В Будапеште мы долго ходили по гостинице в поисках охотника на наш товар. Наконец, один нашелся, он взял у нас бутылку и дал за нее какую-то купюру. На вырученные деньги мы купили маленький пакетик леденцов, всего десять штук, по две штучки на каждого. Леденцы были вкусные.

Но чемоданчик я продолжала беречь, хотя надежда на валюту лопнула. Это был уже не товар, а сувенир, память. С чемоданчиком в руке я спустилась по трапу самолета в израильском аэропорту.

Когда вещи наши погрузили в микроавтобус, чтобы везти нас по адресу, который мы дали, я вошла в машину последней и поставила свою драгоценность возле себя, у двери.

Мы ехали долго, а может, просто нам показалось, что путь был длинным, да еще шофер никак не мог найти улицу, которую мы назвали. Но вот, наконец-то, машина остановилась, двери открыли, можно выходить. Наверное, от усталости я потеряла бдительность.

Володя, муж Ирины, который всегда все делал быстро, на этот раз особенно поторопился. Только открыли дверь, он схватил верхний тюк и вывалился с ним из битком набитой машины, зацепив ногой драгоценный чемоданчик. Он упал на асфальт, раздался звон разбитого стекла, и большая пахучая лужа растеклась по дороге.

-- Что это? -- спросил шофер на иврите, который мы не знали, но вопрос поняли.

-- Водка, -- ответила я грустно. Он тоже понял, хотя не знал русский. Шофер махнул рукой: какие пустяки. Было странно, ново, что жидкость, растекающаяся по асфальту, не ввергла шофера в транс, он не бросился спасать ее остатки, отошел равнодушно. Что-то сказал про супермаркет (это слово мы знали), наверное, о том, что там можно купить водку.

Наличие остатков попыталась выяснить я. Осторожно расстегнула замки, выгребла стекла вместе с мокрыми газетами. Мои старания по упаковке были вознаграждены: в середине чемоданчика остались целыми две бутылки -столичная водка и этот самый коньяк.

Водку мы подарили на следующий день после приезда. Были хануккальные дни, нас пригласили в гости соседи друзей, у которых мы остановились, и мы захватили с собой русский сувенир. Хозяин подарок принял охотно, сказал: "Спасибо", и показал нам выстроенную на высоком шкафу шеренгу из нераскрытых бутылок спиртного, среди которых было несколько таких же, какую принесли мы. Он, довольный, поставил и эту рядом.

А коньяк мы берегли.

Не могу сказать, что мы сразу стали израильтянами и, собираясь в дружеском кругу, пьем только колу. Но чтобы поставить на стол с таким трудом сохраненный коньяк, нужен был случай особый. Теперь этот день настал, мы откроем коньяк на новоселье. Кроме него, везем еще несколько бутылок вина.

Ребята довольно быстро уложили вещи в машину, мы подошли, чтобы взглянуть, как все сделано, нам понравилось. Поклажа даже вместе с дровами заняла примерно три четверти пространства, а на оставшейся площади они расставили кресла.

-- Как здорово, -- сказала я. -- нам будет удобно ехать.

-- Ну что вы! -- заявил старший. -- Здесь вам все равно будет не очень комфортно. Вы поедете в кабине с шофером, там удобнее. А на кресла -- вы не возражаете? -- сядем мы.

Ну как можно возражать? Они уступают нам комфортабельную кабину, а сами будут трястись в кузове под тентом. Мы не только согласны, мы благодарны им за такую заботу. Хотя, в общем, это нормально -- они ребята молодые.

Мы садимся в кабину. Втроем, с шофером, все-таки тесновато, некуда поставить чемоданчик.

Самый молодой, худющий, он выглядит особенно усталым, но заботливо помогает мне подняться в машину, спрашивает:

-- Мешает чемоданчик? Давайте его сюда. Мы довезем, не волнуйтесь. И я отдаю свое сокровище.

-- Осторожно.

-- Понятное дело.

Мы трогаемся в путь.

Машина большая, груженая тяжело ползет вверх. Мы слушаем шоферские байки, он мужчина лет сорока, бывалый, все время что-то рассказывает, я слушаю, но не слышу. Мне важно -- успеть. День с утра был хороший, а к вечеру в Галилее обещали дождь.

