- Тетя Агриппина,- позвал он.
Она пошла рядом. Не узнавала его.
- Катя дома? - спросил он.
- Какая Катя?
- Стремнова Катя.
- Дома. А ты кто?
- Невидов... Федор Невидов... Сын Аграфены.
Она узнала, кто перед ней.
- Дома Катя! Дома!
- А Ванятка?.. Сынок? - спросил он со слабой улыбкой в глазах.-Ванятка...-повторил он громче, решив, что она не слышит его.Ванятка... Сынок.
Эта женщина знала все, но не знала, что ему сказать.
- Спутала я, милый. Не знаю я...
Она отстала от повозки. Склонив голову, словно скрылась за платком. А он все смотрел на нее.
Как и обещал, шел на свою минутку домой Митя Жигарсв.
Феня была дома. Только что приехала из-под Вязьмы куда провожала скот. Какую-то часть пригнала, а остальное в пути разошлось по солдатским кухням, пало на дорогах.
Скотина выдерживала самую тяжелую работу и побои, утешаясь ждущим покоем у закрома. В дороге же погибала, маясь в беспомощности, когда не ухаживал за ней человек. Дома он мог бить ее, ругать, но всегда давал есть, и были луга. А здесь только гнали и гнали куда-то. Ревели коровы, блеяли овцы, давились на водопоях.
Иногда какая-нибудь коровенка останавливалась, смиренно вздыхала и валилась.
Так пала и Буренка Фени. Не ушла далеко от дома.
Повалилась сперва на колени, тяжело дышала в жаркую дорогу. Свой кусок хлеба поднесла ей Феня. А она не приняла. Потом лежала в канаве, и из грязных сосков текло молоко. А в глазах слезы.
Наплакалась Феня. Попрощалась, поцеловала в серебристую, завихренную звездочку между рогоз. Буренка вздохнула на прощальную ласку.
Феня измучилась, изорвалась. В грязи и пылн вернулась домой. Едва хватило сил искупаться в Угре. Повалилась разгоряченным телом в прохладу.
Она вышла на берег. Постояла у куста. Пригретая солнцем вода стекала по телу, которое среди зелени казалось таившимся белым пламенем.
Надела чистую юбку, кофту потянула через голову, прожала упружисто по груди. Повязала косынку, от волос пахло речной водой с парною сладостью кувшинок.
Перед домом встретила Никиту. Совсем он забородел, чтоб, как говорили, и с лица негоден был на повестку.
- Проводила скотину? - спросил он.
- На тот свет,- ответила Феня.
- Тот свет живому - чужой живот. Одного только человека живот не принимает. Зато земля без спросу берет.- Он ткнул пальцем в пояс Фени.Похудала. А мы тут баранинку распределили под видом сдохшей. Зайди и получи. А то когда теперь на зуб попадет. Одна курятника еще бегает. На жарянку позови. Бутылочка найдется. Чего беречь. И с честью в земле сгниешь. Пока на поверхности, не моргай. Зайду вечерком квитанции твои проверить,- сказал он и быстро пошел.
- Сдала счетоводу. Так что, дядя Никита, зря не трудите свои ноги. А то и так заплетаются.
Никита оглянулся.
- Печать-то у меня. Или без печати решили жить?
Смотрите. А то другую печать найдем, особую. Она у прокурора мимо бумаги не промахнет,- пригрозил Никита для порядка.
Освеженная, успокоенная, усталая, лежала она на постели.
"Не век же. Когда-то кончится,-думала она.-Зайду тогда в поле, зароюсь в траву. Ничего мне не надо.
Одной этой радости на всю жизнь".
Писем от Кирьяна не было. Да и не ждала их. Они не вернут прошлое, а будущее в письмах оттуда - под последней строкою.
В дверь с крыльца постучали. Неужели Никита? Она поднялась, вышла в сени и открыла дверь. Отшатнулась.
Прямо перед ней стоял Митя. Вот кого не ждала. Просушило страхом по сердцу.
"Пришел!"
- Не трону,- сказал он и переступил порог.
Она неподвижно стояла в глубине сеней. Лицо побледнело, уже не от страха, а от ненависти к нему. Вот она, тень на ее жизни! Думала, придет рваный и грязный, обезумевший человек. А он в пилотке со звездочкой, в ладной гимнастерке. На начищенных сапогах пылит голубой луч из-под двери. Рюкзак с плеча снял. В свой родной дом пришел Митя. Хозяин.
