

Закущена травой дорога, недоброй называли с тех пор, как, оступившись, замерз в обнимку с березой отец Мити - Федор Григорьевич.

Редко кто ездил тут. Сюда только доносился стук колес с того берега.

Глохла дорога, потеряла колен свои в зарослях верес* ка и багульника. Но на песке заметил Стройков следы колес. Ездили все-таки, не замирал след.

Дорога пошла под уклон. Из низины засквозило холодком с гнильцой болотной. Перемосток разбит, между бревен просунулись прутья камышей с обгорело-черными початками.

Чуть в стороне - береза. Вот где замерз отец Мити.

Стройков остановил коня.

Кора березы атласно-белая, гладкая, лишь местами прорезали ее черные полосы. Крона напоминала высокий стог с крутыми склонами, стекал свет, обмывая все ветви и листья. Из самой же вершины струисто выбрызнулась метелка побега, серебрилась венцом в своей высоте. Корни выпирали из земли, поросшей мятликом и вейнпком. Тут замерзал отец Мити... Какую казнь выстоял!

Не с жуткого ли горя или беды на такое пошел, что и жизнь-то свою отверг?

"Одна дорога, а две загадки",-подумал Стройков, и вдруг как что пронзило его.

Он не знал еще ничего, но эта дорога словно свела в одно - смерть отца Мити и убийство Желавина.

Стройков устал, хмель разморил его, но сейчас все как смыло с него.

Одна догадка поразила.

Он повернул коня и быстро поехал назад к ху.

тору.

Стройков остановил коня возле избы Фени, под тенью липы в проулке.

Дверь на крыльце раскрыта. Дома хозяйка.