- Что делать? Переступи, или пропаду,- не смиряя свое, с отчаянием, как в последней мольбе, сказал он.

- Что ж выйдет-то? Много у всех желаний. А жертвовать кто?

Митя посмотрел на нее тягуче, с хмурой печалью и отвернулся.

- Вот и взглянул разок,- проговорил он.- Не взял и добром. Змея ты холодная. А женою была. Не выпытывал Кирька, как целовал тебя? Как же так, любить и не помутнеть: что было самое первое свиданьице с другим, А я мутнел: а вдруг у тебя с кем-то ночка загадана.

- Ревностью себя разжигал. Хуже вина.

- Значит, было что разжигать. Я за разок взглянуть на тебя позора и смерти не побоялся. А даром-то любить такую кто откажется!

- Так ведь и я не побоялась.

- Про Кирьку разговор!

- И он не боялся. Его с собой не равняй. Твоя жизнь с отчаяния тебе и полушки не стоила.

- Отчаяние-то от тебя пошло. Да не будем судить.

На двух судах судили меня. А жду твоего суда,

- Вон какой суд подходит. Страшно!

Она пошла из избы. Он нагнал ее в сенях. Тяжело дышал.

- Я тебя за измену пощадил, а ты за любовь казнишь.

- Мне твоя любовь хуже казни.

Ревность какой-то красной мгновенной мутью ослепила его. Он сорвал серп со стены. Затих, зажал его в руке.

Феня подошла ближе и наткнулась бедром на зубреное жало. Раскрыла кофту от шеи и до груди, как лозу обнажила со свежо холодевшей влагой.

- Пори!

И Митю поразила улыбка с красотою, и мукой, и ненавистью, и силой, которую она подняла в себе. Чтоб так улыбнуться несразимо... Он отступил.

- Вот же какую любовь в тебе искал. Открылась!

- Ян тебя так любила.

- А мне кроху... Тяжело без родного,- медленно проговорил он.

- А родному грозил. Понял!

Он швырнул серп, который с визгом ударился об обруч на кадке,- мерцнули искры.

- Постой,- сказала Феия, когда Митя собрался и вышел.- Не пропади. Не ко мне, к другой приди со счастьем.

Она на крыльце поцеловала его. Видели люди. А она и не боялась: пожалела, чтоб не пропал человек, с которым ломала ее одна судьба.

Ночью в избу Фени явился Новосельцев, в кепке и в сатиновой рубахе. Не подлаживался под войну. Даже наган припрятал. Лежал в кармане укромно, но с полным зарядом.

- Привет тебе от Кирьяна.

- Заходи же, Ваня,- обрадовалась она.

Он зашел в избу.

- Свет не тревожь. Так видно... Мимо станции он с дивизией проходил. В бой. Забежал ко мне. Посуровел и поиссох лицом, не узнаешь.- Он не сказал, что после кровопролитных боев на Березине и Днепре дивизия вышла из окружения и была отведена для пополнения в тыл - стояла в здешних лесах во втором эшелоне фронта, а вчера тронулась к месту сосредоточения-в сторону Ельни.- Просил поцеловать тебя. Такое мне доверие.

Он крепко взял ее за плечи. Поцеловал в открыто улыбнувшиеся губы.

- И записка от него.

Феня развернула бумажку. Первая весточка от Кири, Феня!

Рожь ты моя. Рядом прошел. А свернуть нельзя. Даже виделась ты мне, твои глаза - две березы зеленые, и как заря над ними, твой платок. Провожала долго до встречи далекой..."

Она со слезами улыбнулась и убрала записку за кофту.

- Не зная его, за слова бы такие полюбила.

- Одну я просьбу исполнил. А вторая - особая,- он не договорил и достал из кармана повестку.- Тебе.

- На фронт! - удивилась Феня.

- Пока пойдешь со мной. Собери в дорогу себе чтонибудь.

Новосельцев ждал, когда она соберется. Крепко закрыл окна. Митину закуску завернул: пригодится в дороге.

- Митя был. Стремновы мне говорили. На чем же порешили? - спросил Новосельцев.

- Порешит война,- ответила Феня из горницы.

- Такую ей власть давать. Мы с ней порешим.

Феня вышла с узелком. В платке и стеганой душегрейке.

- Быстро ты... В такой любви выстояла, и в деле выстоишь. Имел это в виду, когда человека выбирал. Что не спросишь куда?

