– Во всяком случае, это будет лучше, чем хлеб и сыр, – сказала Флора, – но если у него ветрянка, не входите внутрь. Сразу возвращайтесь и ни к кому не прикасайтесь. Недоставало еще вам заразиться.

Дом пастуха Конна стоял, укрывшись в рощице вязов. Прилетевшие грачи производили несмолкаемый шум высоко на деревьях, когда появился Матт. Дворовая собака, привязанная на цепь, тявкнула от скуки, и в тот же момент в открытых дверях с рассеянным взглядом появилась мачеха Дейви, с привязанным впереди запеленутым младенцем, старательно сосущим грудь, хотя ее движения выдергивали сосок изо рта. Так что руки ее были свободны для прядения. Как и большинство местных женщин, она предпочитала прясть вручную, а не с помощью самопрялки, потому что она не позволяла следить за ползающими детьми, отбившимися курами или кипящими горшками. Почти каждая хорошая жена пряла шерсть Морлэндов, ибо это приносило в дом дополнительный доход. Обычно агент приносил шерсть, жена пряла ее, и агент собирал пряжу через неделю, оплачивал работу звонкой монетой. Многих женщин брали в жены за то, что они хорошо умели прясть. Это было более важно, чем хорошо готовить или шить.

Урсуле минуло восемнадцать, когда отец Дейви женился на ней. Матт помнил, какой миловидной она была. «Ветреница» – назвал ее Старый Конн. «Она уже не так хороша», – подумал Матт с грустью. С тех пор у нее родилось четыре ребенка и она потеряла несколько зубов. Косматые волосы не причесаны, одежда поношенная и растрепанная. К тому же она растолстела, или же снова была беременна. Толстая веревка опоясывала ее, за пояс была заткнута прялка, и несмотря на то, что ее явно что-то волновало, руки продолжали отпускать и хватать веретено и вить нить в неизменном ритме, как будто они не имели к ней никакого отношения, как будто ее руки были самостоятельными живыми существами. Движением ее рук, когда она хватала веретено, выдергивало сосок изо рта ребенка каждый раз, но он, по-видимому, привык к этому и не хныкал в знак протеста, просто хватал его снова и продолжал сосать.

– О, это ты, молодой хозяин, – произнесла она совершенно доброжелательным тоном. – Я думала, что это мой хозяин возвращается, а ужин еще не готов.

Из дома доносился запах пищи, и у Матта потекли слюнки. Если бы он подумал, он бы понял, что ее муж, молодой Конн, еще не вернулся. Верх дома занимал ткацкий станок. Стук челнока и ритмичный глухой стук педалей можно было слышать задолго до подхода, когда на нем ткали.

– Он ушел помогать отцу. Что ты хотел?

Это прозвучало не гостеприимно. В дни, когда мать Дейви была жива, она обычно просила его войти и предлагала перекусить, прежде чем задавать подобные вопросы.

– Я пришел узнать, все ли в порядке с Дейви. Он пропускает школу, не заболел ли он.

– Нет, он не болеет. Но его брат Боб повредил ногу и не может ходить, а кому-то надо глядеть за скотиной. Я никак не могу. С четырьмя детьми мне надо и прясть, и готовить, и бобы пропалывать, и я не знаю, что еще. Одному Богу известно. Он дал мне только две руки, а работы хватит на все шесть.

Она сердито нахмурилась. Матт подумал, жалеет ли она, что вышла замуж за Конна. Когда-то она была самой миловидной девушкой в деревне и горничной у господина. Но ее рассчитали, когда господин женился, ибо новая жена не желала держать такую хорошенькую служанку в доме. Чем стать дояркой, она предпочла принять предложение только что овдовевшего крестьянского ткача. Конн хорошо с ней обращался, никогда не бил ее, даже когда у нее подгорал обед, у них родилось четыре малыша. Они жили все вместе и тесно. Ее падчерица Бетти и пасынок Боб были старше ее, и для Дейви нужна еда и одежда, да еще старик, худший, по ее мнению, из всех, корил ее открыто за промахи...

Она почувствовала запах подгоревшего мяса и кинулась в дом с нечленораздельным криком. Матт привязал Гоулдфинча и последовал осторожно за ней. Он помнил, как выглядел дом при жизни матери Дейви. Теперь он был неухоженный и заброшенный. В нем стоял спертый воздух. На большом столе грудились грязные тарелки и горшки. В углу стояла неприбранная кровать, покрытая кусками шерсти. На полке над камином дорогая оловянная посуда совсем потускнела. Урсуле не хватало времени на чистку оловянной посуды, как впрочем и на все остальное. Дом был небольшой и довольно пустой. Но Матту он всегда казался уютным, как его второй дом. В большой комнате Конн и Урсула жили и ели, отдыхали после работы. В углу стояла их кровать и люлька для малышей.

