-- У нас не было погрома.

-- Но все только и говорят, что у вас в городе напали на квартиры евреев.

-- Да, ограбили несколько богатых квартир, среди них, кажется, две еврейских. Вот в Одессе, говорят, начались погромы.

Мама тоже собиралась ехать. Сначала сомневалась: может, не надо? Потом сказала: "Если вы тоже решили, я -- с вами".

Светлана звонила непрерывно:

-- Мама, что у тебя с документами?

-- Оформляю.

Анатолий твердил:

-- Если у нас будет все готово, а мама не успеет, поедем без нее. Потом приедет сама.

-- Я не поеду без мамы.

-- Выбирай: убьют твою маму или твоего ребенка.

От этого становилось жутко.

Обвал? Нет, обвал -- это вниз. Скорее -- вихрь. То, что их тогда кружило и, наконец, оторвало от земли, понесло стремительно, непреклонно, мощно, Светлана сейчас ощущала именно как вихрь. Он все усиливался, все убыстрялся. Как будто собирались в дорогу не они сами, ехали не свободные люди, сделав свой выбор, а какая-то властная сила двигала ими и ослабила свои стальные клещи только в аэропорту имени Бен-Гуриона, открыв двери огромного боинга.

Все. Вас донесли. А дальше уж сами. Как хотите. Как сможете.

Слава Богу, они на своей исторической родине. Слава Богу, все впятером.

И стояла зима. И цвели розы.

x x x

-- Хорошо, что ты решил не ехать в Эйлат, -- сказала Светлана. -- Может, все-таки будем искать курсы. Надо, наконец, запастись терпением.

-- Куда уж больше терпения? Будь моя воля...

-- Я знаю, что бы ты сделал: пооткручивал всем головы и поставил другие.

-- Других бы не ставил.

-- Толя, злоба плохо помогает.

Он вздохнул. Сел на кровати, потянулся к пачке сигарет. Господи, как спать хочется. Два года одно желание -- лечь, закрыть глаза, уснуть.

А что помогает? Неужели только терпение? Или надежда?

Анатолий вернулся с экскурсии, был на каком-то электронном предприятии. Сказал:

-- Как мы гордились своими вычислительными машинами... Стыдно. Прошлый век.

-- Что, для тебя это новость? Разве у нас там не было информации? Отстали, конечно.

-- Для такой информации у нас имелись розовые очки. И работала гордость советского человека. -- Он помолчал, усмехнулся: -- Представь: вдруг мне завтра придется налаживать такую американскую машину. Что я буду делать? Скандал!

-- Конечно, именно завтра тебе позвонят и будут умолять придти помочь, сами не могут справиться. Как в Союзе: "Толя, давай, горим!"

-- А почему бы нет?

В самом деле, а почему бы нет?

-- Что ж. Если позвонят... Сядешь и будешь думать.

-- Как роденовский тип? С умным видом?

-- Ну, чтобы не пришлось сидеть, как жалкая копия роденовского типа, надо подучиться. Пока не позвонили.

Они говорили тогда то шутя, то серьезно, но еще с надеждой, не так, как теперь -- устало-безнадежно. Тогда они еще пытались шуткой отогнать подступавшую тоску.

-- Ты обещал, что будешь здесь зарабатывать кучу денег, будет у нас вилла, и мне, чтобы позвать тебя завтракать придется с первого этажа кричать на третий.

-- Зачем кричать? Я сделаю переговорник.

-- Йофи! {Прекрасно!} -- только так, на иврите, можно было выразить свой восторг.

-- Уже сейчас, пока я свободен, и сделаю. Будем привыкать.

Они впятером жили тогда в крошечной двухкомнатной съемной квартире, из спальни до кухни можно было дотянуться рукой, взять свою чашку кофе и бутерброд. И позавтракать, сидя на кровати. За столом все вместе они не помещались. Конечно, именно переговорника им тогда и не хватало.

Они еще надеялись найти работу, такую или почти такую, какую хотели, какую могли делать. Но виллы у них не будет, это они уже знали.

Прошло два года. Два года, как один длинный день.

Виллы нет. Но есть иллюзия своей крыши над головой. Живут они теперь в квартире из трех комнат, они купили эту квартиру. Взяли в банке ссуду, ссуда, как петля на шее, но лучше об этом не думать. Каждый месяц надо бросать хороший кусок в прожорливую банковскую пасть, аппетит его все растет. И нужны деньги, деньги, деньги.

