– Не может быть!

– Еще как может!

Я был ошеломлен, но очередные измерения отвлекли меня.

Последнего в этой группе – симпатичного серого – привел энергичный мужчина, сияя широченной дружеской улыбкой.

– Как поживаешь? – осведомился он любезно. – А в нем тринадцать два.

Перекладина даже не коснулась холки, но, когда пони затрусил прочь, гном изрек:

– Я и этого знаю.

– Правда?

– О-го-го! Придавливает своих пони перед тем, как им измерение проходить. Этот серый последний час стоял с мешком ржи на спине весом чуть не в центнер. И на дюйм укоротился.

– Господи! А вы уверены?

– Будьте спокойны, я своими глазами видел.

В мыслях у меня воцарилось некоторое смятение. Он все это сочиняет? Или правда это невинное состязание приводит в действие столь темные силы?

– Этот же самый, – продолжал гном, – бывало, заставлял сбросить полдюйма на подковы, а пони-то и не подкован вовсе.

Ах, да замолчал бы он! Но тут его перебили: ко мне бочком подобрался мужчина с усиками и конфиденциально зашептал мне на ухо:

– Я вот что думаю. Моя собака уже отдохнула, и температура у нее наверняка нормальная. Так вы посмотрите ее еще раз. Я как раз успею.

Я устало обернулся к нему:

– Право же, это напрасная трата времени. Собака больна, я вам уже сказал.

– Ну пожалуйста! Как одолжение! – Вид у него был отчаянный, в глазах горел фанатичный огонь.

– Ну хорошо! – Я пошел с ним к его машине и поставил термометр. Температура по-прежнему была сорок.

– Да отвезите же беднягу домой! – сказал я. – Ему нельзя быть тут.

Мне показалось, что мужчина с усами вот-вот меня ударит.

– Она здорова! – прохрипел он, гримасничая от избытка чувств.

– Мне очень жаль, – сказал я и вернулся к пони.

Меня ждал мальчик лет пятнадцати. Его пони был записан в класс тринадцать два, но оказался выше почти на полтора дюйма.

– Боюсь, он слишком высок, – сказал я. – Не для этого класса.

Мальчик не ответил, а вытащил из внутреннего кармана куртки какой-то листок.

– Вот ветеринарное свидетельство, что он чуть ниже тринадцати двух.

– Боюсь, оно недействительно, – ответил я. – Устроители предупредили, чтобы я не принимал свидетельства. Я уже не допустил двух. Решает только эта линейка. Что поделать!

Мальчик сразу стал другим.

– Но вы обязаны его пропустить! – закричал он мне прямо в лицо. – Никаких линеек, если есть свидетельство!

– Поговорите с устроителями. Я руководствуюсь их инструкциями.

– Я с отцом поговорю, вот что! – крикнул он и увел пони.

Отец не замешкался. Крупный, дородный. Явно преуспевающий, самоуверенный. Он не собирался терпеть мои глупости.

– Послушайте, я чего-то не понял, но вы тут вообще в стороне. Вы обязаны принять свидетельство.

– Вовсе нет, уверяю вас, – ответил я. – И к тому же ваш пони ведь выше верхнего предела не чуть-чуть, а на очень много. На глаз видно.

Отец стал багровым.

– Позвольте вам сказать, что его пропустил ветеринар в…

– Знаю-знаю, – перебил я и услышал, как гном фыркнул. – Но здесь его не пропустят.

Наступила недолгая пауза, а затем отец с сыном начали на меня кричать. Под град их ругани меня кто-то дернул за рукав. Мужчина с усиками!

– Я хочу еще раз попросить, чтобы вы померили температуру моей собаке, – прошептал он с жутковатой гримасой, означавшей улыбку. – Я убежден, что у него все прошло. Так пожалуйста!

И тут я не выдержал.

– И не подумаю, черт побери! – рявкнул я. – Будьте так добры, оставьте меня в покое и отвезите бедного пса домой!

Удивительно, какие странные побуждения руководят людьми. Казалось бы, участие собаки в выставке никак не может быть вопросом жизни или смерти. Но для мужчины с усиками вопрос, по-видимому, стоял именно так. Он буквально накинулся на меня:

– Вы своего дела не знаете, вот что! Я издалека приехал, а вы со мной такую грязную шутку сыграли! У меня друг ветеринар, настоящий ветеринар, так я ему про вас расскажу. Да-да! Все расскажу!