- Куда не надо, не заведешь.

- Тогда пошли!

Они вышли и сразу же за двором скрылись в лесу.

Таил он от дорог свое тревожное, темное и опасное среди ягодных тропок, по которым пойдут скоро люди с оружием - партизаны, как грозно назовутся они одним именем. На случай, по приказу райкома, уже готовил секретно людей Новосельцев.

Феня оглянулась. За лугом туманился хутор. Сколько прожито горького и счастливого, но было одно чувство:

оставалось в непогубимой любви к родному, что было сейчас самым дорогим для нее, как тот заветный бережок у тихой воды: "Киря, перевези".

Остановился и Новосельцев. Видел темный красивый силуэт Фени перед черемуховым туманом. Там оставалось прошлое ради нового, но тяжелого, что ждало ее.

Где-то в избе слышалась песня. Кого-то провожали.

Он, да ты, калинушка,

Ой, да ты, малинушка.

Брезжило из какого-то окошка тихо, светало красотой.

Он, да ты не стой, не стой

На горе крутой,

Феня взглянула на свою избу и, если бы не отвернулась, увидела бы, как что-то бледное мелькнуло в окне.

Павел Ловягин второй день скрывался в подполе. Пока не было дома хозяйки, проник в избу и вышел сейчас.

Пожирал хлеб и слизывал с половиц разлитое вино.

Удар в затылок оглушил его.

Очнулся он с ломотой в голове и с трудом повернулся: ноги и руки связаны,- увидел человека... На лице его какая-то тряпица белая. Он стоял у буфета и быстро убирал в карманы куски хлеба. Взял с лавки топор и подошел к поверженному.

- Кто таков? Ну, живо, а то порешу!

Холодное лезо топора тяжело подавило на темя. И вдруг отстало. С ужасом посмотрел Ловягин на занесенный топор.

"Неужто! - и топор отшатнуло. - А похож. Вылитый. Уж не Пашенька ли так возрос? Стало быть жив батюшка-то -Антон Романович. Он-то адресок в эту яму дал - жигаревскую, а? Не забыл своего, значит.. Зачем пожаловал?

- Развяжи!

- В дядюшку Викентия горячий. Тише!..

За хутором они бродом перешли Угру и скрылись в олешнике. Шли к болоту, след в след, как волки.

Болото простиралось в желтой мгле, и скрипело, и свистело, и булькало-захлебывалось от ночных перекликов птиц.

Шедший сзади снял с лица холстинку и поглядел вокруг... Давно не появлялся у этих прорв Желавнн Астафий.

* * *

Чернели в июльской ночи крыши хутора Похожи издали на стаю летящих птиц.

Ночью шли войска.

У Ельни и Ярцево рвались лавины стальных чудовищ.

Сотни тысяч солдат на берегах Днепра, в лесах и в полях на улицах, в домах и подвалах бились неистово полыхало и клубилось с тьмой небо.

На десятки верст шеломом сверкал из ада разверженной и горящей земли огненный бронзово-золоченый холм Смоленска.

Часть II

ГЛАВА 1

Когда-то предки наши, в поисках земли вольной, ушли от соседства с германскими племенами на восток, и после долгого пути, в схватках с кочевниками, завернула родословная вверх по Днепру; и стало здесь, на истоках рек, среди дубрав и родниковых болот, племя кривичей в багряных рубахах и, оглядевшись дозором с холмов, что-то узрило в отдаленном, изготовилось к сражению, расставив на вырубках деревянные крепости боевым порядком: впереди-Смоленск, а за ним, по углам-Дорогобуж и Ельня, и дальше - между верховьев Днепра и Угры, по лесам - резерв селищами звенел наковальнями, пахал и сеял. А когда с дозорных сосен бил на сполох сторожевой колокол, брали мечи, освященные молнией:

огню грозы поклонялись - ее блеск поражал тьму, был непокорим и ниспосылал дождь, жизнь и благодать земле.

Вершина пространной возвышенности, водораздел рек, текущих из болотных бездн к Черному морю и морю Балтийскому,-древний, ныне пропавший, заросший олешником, а местами и усохший оврагами, путь из варяг в греки,извечный передний край России.

Как узрели тогда среди дремучих лесов отдаленное, как представилось это самое место, где кончалось одно и начиналось неведомое в голубых просветах берез - врата огромной равнины, в которой, где-то там, на московском холме, русским сойдется и будет держаться беспредельное.