Нужна работа. Но никому нет дела то того, что господин Домский -специалист, да еще какой! Он разослал свои документы по десяткам адресов, никто не пригласил его, никому неинтересно знать, что он умеет делать. Наверное, знакомство с его документами кончается на графе, где обозначена дата его рождения. Возраст Анатолия здесь уже не котируется. Следовало родиться двадцать лет спустя.

А жить надо. Надо кормить семью.

Он нанялся грузчиком в перевозочную контору.

-- Толя, -- Светлана возражала, -- ты инженер...

-- Очень нужны здесь инженеры! Разве не видишь? -- ответил он с раздражением. Потом добавил: -- Молодых берут. Или -- если приведут за ручку.

-- Толя, вот объявление. Курсы как раз для тебя.

Он прочитал, не по-доброму усмехнулся.

-- Опоздали, господа, я уже переквалифицировался.

Голова не нужна. Нужны мускулы. Он стал грузчиком. Почти год колесил по стране, поднимал, таскал, складывал. В первый дань он ездил куда-то на юг, возили пианино, какую-то мебель. Затаскивали на третий этаж. Вернулся домой -- еле-еле. Кинул на стол первую сотенную. Вроде от этого легче...

-- Толя, может, не надо?

-- Надо, -- сказал он жестко. -- Заработаем, откроем свое дело. Здесь только свое дело может обеспечить нормальную жизнь.

-- Какое дело?

-- Ну, ту же перевозочную контору, но свою. Куплю машину, найму грузчиков.

Она вздохнула.

Сотенные он привозил, но они уплывали куда-то, впрочем, оба знали, куда -на жизнь. Анатолий понял, что так не заработаешь на свою контору, и ту, чужую, бросил. Подался в Эйлат строить жилой массив.

Еще пытался шутить:

-- В Союзе за длинным рублем ездили на Север, а здесь на самый, что ни на есть, Юг, почти на экватор.

-- Естественно, -- Светлана повела плечами, -- здесь же не рубли, а шекели. За ними надо ехать в другую сторону.

Как-то, когда он приехал на пару дней домой, Светлана сказала:

-- Что-то я не вижу длинных шекелей.

-- И в самом деле -- где они?

Оба еще посмеивались, но это им давалось все труднее, шутки выходили неуклюжими, в них не надо было искать долю правды, горькая правда была на виду. Анатолий тяжело работал, но не мог заработать, на нем зарабатывал другой. От шекелей набухали карманы подрядчика, каблана. Странное какое-то название -- каблан.

Тварь, -- говорил о нем Анатолий. Он понял, что я для него находка -смыслю в электричестве, можно убивать двух зайцев, а расплачиваться за одного. И то не полностью.

-- Толя, и так -- навсегда? Ты ведь не мальчик.

-- Все-таки и мне кое-что перепадает.

-- Кое-что... И ради этого так работать? И не жить дома.

А потом у них на стройке убило парня, придавило плитой, техники безопасности здесь не водится, дорогая роскошь для каблана. Анатолий сказал, что больше не поедет. И -- поехал.

А что было делать?

Инженеры не нужны, за сорок пять -- уже и говорить не хотят. А программисты нужны? Ее пригласили сесть за компьютер? Нет, только мыть полы.

Анатолий закурил тут же, в спальне, при закрытом окне. Светлана глотнула дым, закашляла. Анатолий поднялся, приоткрыл окно, стал пускать дым на улицу, ветер задувал его обратно.

-- Толя, мне нужно рано вставать.

-- Спи.

-- И ты -- ложись.

Но он не лег, продолжал курить, комнату заполнили дым, сырость, холод. Светлана молча плотнее укуталась одеялом.

Они сидели с мамой вдвоем, Игорешка спал, Светка где-то гуляла.

Так редко выпадало, что они могли побыть с мамой вдвоем, просто расслабиться.

-- Тебе тяжело, мама?

-- А тебе?

-- Господи, эти евреи, они на вопрос отвечают только вопросом.

Светлана обняла маму, прижалась к ней, тихо погладила.

-- Ну, что делать?

-- А ничего, -- сказала мама. -- Жить. Так, значит, кому-то надо.