Он провел последнюю ночь в одиночестве.

А к утру нарисовал иероглиф на листе бумаге васи [77]. Черный на белом, изысканно-красивый иероглиф «юмэ». Мечта.

И Ду'анн алла, эйслинг , высокий фейри, остался там, в линиях черной туши. А на бой с князьями дивных племен вышел смертный.

Человек.

Хитрое и бесконечно жестокое существо.

Он не взял с собой ничего, обладающего хоть каплей волшебства. Ни доспехов, ни оружия, ни амулетов и талисманов, ничего подаренного ему фейри, ничего, сделанного руками Орнольфа. На нем даже одежда была человеческая, шелка и батист, конечно же, и тончайшей выделки кожа, но все от начала и до конца созданное людьми. Тогда это показалось всем еще одной черточкой, призванной подчеркнуть его человечность. Всем, кроме Молота Данов, который сообразил, что в ухе Паука нет зачарованной серьги, и тихо вздохнул, чувствуя, как отступает тяготивший его все это время страх.

Никто не причинит вреда его Эйни. Никто из фейри, неважно, благих или злых. Только люди способны разрушать красоту, только у них достаточно сил для того, чтобы идти против устремлений своей души. И люди, пожалуй, сейчас разорвали бы Паука в клочья для того, чтобы утолить свою вечную жажду обладания. Свою жадную, невыносимую и яростную любовь.

А фейри… опускали знамена перед одиноко стоящей человеческой фигуркой. Такой беззащитной. Такой надменной и вызывающей. И князья склоняли гордые головы. И те, кто явился сюда лишь для того, чтобы увидеть, чем закончится бой, смотрели и делали выводы.

– Я хочу жить в мире с вами, – нежный голос Паука услышали даже те, кто был слишком далеко, чтобы разглядеть его самого, – в мире с теми, кого считаю друзьями, и с теми, кто ненавидит меня. – Он обвел взглядом своих несостоявшихся противников, но показалось, что взгляд его устремлен на каждого из собравшихся. Паук смотрел так, словно искал в бесчисленных сонмах тех, кто сможет сейчас и здесь сказать: «Я ненавижу тебя, смертный». Искал, но не находил. И тогда он улыбнулся. – Я – человек, я защищаю свой народ, и я прошу вас, благородные рыцари, и вас, прекрасные дамы, я прошу высоких и высочайших владык не причинять зла моим людям. Это единственное условие для сохранения мира между нами. А своих друзей, – он слегка поклонился и прижал руку к сердцу, – тех, кто рад называться моими друзьями, я попрошу о большем: помогите мне защищать мой народ от тех, кто не хочет мира.

Это была победа. Чистая, честная победа. Такая коварная, что даже не верилось: неужели Эйни оказался на это способен? Чары против чар – именно то, чего хотели принявшие вызов князья.

Паук красив. И все, что он делает, тоже красиво.

…Гораздо позже, когда феерическое – в буквальном смысле – и невероятно торжественное празднество в честь примирения врагов, в честь заключения сотен договоров, в честь красоты и смелости… а если называть вещи своими именами, то – в честь Паука Гвинн Брэйрэ, когда это празднество буйно и весело стало переходить в восхитительную оргию, Орнольф смог, наконец, остаться с Хельгом наедине.

Тогда он и сделал то, на что не решился никто из фейри: надрал паршивцу уши, отвесил леща по затылку и пообещал убить при первой же возможности.

…То, что сделал Хельг, не поддавалось оценке. Он совершил полномасштабное чудо, справившись с этой задачей не хуже профессионального чудотворца Артура Нордана. Не тема для шуток, конечно. Чудеса, которые творит Артур – не тема для шуток. Да и над Эйни смеяться как-то не хотелось.

Он переломил ситуацию в пользу людей, заставил фейри – созданий в большинстве своем враждебных смертным – смотреть на обитателей тварного мира сквозь призму его, Паука, красоты и силы. Не просто люди, не просто смертные, игрушка и еда для дивных народов, а племя Ду'анн алла. Его дети. Его народ. Такие же, как он.

