К сожалению, остались и "следы" работы агронома-энтомолога. Мы находили мертвых скворцов и кекликов. Каждый раз, когда Костя натыкался на мертвую птицу, болезненно морщился и уходил в сторону. Даже несколько минут работы опылителя стоило жизни нескольким десяткам птиц! Не хоте лось думать о том, что случилось бы у подножия Каптар-ханы, если бы... Впрочем, зачем думать о том, чего не произошло?
"МОКРЫЕ" ДНИ
Через несколько дней погода совсем испортилась Тяжелые темно-серые тучи, словно грязная вата, заполнили окружаю щие ущелья, скрыли горы и, цепляясь за кусты, медленно поползли совсем рядом с нашим лагерем. Дождь то мелкой водяной пылью, то плотными, крупными, больно бьющими каплями лил круглые сутки. Даже воздух казался насквозь пропитанным водой. Глинистая почва склонов так разбухла от влаги, что размазывалась под ногами, как тающее масло, и на самом маленьком уклоне ноги неудержимо сползали вниз. Подняться же по склону было совершенно невозможно. Ходить по горам стало опасно, и Костя запретил покидать лагерь. К тому же в дождь все змеи прятались, и отыскать их было очень трудно.
В палатках стало так сыро и холодно, что мы сначала переселились в кузов грузовика, а потом переехали в кишлак. Здесь в глинобитной кибитке1 стало и суше и теплее.
В первый же день мы дочиста вымыли автомобиль, просушили у очага отсыревшие спальные мешки и привели в порядок все снаряжение. Потом потянулись скучные дни вынужденного безделья.
Каждое утро мы выходили из кибитки с надеждой увидеть солнышко и хоть кусочек голубого неба, но всякий раз нас встречала пронизывающая сырость тумана и низкое хмурое небо, покрытое темными тучами.
В горных кишлаках развлечений мало. Соседи здесь знают друг друга, пожалуй, лучше, чем кто-нибудь из них знает сам себя. Секретов здесь нет. Вся жизнь на виду. Приезд в кишлак незнакомых людей -- целое событие. Дом наших любезных хозяев превратился в мужской клуб. С раннего утра и до поздней ночи наше жилище было битком набито мужчинами. Затянувшееся ненастье не позволяло вести полевые работы, и многие были свободны .
Жена и другие члены семьи нашего хозяина беспрерывно кипятили и подавали гостям кок-чай2.
Закон гостеприимства у горцев в крови. Любому гостю уважение и почет. Гостю отдадут последнюю лепешку и, укладывая спать, укроют одеялом, если даже оно в доме единственное. Ни сам хозяин, ни один из его домашних не выражали неудовольствия по поводу ежедневного нашествия гостей и хлопот, связанных с этим. Наоборот, хозяин был очень доволен и гордился тем, что его дом стал в эти дни центром кишлачной жизни. Нам же было очень неловко причинять беспокойство и без того большой семье, и мы хотели переехать во двор кишлачной школы, но Курбан-Нияз очень неодобрительно отнесся к этому. Он спросил Костю:
-- Хозяин чем-нибудь тебя обидел?
-- Что ты, Курбан-Нияз, здесь очень хорошо. Нас встретили как родных. Просто и мне и всем остальным очень неприятно, что из-за нас добрым людям нет покоя.
-- Тогда нельзя переходить. По обычаю гор, чем больше гостей в доме, тем больше хозяина уважают. Если гость покидает дом и уходит в другой, доброе имя хозяина уходит вместе с ним. Это кровная обида хозяину!
Пришлось нам остаться в том же доме, и нашествие гостей продолжалось.
О чем бы ни говорили гости, а начинали они с разговоров, не имевших никакого отношения к змеям, беседа неизменно заканчивалась темой о змеях. Все мы (кроме шофера) хорошо знали узбекский язык и принимали в этих беседах активное участие. Всех нас осаждали вопросами, но больше всего Костю. Мы с дядькой обычно отмалчивались.
Костя охотно вступал в разговоры, но не столько отвечал на вопросы, сколько сам расспрашивал об окружающей местности и змеях, встречающихся в окрестностях кишлака.
В кибитке гости садились вдоль стен на кошму, перед ними расстилали дастархан1, подавали лепешки, сладости и сухие фрукты. Время от времени в дверь кибитки просовывалась женская рука с горячим чайником. Неторопливое обстоятельное чаепитие продолжалось весь день.
