Тогда командир решил изменить тактику и открыл перекрестный огонь. Но Римо с Чиуном уже подошли слишком близко, поэтому стрелкам пришлось вернуться к индивидуальной снайперской стрельбе.
Но и с этим они тоже опоздали.
Один из снайперов прицелился в Римо, точно, в грудь, и аккуратно спустил курок - так получался наиболее чистый выстрел. Вдруг он почувствовал, как собственная винтовка ударила его по плечу, при этом почему-то не услышав выстрела и даже не ощутив, как приклад, к которому прикоснулся Римо, вонзился ему в плечо. Дело в том, что был перерезан нерв и сигнал боли не поступил в мозг. Винтовка упала на пол, и стрелок, не понимая, что происходит, схватился за безжизненно повисшую руку.
Римо уложил его коротким ударом в шею и повернулся к другому солдату, который как раз вскинул винтовку.
- Вот что я скажу тебе, приятель, - начал Римо, спокойно сложив руки на груди, - даю тебе один бесплатный выстрел.
И солдат выстрелил. Пуля полетела точно в цель, но человек, которому она предназначалась, почему-то не упал и даже не схватился за живот. Солдат снова вскинул винтовку, но было уже поздно.
- Я же сказал: только один. Ты выбываешь из борьбы, - проворчал Римо и превратил лицо противника в кровавую мешанину.
Перешагнув через тело, Римо направился к Чиуну, но Мастер Синанджу не нуждался в помощи. Перед ним червяком извивался парень, у которого отказали ноги, а рядом прыгали еще двое, пытаясь его подстрелить. Но каждый раз, едва они поднимали винтовки, Мастер Синанджу одним ударом откидывал их как детей.
- На твоем месте я бы бросил это дело, - сказал ему Римо. - Так ты только продлеваешь агонию.
- Тихо! - скомандовал Мастер Синанджу, и стволы почему-то поднялись вверх. - У-лю-лю!
Но солдаты не сдавались. Им было достаточно всего одного выстрела, но они никак не могли прицелиться. Один из них даже заплакал от огорчения.
Наконец Мастеру Синанджу надоела эта игра, и он схватил стволы. Сделано это было очень быстро, и рука Чиуна была тверда, хотя солдатам и в голову не пришло, что он сжал стволы.
- Они мне надоели, - заявил Чиун, с деланым равнодушием направляясь к дверям.
Солдаты просто не могли поверить своему счастью и, прицелившись, выстрелили. Но стволы взорвались, поразив горе-воинов градом осколков. Продолжая сжимать в руках ненужное уже оружие, они упали, словно деревянные солдатики. Впрочем, они и были марионетками в чужих руках.
- Неплохо попрактиковались, - сказал Чиун. - Ты скольких уложил?
- Двоих.
- А я троих. Я выиграл.
- Нет, кажется, мы оба проиграли. За нами охотятся.
- Ну, это уж слишком для того, чтобы влиться в коллектив.
Глава двадцать третья
Ферриса ДОрра вынесли из фургона прямо на раскладушке, и сделали это солдаты в коричневой форме со свастикой на рукавах.
Когда его несли к административному корпусу, он выглянул из-под одеяла. Было темно. Он понял, что попал в какой-то лагерь с высоким забором, который охраняли часовые. На территории лагеря находилось много солдат и располагалось множество построек, причем над каждой развевался нацистский флаг. Все это напоминало места, о которых так любила распространяться его мать, - Треблинку и Освенцим, - хотя Феррис знал, что такие места просто не могут существовать на американской земле.
"Господи, - пронеслось у него в голове, - я попал в концентрационный лагерь!"
Его принесли в уютную гостиную, где блондинка по имени Илза попыталась стянуть с него одеяло.
- Ну, вот мы и дома, - сказала она. Но Феррис отказался вставать и, вцепившись в одеяло, не давал его с себя стащить.
- Давайте же, - нежным голоском уговаривала Илза, - вставайте.
- Может, мистер ДОрр хочет освежиться? - раздался гортанный голос, мучивший Ферриса в кошмарных снах. - Не принять ли ему душ?
- Ни в коем случае! - завопил Феррис ДОрр. - Я знаю, что означает ваш душ!
