Летом я гулял с Боди у мотеля на полпути до Глазго, как вдруг человек, выезжавший со стоянки, высунул голову в окошко.

– Какой замечательный бордер! – крикнул он мне.

Я надулся от невероятной гордости.

– Да, а у вас тоже бордер? – отозвался я.

– Ну конечно! – Он помахал мне рукой и уехал, но его товарищеский привет остался со мной.

Другая греющая сердце встреча произошла во время нашего путешествия этой весной. Я загнал машину на автомобильную палубу парома, который ходил между Обаном и островом Барра во Внешних Гебридах, и, вылезая из нее, заметил, что седовласый американец не спускает глаз с Боди, который вытянулся в своей любимой позе у заднего стекла.

Еще один поклонник этой породы. Он подробно рассказал мне о своем бордере. Выяснилось, что по ту сторону Атлантики они еще более редкие собаки, – по его словам, в такой огромной стране их разведением занимаются лишь три питомника. Прежде чем уйти, он снова и гораздо дольше созерцал заднее стекло моей машины.

– Ах, какие собаки! – наконец произнес он благоговейно.

Я от всей души с ним согласился. Однако, когда я думаю о Боди, достоинства его породы меня не занимают. Греет меня и преисполняет благодарности мысль, что он более чем заполнил пустоту от потери любимых псов, которые были у меня до него. Еще одно подтверждение истины, которая должна служить утешением для всех владельцев собак: короткий собачий век не означает вечной тоски утраты – пустота заполнится, а чудесные воспоминания сохранятся.

Так было с моей семьей и Боди. Он нам дорог точно так же, как все его предшественники.

На этом я и закончу свое вступление. Начал я его, чтобы объяснить, каким образом коровий доктор мог написать книгу собачьих историй, а получилось что-то вроде писем, которые приходят ко мне от моих читателей со всех концов мира. Они рассказывают мне о своих собаках, об их забавных замашках, обо всем, что те проделывают, принося в дом радость. Рассказывают они и о своих горестях, своих печалях – короче говоря, обо всем, что так или иначе сопутствует тем, кто держит собак.

Пожалуй, я выбрал наиболее удобный способ ответить всем моим корреспондентам. Ведь это то, что довелось испытать мне.

На смену осени шла зима, на высокие вершины полосами лег первый снег, и теперь неудобства практики в йоркширских холмах давали о себе знать все сильнее.

Часы за рулем, когда замерзшие ноги немели и переставали слушаться, сараи, куда надо было взбираться навстречу резкому ветру, гнувшему и рвавшему жесткую траву. Бесконечные раздевания в коровниках и хлевах, где гуляли сквозняки, ледяная вода в ведре, кусочек хозяйственного мыла, чтобы мыть руки и грудь, и частенько мешковина вместо полотенца.

Вот теперь я по-настоящему понял, что такое цыпки, – когда работы было много, руки у меня все время оставались влажными и мелкие красные трещинки добирались почти до локтей.

В такое время вызов к какому-нибудь домашнему любимцу был равносилен блаженной передышке. Забыть хоть ненадолго все эти зимние досады, войти вместо хлева в теплую элегантную гостиную и приступить к осмотру четвероногого, заметно менее внушительного, чем жеребец или племенной бык! А из всех этих уютных гостиных самой уютной была, пожалуй, гостиная миссис Памфри.

Миссис Памфри, пожилая вдова, унаследовала солидное состояние своего покойного мужа, пивного барона, чьи пивоварни и пивные были разбросаны по всему Йоркширу, а также прекрасный особняк на окраине Дарроуби. Там она жила в окружении большого штата слуг, садовника, шофера – и Трики-Ву. Трики-Ву был китайским мопсом и зеницей ока своей хозяйки.

Стоя теперь у величественных дверей, я украдкой обтирал носки ботинок о манжеты брюк и дул на замерзшие пальцы, а перед моими глазами проплывали картины глубокого кресла у пылающего камина, подноса с чайными сухариками, бутылки превосходного хереса. Из-за этого хереса я всегда старался наносить свои визиты ровно за полчаса до второго завтрака.