Через дверной проем на другой стороне находилась еще комната, где Боб и Дейви делили одну кровать, а Бетти и Старый Конн имели по койке. На пол на ночь клался тюфяк для двух старших малышей, а на день его сворачивали. Скрытая лестница в каменной стене вела наверх на чердак с ткацким станком. В главной комнате, напротив кровати, деревянная лестница без перил спускалась вниз в кладовую, где держали морковь, репу, картофель, лук и яблоки. Иногда туда клали мешок с овсом или бобами. Внутри большого дымохода всегда хранились окорока и бекон, иногда подвешивалась рыба для копчения. Над столом на гвоздях висели пучки трав и связки чеснока. Была еще одна маленькая холодная каменная комната в задней части дома. В ней держали молоко и сыр. В ней же взбивали масло. Там обычно стоял бочонок доброго октябрьского эля, и висели кролик или заяц, или фазан, а то и все вместе, в ожидании потрошения.

Дом, сам по себе, был не без удобств. Помимо оловянной посуды, красивый красный коврик заботливо положили на пол перед лучшим сиденьем – крепким дубовым стулом с резьбой. Говорили, что этот стул Старый Конн сам сколотил еще в юности. Стояли табуреты, так что дети могли не сидеть на полу, красивый дубовый шкаф для одежды, лоскутным покрывалом застилали на день кровать. В общем все вполне достойно и спальни госпожи.

Однако в доме теперь ощущалось затхлое негостеприимство, и Матт от всего сердца пожалел Урсулу. Она помешивала одной рукой мясо, держа другой веретено, чтобы не испачкать. Женщина согнулась под тяжестью уснувшего и обвисшего ребенка. Его склоненная головка едва не прижималась к краю горшка.

– Прошу прощения, что вторгся к тебе, хозяйка, – сказал Матт самым вежливым тоном, – но раз уж я здесь, позволь хотя бы помочь тебе. Ребенок спит. Разреши мне положить его в кровать.

Она посмотрела на него с недоверием.

– Нет, хозяин, это не подходящая работа для тебя.

Матт шагнул к ней, двигаясь медленно, будто она была диким животным и могла испугаться.

– Ты умеешь нянчить детей?

– Я очень хорошо могу их нянчить, моя няня Флора может это подтвердить.

Хотя Урсула глядела со страхом, она не шевельнулась, пока он развязывал концы пеленок и осторожно забирал ребенка на руки. Ее спина тотчас распрямилась, ощутив свободу, но она все еще наблюдала за ним, немного нервно, когда он баюкал малыша и смотрел в его запачканное личико.

– Это кто? – спросил он.

Черты лица ребенка были довольно милы, но запах от него шел не очень приятный.

– Конечно, Маригоулд. Питер спит в люльке, слава Богу. Двое других с Бобом – за домом. Что я буду делать, когда младшие начнут бегать вокруг, я не знаю.

Тон ее голоса опять становился обиженным, и Матт осторожно ушел и положил Маригоулд в кроватку в темном углу рядом с братом. Потом постоял немного, укачивая малышей, пока те не уснули. Когда он вернулся, Урсула уже успокоилась, отложила в сторону пряжу и пекла овсяные лепешки на противне. Она примирительно улыбнулась Матту, обнажив редкие зубы.

– Ну, молодой хозяин, это очень любезно с твоей стороны. Ты останешься на ужин? Дейви скоро придет. Он пасет коров и гусей на общинном выгоне весь день, но желудок приведет его домой. Пойди за дом и посиди пока с Бобом.

– Чем я могу помочь тебе? Я могу помешать мясо? – предложил Матт, но она снова приняла раздраженный вид.

– Нет, нет. Ты мне здесь мешаешь. Я сама управлюсь.

За домом, где воздух казался удивительно свежим после духоты комнат, вдоль побеленной стены избы стояла скамейка. На нее падали последние лучи заходящего солнца. Там Матт и нашел Боба. Он сидел, вытянув ноги. С другой стороны, где была холодная кладовая над стенами торчала крыша, служившая для сохранения в кладовой прохлады. Здесь под скатом крыши лежали сложенные блоки торфа и небольшие бревна для очага. Несколько ласточек гнездились над заготовками дров и дерна. Они метались туда-сюда, добывая пищу и вскармливая птенцов. Их призывное «сви-сви» дополняло хриплый крик грачей.