- Его испугало долгое путешествие, - сказал Конрад Блутштурц. - Давай, я с ним поговорю, а ты пока разожги печь.
- Я не еврей! - выкрикнул Феррис, вскакивая на ноги.
- Вы нам уже говорили об этом! - рассмеялся старик. - Илза просто собирается приготовить обед. Что вы предпочитаете?
- Что угодно, лишь бы это была ветчина, буженина или свиные отбивные.
- Что-нибудь из этого, Илза! - крикнул старик вслед девушке. - Идите сюда, - обратился он к Феррису, - садитесь рядом. Вы очень странный молодой человек, но при этом вы гений. Все гении странные.
- Я хочу домой, - заявил Феррис, усаживаясь в кресло с той же решимостью, с какой обитатель камеры смертников опускается на электрический стул. Ему вдруг отчаянно захотелось лимонной колы, но он знал, что ее уже много лет как перестали выпускать.
- Не бойтесь, вы пробудете здесь очень недолго. Мне нужен ваш опыт. И распылитель.
- Я вам его дарю, только посадите меня скорее на автобус!
- Обязательно, но только через неделю. А сейчас я расскажу вам о моих планах. - И старик развернул перед Феррисом свои чертежи. - Как видите, некоторые детали очень хрупкие, но у нас есть формы для отливки. Скажите, можно с помощью вашего распылителя отлить мелкие детали?
Феррис мельком взглянул на чертежи.
- Запросто. А теперь я могу идти?
- Только после того, как эти детали изготовят и соберут.
- А что из них соберут?
- Меня, - коротко ответил Конрад Блутштурц. - Из них соберут меня.
- Но из тех деталей, что изображены на этих чертежах, можно изготовить небольшой танк.
- Так оно и есть.
Всю ночь приносили какие-то отливки, болванки и прочие заготовки из титана. Титан был высокого качества. На некоторых образчиках Феррис опознал клеймо "Титаник титаниум текнолоджиз". Ферриса заставили плавить титан, а из расплавленного металла отливали детали механизмов. Солдаты в коричневой форме относили детали в соседнее помещение. Как-то раз дверь приоткрылась, и Феррис увидел, что там находится операционная.
Он вспомнил леденящие душу рассказы матери о тех жутких операциях, которые производили нацисты над беззащитными пациентами. Однажды он и сам видел фотографию двух фашистских врачей, с надутым видом стоящих над покрытым простыней телом. Из-под простыни торчали ноги, на которых практически не было мяса.
Феррис ДОрр содрогнулся. Он не знал, во что его втянули, но чувствовал, что стал участником какого-то злодеяния. И впервые в жизни он понял, почему его мать так упорно не хотела забывать истребление евреев в фашистских лагерях.
Это происходило снова, на сей раз в Америке. И Феррис принимал в этом участие.
- Что здесь происходит? - спросил он у Илзы, закончив отливку самых крупных деталей для какой-то зловещей на вид серповидной части.
- Очищение Америки, - ответила она, словно это было что-то само собой разумеющееся.
- От чего?
- От евреев, негров, азиатов и прочих второсортных людишек. Смитов, например.
- Смитов? - переспросил Феррис ДОрр, вспомнив страницы из телефонной книги.
- Да, они хуже евреев и всех остальных. Гораздо хуже. Это из-за Смита герр фюрер Блутштурц оказался в инвалидной коляске. Но вы поставите его на ноги!
И тут Феррис понял: ненависть не делает различий. Всю жизнь он пытался скрыть свое происхождение, частично из ложного чувства стыда, частично от страха, но зло, которое преследовало его в снах, наконец все же нашло его. От ненависти спасения нет.
- Никто не может чувствовать себя в безопасности, - произнес он вслух.
- Что вы сказали, милый?
Феррис ДОрр поднялся и выключил распылитель. Титан, едва начавший плавиться в своей отливке, тут же застыл.
- Но эта деталь еще не закончена! - воскликнула Илза.
- Закончено, все закончено, - твердо произнес Феррис ДОрр и столкнул распылитель с подставки. Тот с тихим стуком ударился об пол; трубка от удара погнулась. С одной стороны отскочила панель.
- Эй, зачем вы это сделали?