Мне открыла горничная, озарила меня улыбкой, как почетного гостя, и провела в комнату, заставленную дорогой мебелью. Повсюду, сверкая глянцевыми обложками, лежали иллюстрированные журналы и модные романы. Миссис Памфри, сидевшая в кресле с высокой спинкой у камина, положила книгу и радостно позвала:

– Трики! Трики! Пришел твой дядя Хэрриот!

Я превратился в дядю в самом начале нашего знакомства и, почувствовав, какие перспективы сулит такое родство, не стал протестовать.

Трики, как всегда, соскочил со своей подушки, вспрыгнул на спинку дивана и положил лапки мне на плечо. Затем он принялся старательно вылизывать мое лицо, пока не утомился. А утомлялся он быстро, потому что получал, грубо говоря, вдвое больше еды, чем требуется собаке его размеров. Причем еды очень вредной.

– Ах, мистер Хэрриот, как я рада, что вы приехали, – сказала миссис Памфри, с тревогой поглядывая на своего любимца. – Трики опять плюх-попает.

Этот термин, которого нет ни в одном ветеринарном справочнике, она сочинила, описывая симптомы закупорки околоанальных желез. В подобных случаях Трики показывал, что ему не по себе, внезапно садясь на землю во время прогулки, и его хозяйка в великом волнении мчалась к телефону: «Мистер Хэрриот, приезжайте скорее, он плюх-попает!»

Я положил собачку на стол и, придавливая ваткой, очистил железы.

Я не мог понять, почему Трики всегда встречал меня с таким восторгом. Собака, способная питать теплые чувства к человеку, который при каждой встрече хватает ее и безжалостно давит ей под хвостом, должна обладать удивительной незлобивостью. Как бы то ни было, Трики никогда не сердился и вообще был на редкость приветливым песиком, да к тому же большим умницей, так что я искренне к нему привязался и ничего не имел против того, чтобы считаться его личным врачом.

Закончив операцию, я снял своего пациента со стола. Он заметно потяжелел, и ребра его обросли новым слоем жирка.

– Миссис Памфри, вы опять его перекармливаете. Разве я не рекомендовал, чтобы вы давали ему побольше белковой пищи и перестали пичкать кексами и кремовыми пирожными?

– Да-да, мистер Хэрриот, – жалобно согласилась миссис Памфри. – Но что мне делать? Ему так надоели цыплята!

Я безнадежно пожал плечами и последовал за горничной в роскошную ванную, где всегда совершал ритуальное омовение рук после операции. Это была огромная комната с раковиной из зеленовато-голубого фаянса, полностью оснащенным туалетным столиком и рядами стеклянных полок, уставленных всевозможными флакончиками и баночками. Специальное гостевое полотенце уже ждало меня рядом с куском дорогого мыла.

Вернувшись в гостиную, я сел у камина с полной рюмкой хереса и приготовился слушать миссис Памфри. Беседой это назвать было нельзя, потому что говорила она одна, но я всегда узнавал что-нибудь интересное.

Миссис Памфри была приятной женщиной, не скупилась на благотворительные пожертвования и никогда не отказывала в помощи тем, кто в этой помощи нуждался. Она была неглупа, остроумна и обладала сдобным обаянием, но у всех людей есть свои слабости, и ее слабостью был Трики-Ву. Истории, которые она рассказывала о своем драгоценном песике, широко черпались в царстве фантазии, а потому я с удовольствием ожидал очередного выпуска.

– Ах, мистер Хэрриот, у меня для вас восхитительная новость! Трики завел друга по переписке! Да-да, он написал письмо редактору собачьего журнала, с приложением чека, и сообщил ему, что он, хотя и происходит от древнего рода китайских императоров, решил забыть о своей знатности и готов дружески общаться с простыми собаками. И он попросил редактора подобрать среди известных ему собак друга по переписке, чтобы они могли обмениваться письмами, ко взаимной пользе. Трики написал, что для этой цели он берет себе псевдоним «мистер Чепушист». И знаете, он получил от редактора очаровательный ответ (я без труда представил себе, как практичный человек уцепился за этот потенциальный клад!) и обещание познакомить его с Бонзо Фотерингемом, одиноким немецким догом, который счастлив будет переписываться с новым другом в Йоркшире.