-- А что делать с Толей?

-- Как -- что? Быть женой. Мужчины ломаются легче. А ты -- жена.

-- Ты хочешь сказать, что быть женой -- это проклятие?

-- Ну что ты, боже упаси! Это высокое предназначение.

Жуть!

Хорошо, что они не опускаются до патетики, а говорят, посмеиваясь. Но мама именно так и думает. Жена -- терпи, держись, делай. И еще -- выгляди.

А как она, Светлана, выглядит? Хорошо бы на саму себя посмотреть со стороны.

В темном окне автобуса качнулся ее силуэт. Надо бы поправить прическу. Это было сегодня? Или вчера? Или так каждый вечер? Поправить прическу невозможно: в руках сумки, тяжелые сумки, опять забежала на рынок после занятий, вечером все дешевле. "По совместительству еще и ломовая лошадь", -подумала о себе Светлана.

Все-таки она высвободила руку, убрала упавшую на лоб прядь волос. Рука была затекшей и болела. Уже не помогают ни кремы, ни резиновые перчатки. Особенно плохо зимой.

Где-то она читала? У кого-то из больших писателей. Девушка была прекрасна, она приходила в сад и сидела всегда на одной и той же скамейке в красивом платье и в перчатках. Всегда в перчатках. Он смотрел на нее издали, потом, наконец, решился и подошел. Он был влюблен и мечтал поцеловать у нее руку. Оказалось, руки ее были ужасны. Она работала на красильной фабрике, краски изъели кожу, язвы были неизлечимы. Потому она всегда носила перчатки. А он был аристократ и хотел целовать красивые ручки. И не женился. И оченьочень страдал.

Конечно, лучше холеные ручки.

Хорошо, что никому не приходит в голову целовать руки ей, Светлане. А за компьютером можно сидеть и с такими. Было бы место за компьютером.

Когда едешь в автобусе, время твое. Можно думать, о чем угодно. И мысль цепляется за мысль, неожиданно что-то вспоминается.

Анатолий приехал на один день домой, и Светлана уговорила его пойти в гости к знакомым, тоже, как они, олимам. Сидели за столом, ели-пили. Позже пришел еще один гость, молодой человек, на вид совсем молодой, оказалось -ему тридцать семь. Это был родственник хозяев, приехал повидаться из БеэрШевы. Он тут же подсел к столу, вошел в разговор, будто тут и был, перетянул внимание на себя. Бывалый расторопный парень, подумалось Светлане, в Союзе про таких говорили, что они в Израиле не пропадут, такие в Израиле прекрасно устроятся.

-- Где работаешь? -- спросила Светлана.

-- В ночном баре.

-- Метрдотель?

-- Увы! Пока мою посуду.

Показал руки -- все изъедены. Хуже, чем у нее, Светланы.

-- Почему не надеваешь перчатки?

-- Невозможно, не буду чувствовать жир.

-- А машину хозяин не может купить для мытья посуды?

-- Может. Но зачем? Я же стою дешевле.

-- Сколько ты в стране?

-- Три года. Но если быть точным, три года, один месяц и четыре дня.

Да... Весело... Говорят, что три года -- это рубеж. Или перешагнешь его и выкарабкаешься, или уже ничего тебе не светит.

Парень балагурит.

-- Кто ты? -- спросила Светлана.

-- Профессия? Кем я был? О! Я был большим человеком.

-- Сын академика? Заслуженный изобретатель?

-- Бери выше. Я работал в ателье по пошиву женской модельной обуви.

-- О!

-- Я снимал мерки.

-- Ножки, все ножки, -- понимающе сказала Светлана.

-- И зарабатывал прилично.

-- Я думаю!

-- Да!

-- А теперь -- какие ножки такими руками? -- посочувствовала Светлана.

-- Ма лаасот?

"Ма лаасот?" Это значит "Что делать?" Так говорят израильтяне, когда выхода нет и ничего изменить нельзя, и надо продолжать жить.

Анатолий весь вечер молчал, а по дороге домой вдруг сказал Светлане:

-- Сопьется парень.

-- А может, нет, -- отозвалась Светлана.

-- Сопьется.

-- Жалко парня.

-- Всех жалко, -- отрезал Анатолий.

Можно жалеть всех. Можно. Самое главное -- не начать жалеть себя. Иначе -все, силы тогда кончатся. А так хочется иногда, чтобы тебя пожалели.