- На какую половину мне заходить? - сказал он.
- На любую.
- Так ведь и избе развод? - Она не ответила.- Я на час. Что стоишь? Покажи мне дорогу. А то забыл.
- Не заблудишься.
Он хотел, чтоб она вошла в избу первая: уйдет за спиной. А он из-за нее шел сюда.
- Еще красивше стала,- сказал он, вдруг раздул ноздри от близости и недоступности ее красоты...
А когда-то была его. Вон по той лесенке летними вечерами поднимались спать на сеновал, и видел он снизу, как колыхалось белое марево ее ног. Клала она голову на его плечо, обнимала: "Озябла, Митя..."
- И ты изменился, да подлость твоя все в той же одежке.
- Или избы у нас нет, тут разговариваем, как через порог? К ссоре такой разговор. Так все равно не уйдешь.
Может, коленки от страха трясутся? Давай уйму.
- Зачем пришел?
- Поговорить,- сказал он глухо.
Она прошла в избу, стала спиной к печи, распрямившись. Грудь с силой поднялась в теснинке кофты.
- Бей! Дави до последней жилочки, а не люблю тебя. Кирю люблю. Слышал?! Вот и весь разговор.
- Я на час,-повторил он.-Прими, как незваного.
Тарелочки поставь, вилочки положи,- и он достал из вещевого мешка бутылку.-А то и вместе отметим разводную. Вместе жили. Все жилочки свои потаенные знаем. Не жена теперь. Так, знакомая. Разные, а крыша одна.
Она ушла в горницу, быстро связала узелок. Митя загородил ей дорогу к двери.
- Постой. А то убьют, правду-то не узнаешь про мою подлость.
Потянул за узелок. Л она будто и не держала. Швырнул в горницу.
- Твоя половина. Дверь эту заколотим. Тебе своя будет, а мне - своя. Будем через стенку веселые песни петь. Ты с Кирькой, а я найду... А тебя жаль... Я на час,- громче повторил он- Времени нет па карауле перед тобой стоять. Сядь!
Как близко она, протяни только руки и целуй в жаркой обнимке! Вон губы-то, словно в вишневом соку.
"Кирькина",- мутно шевельнуло гневом в душе.
- Сядь,- попросил он и подставил табуретку к столу.
Не думала она, что так он и разговаривать будет.
- Я и стоя послушаю.
- Перед Кирькой навытяжку! А тут без него разговор. Он свое сказал. Утешил. Чужое. Свое не нашел. Да силенок маловато тебя оторвать.
- Сама оторвалась.
- Теперь далеко не видать. Война застит... А домой прийти хорошо. Если бы к жепе. Да не на эту минутку...
Катюшку Стремнову потом позовешь. В дом их нельзя же.
Он нарезал колбасы на газете. Открыл бутылку, поставил стакан и кружку.
- Зачем она тебе? - спросила про Катю.
- Спасибо сказать за письмо. Мимо бы тебя, да на нее тогда глянуть. Угадать. Счастье Федору... Не сядешь? - почти крикнул он.
- Нет!
Он вдруг все смахнул со стола в угол. Зазвенело стекло с железом. Сел.
- Не пожалел бутылочку.
- Я ее жалел, когда с тобой жил.
- Видишь, как порознь-то хорошо. И не жалеешь.
- Я тогда в лагере сказал себе: "За разок взглянуть на тебя не побоюсь смерти". И наговорил: привели бы нас на свидание. На одну скамеечку. Да вот когда взглянул...
Он посмотрел, как она стояла у печи, держа за спиной руки. Все простенькое на ней, и в простеньком дышала ее красота. Затихла вдруг. Но вот чуть повела глазами на Митю, и едва уловимая усмешка презрела его.
- Тебе взглянуть. А меня в историю впутать,- голос был спокойным: отошло, перегорело, по не забывалось.
Она следила еще, как Митя глядел, мучительно вызывая в ней другой ответ, не признавая безнадежности своего желания.
- Так ведь и ты когда-то разок взглянула, да и пошла, не побоялась.
- Разговор этот давно кончен. Там, у колючки. Помнишь, как погрозил убить. Ты и убил все.
- Нет, не кончен разговор наш. Приговор судьбы, и война не помилует. Знать, тяжелое дело. А по нему и срок долгий, если не к стенке кому-то из нас.
- Митя, молю тебя, отстань. Твоей не буду. Не пересилишь. Зря только биться. И я не пересилю. Кирю люблю.