-- Не волнуйтесь, -- говорит шофер, -- все будет в порядке. Туч пока не видно. Дождь, если будет, то ночью. Успеем.

И вдруг машина останавливается. Шофер выходит, возвращается, опять собирается уходить.

-- Что случилось? -- спрашивает муж.

-- Мотор перегрелся, -- спокойно говорит шофер. -- Не волнуйтесь, скоро поедем.

Не хватало только, чтобы машина застряла в пути. Но делать нечего, сидим, ждем. Возможно, шофер пошел за водой для мотора.

Это место, где узкая дорога в гору немного расширяется, что и позволило тяжелой машине отъехать в сторону и не заторить движение, мы запомнили, оно для нас историческое. Отсюда открывается прекрасный вид. Но это мы потом, когда проезжали мимо, вспомнили это место и обратили внимание на ландшафт, а тогда, кроме стрелок часов, ничего не видели. А стрелки двигались, и небо темнело.

Шофер вернулся минут через двадцать (неужели прошло всего двадцать минут?), сказал удивительно бодро:

-- Все, поехали.

Дальше мы двигались быстро и вскоре были у цели.

Первым делом мне возвратили чемоданчик.

-- Все в порядке, -- сказал мне его хранитель, самый молодой из ребят, и улыбнулся.

Но мне было не до бутылок. Я поставила чемоданчик в сторону. Я пыталась хоть как-то руководить тем, что происходило. А происходило нечто ужасное.

Свою будущую квартиру мы видели до переезда и знали, куда что поставить. Вещи предполагалось разместить по комнатам так, чтобы потом было легче их собирать и складывать. Быстрее внести все можно, если открыть не только дверь, но и большое в полстены окно, выходящее прямо в будущий сад. И теперь в эти два проема ребята без разбора втаскивали части мебели, мешки, коробки, чемоданы и кидали их, где попало. Уже темнело, надо было торопиться, но быстро не выходило. Они вытаскивали из машины поклажу и волочили по земле, били о ступени, бросали. Мы не в состоянии были остановить движение, внести хоть какую-то стройность в эту невообразимую какофонию. Стенки шкафов, раньше так бережно уложенные, связанный, тащат по земле, углы оббиваются, из них сыпется какая-то труха. Почти новый двуспальный матрац везут по земле волоком, втаскивают в открытый проем окна, матрац падает, двое, что тащили, падают на него. Один несет кресло, спотыкается, падает, поднимается, опять падает.

Доски, против которых я так возражала, но которые мы все-таки довезли, были все целые, хорошо отделанные, чистые, других муж не брал. Их бросают во дворе прямо на землю, мы не успеваем подстелить специально для этого приготовленный брезент. Хорошо, что нет дождя, но дождь может пойти ночью.

Этот кошмар, когда одну за другой приволакивают и бросают вещи, когда все перепутано, переломано, побито, мне кажется, никогда не кончится.

Но я терплю. Бедные мальчики, какой у них трудный день, они загрузили и разгружают вот уже вторую большую машину, голодные, мне их жаль. Я им сочувствую, я не злюсь, я только прошу: "Осторожнее", когда вносят холодильник.

Они ставят холодильник на пол, муж включает его в сеть. Слышится знакомое урчание. Слава Богу! Остальное как-нибудь разберем и починим.

Наконец, все кончено. Мы провожаем наших благодетелей до машины, отдаем деньги, как было договорено. Они довольны, улыбаются, но как-то странно выглядят. Я только теперь замечаю эту странность. Один долго жмет руку мужу, другой пытается меня обнять. Много раз повторяют:

-- Спасибо.

-- Спасибо, -- говорю и я. -- До свиданья.

Уже совсем темно. Большой грузовик трогается в обратный путь.

Мы закрываем окна и двери.

Прежде всего надо поставить кровать, чтобы было, где лечь. Но матрац невозможно испачкан, и я начинаю его чистить.

Несколько дней спустя, разбирая вещи, я обнаружила, что чемоданчик стоит в лужице. Я открыла, стала смотреть. Бутылки, завернутые в газеты, уложены были, как и прежде, плотно, но бумага была мокрой. Я ее оборвала. увидела, что одна из бутылок пуста, а пробки нет. Здесь было хорошее домашнее вино, нам его подарили на прощанье знакомые израильтяне.