Вандоб -- сравнительно небольшой кишлак, и все же ежедневно в кибитку приходило десятка два мужчин. Большинство из них составляли довольно молодые горцы, однако и самые уважаемые вандобцы -- седобородые аксакалы2 -- не обходили кибитку нашего хозяина. Аксакалы всегда приходили чуть попозже молодых, и, как бы ни тесно было в кибитке, старикам обязательно находилось удобное место в почетном углу. Все горцы -и старики и молодые -- держались с достоинством, но без заносчивости. На дружеские шутки обижаться не полагалось. Наоборот, весельчаки-острословы пользовались особым уважением. Удачная шутка или не менее удачный ответ вызывали такой взрыв дружного хохота, от которого, казалось, даже стены кибитки ходили ходуном. У стариков верховодил наш хозяин -- седой как лунь, рослый, но уже слегка сгорбившийся старожил Вандоба усто3 Мамашарип, у молодежи -- учитель кишлачной школы Карим-домулло4.
До нашего приезда в Вандоб аксакалы по пятницам обычно собирались в кишлачной мечети, где имам5 кишлака после молитвы читал им Коран и священное писание мусульман -- хадисы Сунны. Послушать это чтение заходили и мужчины помоложе. После нашего появления поведение мужчин изменилось. В первую же пятницу почти все они сидели в нашей кибитке.
Имам кишлака -- мулла Кори-Абдусаттар6 до этого тоже был среди гостей, но в пятницу не пришел. В полдень, когда, как обычно, раздались его крики, созывавшие односельчан на молитву, только один из стариков кряхтя поднялся с кошмы, вышел из кибитки и медленно поплелся к мечети. Все остальные мужчины словно не слышали надсадных завываний муллы.
На следующий день, в субботу, мулла Кори-Абдусаттар пришел к нам, как и раньше, но, здороваясь, поджал губы и укоризненно заметил, что о боге и молитве забывать нельзя. Все горцы промолчали. Мулла уселся на свое обычное место и молча принял предложенную ему пиалу с кок-чаем. Однако через несколько минут и он принял участие в общем разговоре. В это время Костя, расспрашивая о чем-то одного из гостей, достал записную книжку и делал в ней какие-то пометки. Как это иногда случается, все почему-то притихли, и вдруг раздался негромкий, но слышный всем голос муллы Кори-Абдусаттара:
-- Правильно, Костя, запиши, запиши, как найти это место! Там ты обязательно найдешь клад, который ищешь! Тишина в кибитке сразу стала напряженной.
-- О каком кладе вы говорите, почтеннейший мулла? -- не отрываясь от записной книжки, спросил Костя.
-- О том самом, который вы пытаетесь отыскать, пользуясь людским невежеством! -- притворно сокрушенно вздохнув, язвительно ответил мулла.
Костя отложил записную книжку и повернулся к мулле:
-- Высказали: "пользуясь людским невежеством"? Мулла сверкнул глазами и, словно стреляя в упор, отрывисто бросил:
-- Да!
-- Откуда вы это взяли, почтеннейший мулла?
-- Эх, Костя, Костя, -- покачал головой мулла Кори-Абдусаттар. -Ученый ты человек, а не знаешь того, что божье слово все равно будет выше любой твоей науки. От всевышнего не скроешь никаких черных намерений. Любое тайное намерение можно разгадать, если знать священные хадисы Сунны! Священное писание содержит все мысли людские, и никто ничего нового придумать не может. Все предопределено аллахом!
-- Подождите, почтенный мулла... -- пытался остановить его Костя.
-- Нет! Я не буду ждать! Хватит вам морочить головы простым людям! Пусть все узнают правду! -- почти закричал мулла Кори-Абдусаттар. -Слушайте меня, люди! Слушайте, что говорит священная Сунна!
В кибитке и без того было тихо, а после этих слов тишина стала звенящей.
-- Вчера, в день святой пятницы, читал я святую книгу хадисов. Никто из вас, нечестивцы, -- обратился мулла к старикам, -- не пришел ни помолиться, ни послушать слово божие! Вы предпочли, как бабы, развесить уши и внимать тому, кто дурачит вас, выманивая сокровенную тайну! Если бы вы слушали святое слово в мечети, то не отверзли бы уста свои перед нечестным человеком!
