Зверь задумчиво покусал губу.

– Нет. Дело, пожалуй, в том, что с насилием интереснее. Победить всегда приятнее, чем договориться.

– Победить, а потом убить?

– Я не знаю, как тогда было принято. Такие вопросы лучше задавать историкам.

– Что же знаете вы? Помимо теории и практики убийств?

– Да в общем-то мне ничего больше не нужно.

– Жаль, – отец Алексий вздохнул, – вы не самый интересный собеседник.

– Это верно, – убийца хмыкнул, – я обычно не развлекаю жертв разговорами. Я их убиваю.

– Ну до этого времени нужно еще дожить.

– Не переживайте, – Зверь улыбнулся, – доживем.

– Может, опишете пока процесс? Чтобы я хоть знал, чего ожидать.

– Отец Алексий, – в черных глазах легкая укоризна, – вы же прекрасно знаете весь процесс. Я бы сказал, знаете в подробностях.

– То есть все будет так, как в книгах? Алтарь, пентаграммы, благовония, каменный нож…

– Каменного не обещаю. Вообще, ритуальные ножи, на мой взгляд, глупость. Набор хирургических инструментов вас устроит?

– И что будет сначала? Печень или глаза? – Он спрашивал, а внутри все холодело от сжимавшейся туже и туже пружины ненависти и спокойствия. Маринке вырезали печень. Глаза лишь потом… – …Она видела все, что делали с ней…

– Да, – кивнул Зверь, – видела. Если вас это утешит, могу сказать, что с ней победить и убить не получилось. Только убить.

– Почему же?

Зверь задумчиво пожал плечами:

– Трудно сказать. Мне недоставало опыта. Первое убийство чем-то сродни первой ночи с женщиной. Далеко не все получается так, как хотелось бы.

– Значит, она была первой?

– Что же, по-вашему, я к четырнадцати годам уже успел стать завзятым убийцей?

– По-моему, ты таким родился, – заметил отец Алексий.

– Ну что вы, – покачал головой Зверь, – люди не рождаются ни убийцами, ни священниками. Ими становятся.

– Зачем же ты сделал это? Раз она была первой, ты не мог знать, что чужая смерть доставит тебе удовольствие. Почему ты выбрал именно ее?

– А имя ее не должно в моем присутствии произноситься даже мысленно? – улыбнувшись, спросил Зверь. – Дабы не осквернить? Зачем – объяснять долго и скучно. К тому же вам может показаться, что я оправдываюсь. Почему ее? Потому же, почему «зачем». Убийство было не целью. Всего лишь средством к достижению цели.

– Какой?

– Это не важно.

– А за меня ты решил взяться лишь через десять лет? Зачем было тянуть так долго?

– Я решил? – Зверь, кажется, был слегка удивлен таким предположением. – Что вы, отец Алексий, я ничего не решал.

– Тогда кто же?

– Обстоятельства. Видимо, вам обоим на роду было написано умереть от моей руки.

– Вот даже как, – отец Алексий хмыкнул. И понял вдруг, словно озарение снизошло на него, понял, что знает, как выбраться отсюда живым. Это было рискованно. Страшно было. Но это могло сработать. – …Знаешь, сейчас я думаю, что грех самоубийства предпочтительней мученической смерти.

– С точки зрения нормального человека – разумеется. Но вы-то священник. Для вас куда лучше стать мучеником. – И вновь он улыбался, разглядывая своего оппонента. Спокойно так улыбался. И так же спокойно, хоть и без улыбки, смотрел на него Сашка Чавдаров.

«Святой отец»… Он-то думал, что Зверь не знает о том, что православие не позволяет причислять к святым тех, кто еще не ушел к Богу, а это была простая констатация факта. Зверь обещал своей жертве канонизацию, и Зверь уже не числил его среди живых.

– Вы прославитесь, – тот кивнул, словно услышал невысказанные мысли, – ваше начальство любит скандальные истории, потому что их любят прихожане, а уж то, что сделаю с вами я, потянет на совершенно изумительный скандал. Хорошая реклама, между прочим.

– Зачем ты выделываешься? – поинтересовался священник. – Ждешь, что я прямо сейчас на тебя наброшусь? Или проверяешь прочность христианского долготерпения?