В автобусе время твое, можно думать над нерешенной задачей, а можно просто расслабиться и бездумно закрыть глаза. Но сегодня бездумно не получалось, сегодня был какой-то странный вечер воспоминаний, вечер пережевывания разговоров, которые были и которых не было.

"Вот стерва", -- подумала Светлана о хозяйке виллы, которую сегодня убирала. Физиономия хозяйки вся в улыбке, наманикюренный пальчик скользит по дверце шкафа.

-- Ма зе, мотек? {Что это, милочка?}

Ах, какая вежливая стерва.

Светлана поймала себя на том, что в ее лексиконе появились не только ивритские слова, но и русские, которых раньше не было. Но разве только этого не было?

Самое ужасное не то, что она еще раз вытерла место, где уже и не было пыли, а что при этом тоже улыбнулась.

"Убила бы себя за эту улыбку", -- подумала Светлана и с ужасом поняла, что завтра сделает то же самое.

Деньги, проклятые деньги. Надо с этим кончать. Легко сказать -- кончать. Надо что-то выбирать. Смешно. Разве выбирает -- она? Выбирают -- ее. И этого раньше не было, чтобы ее выбирали.

Теперь все иначе. Я себя предлагаю, а вы не откажите, пожалуйста, используйте меня в качестве мойщицы полов, лестниц, сортиров. В другом амплуа я в этой стране не котируюсь. А мне очень нужны полсотенные, которые я у вас намываю за день. Надо выплачивать ссуду, кушать. учить детей.

Говорила она это кому-то невидимому, может быть, той улыбающейся госпоже, а может, другой. Понимаете, я не могу без ваших шекелей. И потому я вам улыбаюсь. А что я о вас думаю, это дело мое.

А думаю я о вас плохо. И любить я вас не могу.

А собственно почему -- плохо? Может, я вас просто не знаю?

А вы, вы можете меня любить? За что вам меня любить? И зачем? Я на вас работаю, вы мне платите. И нежные чувства здесь не при чем.

Любят-не любят... Если бы все было так просто.

Шел первый, а может, второй месяц их жизни в Израиле. Светлана тоже ехала в автобусе, только не в рейсовом, а в экскурсионном -- новеньких репатриантов, таких, как она, возили в столицу, это было первое знакомство со страной. На обратном пути все молчали, думали, наверное, об увиденном. Вот она -- история, вот они -- святые места. Светлана, во всяком случае, сидела, погруженная в свои ощущения, хотелось тишины.

И вдруг какая-то женщина поднялась, прошла вперед, стала рядом с шофером, повернулась лицом к публике. И -- заговорила. Есть такие люди, они считают своим долгом развлекать других, они не выносят, когда кто-то просто сидит и думает, его обязательно надо занять коллективным мероприятием. Женщина выполняла свой долг и очень себе нравилась.

Она рассказывала всякую чепуху, сплетни, вычитанные, наверное, из израильских газет, которые на русском языке печатались, да и сочинялись, для них, специально для приехавших из Союза. Какая-то муть, грязная, ненужная. Светлана слушала минуту-две, а потом перестала, думала, как всегда, о своем. Иногда до нее доносились имена:

Пушкин, Анна Керн... Пастернак... Боже, какая у этой активистки культпросвета ужасная, не русская речь, невозможный акцент. О Пушкине -- на таком языке!

И вдруг Светлана услышала: -- Знаете, почему они нас не любят? Потому что мы -- культурнее.

Господи, какой кошмар! Поневоле станешь антисемитом.

Это она подумала тогда.

А сегодня, сидя в автобусе и глядя в темные окна, вспомнила вдруг слова, которые тогда показались ей нелепыми, смешными, особенно в устах женщины, которая о поэтах знала из газет. Но Бог с ней, с той самозванной лекторшей, -- пусть себе глотает куски, которые ей бросают, но ведь она, Светлана, чегото все-таки стоит. Ну и что?

Вот я знаю высокие машинные языки, а госпожа с наманикюренным пальчиком и понятия о них не имеет, оно ей и не нужно. Но у нее есть шекели, а у меня их нет, я на нее работаю и еще улыбаюсь. Это очень приятно иметь такую образованную уборщицу. Хотя, может быть, она и не догадывается, что я -образованная, и вообще не знает, что это такое.