Конечно, людей и раньше не убивали повсеместно. И Японские острова – не единственный пример того, что люди и духи способны не просто мирно уживаться, а сотрудничать друг с другом. Но, честно говоря, таких мест, где фейри смогли простить смертным выдуманные и настоящие обиды, где они, без напоминания Паука, вспомнили о том, что когда-то их задачей было защищать людей от низших духов – таких мест нашлось очень мало.

А теперь жить стало гораздо легче. И, занимаясь эвакуацией очередной партии выживших, Орнольф уже не думал непрерывно о том, что, спасая десяток людей здесь, они обрекают на смерть тысячи тех, к кому просто не успеют на помощь.

Даже неудержимые в своей кровожадности духи и божества Центральной Америки, вознамерившиеся было полной мерой воздать нынешним обитателям их владений за непочтительность и забывчивость, даже они согласились забыть о мести. Почти без кровавого перехода вернулись к старым порядкам, включавшим, разумеется, человеческие жертвоприношения, но не подразумевавшим массовую резню. В Индии пух и перья летели от самозабвенно сражающихся друг с другом суров и асуров, они, казалось, даже и не заметили, что полем их битвы стал тварный мир, поэтому только после призыва Паука соизволили обратить внимание на многочисленную людоедскую нечисть. Последняя к тому времени, успела сожрать изрядное количество смертных. Теперь тварей попридержали, и за это тоже низкий поклон Пауку Гвинн Брэйрэ. Да и вообще, разошедшиеся было низшие духи, оказались вынуждены прижать хвосты, когда благородные фейри вдруг открыли на них охоту.

И только здесь, на территории бывших Соединенных Штатов, рискованная задумка Паука не была реализована. И здесь людей истребили не фейри.

Орнольф многое бы отдал за то, чтобы Хельг перестал думать об этом. И еще больше отдал бы за возможность самому не вспоминать о том, что сотворил его Эйни.

Он не винил его. Он не винил бы Эйни, даже если бы тот совершил все это сознательно. Но вот себя за то, что не успел вмешаться, укорял очень часто. Слишком часто. И, честное слово, Эйни от этого легче не становилось.

Здесь, в Штатах, неожиданно заартачились комэйрк, природные духи-хранители. Они искренне откликнулись на призыв Паука не причинять вреда смертным, что, надо сказать, для комэйрк – любых, не только здешних – было своего рода духовным подвигом. Последнее тысячелетие, когда христианство и мусульманство волной накатились на тварный мир, прошло для них довольно болезненно. И все же они нашли в себе силы простить людей. Они честно старались не обращать на смертных внимания. А американские комэйрк всего-то и хотели, что изгнать из своих владений всех, в ком не было крови коренных обитателей этих земель. Не святые же они, в самом деле. Нельзя ожидать от них всепрощения.

Паук и не ожидал. Он его потребовал. Честно предупредив, что если убийства не прекратятся, комэйрк будут отнесены им в категорию низших фейри, с которыми поступят по законам военного времени.

Они не поверили. Они, скорее всего, просто не поняли, чего же он хочет от них. Ду'анн алла, старый друг, всегда живший в мире с духами природы, не мог же он всерьез угрожать им. Да и, кроме того, как можно уничтожить их, тесно связанных с царственной владычицей Талау – Землей? Как можно уничтожить реки и горы, леса и пустыни, холмы и степи?

Что тут скажешь? Комэйрк просто выбрали неудачное время для того, чтобы вообразить себя неуязвимыми.

А о том, что вместе с ними будут уничтожены и люди тот же Хельг, если и подумал, то лишь потом. После.

Когда все закончилось.

Он был слишком силен в те дни – дни чествования Паука Гвинн Брэйрэ и его племени, дни принесения обильных жертв, всеобщего восхищения и осознания себя победителем. И он ненавидел все это, он слишком устал, чтобы как следует подумать о том, что делает. А паутина его стала воистину смертоносной, и то, что было задумано, как показательная порка превратилось в массовое убийство. Целые орды фейри набросились на тех, кого они сочли врагами Паука. Он ведь сам сказал: мир возможен лишь в том случае, если смертным не будут причинять вреда.