– Скорее второе. Вряд ли вы станете набрасываться, максимум, чего можно ожидать, это пары ругательств. Я видел множество потерявших спокойствие священников, но я не видел ни одного озверевшего Сашку Чавдарова. Вы даже в драках всегда оставались хладнокровным и рассудительным.

– Кстати о драках, – вспомнил отец Алексий, – как же ты все-таки уцелел вчера?

– Маленькая профессиональная тайна, – Зверь нахмурился, – я ведь имею право на свои секреты? Поверите ли, моей личной жизнью интересуется столько людей… Совершенно ни к чему делать всю ее достоянием общественности.

– Общественность – это я?

– В данном случае именно вы.

– Убирайся.

– Как скажете. Пока еще вы гость и почти все ваши желания закон для меня. Ну а уж завтра настанет мое время.

– Послезавтра. Ритуал-то начнется в полночь.

– Ну-у, святой отец, – Зверь, уже вставший из кресла, разочаровано поморщился, – не будьте таким банальным. Ритуал начнется тогда, когда начнется. Не раньше и не позже. Полночь здесь совершенно ни при чем. Спокойной ночи. Постарайтесь хорошо выспаться.

– Ты не убьешь меня, – напомнил отец Алексий в спину уходящему убийце.

– Посмотрим, – ответил Зверь, не оборачиваясь. И остановился в дверях. – Я действительно не хотел убивать ее, – сказал он тихо. – Я убил того, кто заставил меня сделать это. – Он все-таки обернулся, глянул чуть растерянно: – Почему мне хочется, чтобы ты поверил?.. Не важно. До завтра.

Отец Алексий сдержал желание ударить кулаком по подлокотнику кресла. Нужно было оставаться спокойным. Пусть наигранно. Пусть его спокойствие нимало не походило на вежливую безмятежность Зверя. Пусть. Вся ненависть, решимость, жажда убивать, свернувшиеся в тугой клубок, понадобятся чуть позже. Уже скоро. Когда он перестанет быть гостем. А Зверь так и не станет хозяином.

…Ночь за окнами вздыхала тепло и глубоко. Такие ночи бывают в августе где-нибудь на берегах теплых морей, а не в мае – в Уральских горах. Отец Алексий сидел в кресле и внимательно слушал тишину за окнами, тишину в доме, тишину в себе самом.

Поднял глаза к небу, невидимому взглядом, к тому небу, которое знал и чувствовал в себе:

– Страшное замысливаю, Господи. Помоги. И… прости. Не от доброты своей прости, от понимания. Я ведь не человека убью. Я испорченную машину выключу. Опасную. Если бы он был нужен тебе, Господи, Ты не позволил бы нам встретиться. А раз уж позволил, значит, хочешь, чтобы я сделал то, что должен. Никогда Ты не оставлял меня. Не оставь и сейчас.

Он чувствовал, как душа переполняется светом и уверенностью в собственных силах. Он чувствовал Бога, его терпеливое, спокойное внимание. Понимание.

А готовности простить не слышал. Но это уже не смущало.

Отец Алексий встал из кресла и подошел к тяжелому письменному столу, крепко упершемуся в густой ворс ковра четырьмя толстыми ногами.

Настольная лампа была намертво вделана в столешницу. Красивая лампа из хрусталя и черного агата – часть письменного прибора, который сам по себе был деталью псевдославянского интерьера. Довольно неожиданной деталью. Далекие предки немало подивились бы и лампе, и тяжелой каменной пепельнице, и уж конечно зажигалке…

Зажигалка не работала. Пепельница росла прямо из стола. Лампу даже разбить было нечем.

За два дня, проведенных в своей тюрьме, отец Алексий перепробовал на предмет убойности все, до чего смог дотянуться. Тщетно. Делали на совесть. И все же сейчас священнику нужна была именно лампа. Не красивый, играющий светом на множестве граней хрустальный шар, а сетевой шнур, заключенный в гибкую пластиковую оболочку.

Этажом ниже Олег отложил карандаш и вскинул голову, прислушиваясь. Болезненной вспышкой дом пронзила тревога. Мгновенная, тут же угасшая.

Он выдохнул и бездумно уставился на лист бумаги перед собой.

Стоило бы подняться наверх, посмотреть, как там жертва. Или хотя бы взглянуть на мониторы. Почему, кстати, этот… отец Алексий не уничтожил камеры? Ведь он нашел их…