Говорилось это под неутихающие вопли отца и сына, поносивших меня последними словами, и я внезапно обнаружил, что окружен врагами. Тут были и блондинка, и владельцы других пони, которых я забраковал. Все они смотрели на меня угрожающе и сердито жестикулировали.

А я остался в полном одиночестве – гном, в котором я чувствовал союзника, бесследно исчез. Нет, в гноме я разочаровался: краснобай, улепетнувший, чуть повеяло опасностью. Глядя на разъяренную толпу, я выставил перед собой линейку. Оружие не ахти какое, но все-таки лучше, чем ничего, если бы они набросились на меня.

И вот, когда нелестные отзывы обо мне достигли апогея, я увидел Хелен и Ричарда Эдмундсона, которые с интересом их слушали. Он-то пусть, но почему, почему я обязательно попадал в дурацкое положение, когда неподалеку оказывалась Хелен?!

Во всяком случае, измерения я закончил и, ощущая настоятельную потребность подкрепиться, ретировался и пошел искать Тристана.

Впечатления от Дарроубийской выставки врезались мне в память и навсегда внушили глубокое уважение и сочувствие к ветеринарам, на чью долю выпадает неблагодарная задача участвовать в проведении подобных мероприятий. Люди просто не желают смириться с тем, что их животные могут быть не допущены. Разумеется, с тех пор я много раз работал на выставках без каких-либо недоразумений, и порой мне кажется, что причиной такого взрыва негодования были моя молодость и неопытность. В рассказе я про это не упомянул, но в тот день события приняли такой скверный оборот, что я с восторгом уставился на полицейского, который появился на лугу. Я уже серьезно думал, что мне, возможно, понадобится его защита.

В «Гуртовщиках» устраивался «Нарциссовый бал», и все мы были при параде. Ведь предстояли не обычные танцы, на которых деревенские парни отплясывали в рабочих сапогах под скрипочку и пианино, а настоящий бал с прославленным местным оркестром (Пенни Баттерфилд и его «Бравые ребята»).

Я наблюдал, как Тристан наполняет рюмки.

– Приятная компания, Джим, – заметил он. – Мальчиков, правда, чуть побольше, чем девочек, но беда невелика.

Я смерил его холодным взглядом, ибо прекрасно уловил подоплеку: преобладание мужского элемента избавляло Тристана от необходимости танцевать до упаду. Предпочитая не транжирить энергию попусту, он танцами не увлекался. Конечно, почему бы и не покружиться с девушкой по залу раз-другой, но куда приятнее остальное время проводить в буфете.

Впрочем, того же мнения придерживались и многие другие обитатели Дарроуби: когда мы вошли под гостеприимный кров «Гуртовщиков», буфет был набит битком, а в зале лишь несколько наиболее смелых пар напоминали о том, что мы явились на бал. Однако время шло, к ним присоединялись все новые, и к десяти часам в зале уже яблоку упасть было негде.

Я же вскоре понял, что проведу время отлично. Компания Тристана оказалась очень приятной – симпатичные мальчики, привлекательные девочки. Жизнерадостная их беззаботность была неотразимой.

Общему веселью немало содействовали музыканты прославленного оркестра Баттерфилда в коротких красных куртках. Самому Пенни на вид было лет пятьдесят пять, да и все четверо его бравых ребят уже давно распростились с молодостью, но свою седину они искупали неугасимым задором. Впрочем, волосы Пенни седыми не были – краска помогала ему оставаться жгучим брюнетом, – и он колотил по клавишам рояля с сокрушающей энергией, озаряя общество солнечными взглядами сквозь очки в роговой оправе, а иногда выкрикивал припев в микрофон у себя под боком, объявляя танцы, и отпускал шуточки зычным голосом. Нет, полученные деньги он отрабатывал честно.

Наша компания на парочки не разбивалась, и я танцевал со всеми девушками по очереди. В разгар бала я проталкивался по залу с Дафной, чья фигура была словно нарочно создана для такой тесноты. Поклонником тощих женщин я никогда не был, но, пожалуй, природа, создавая Дафну, несколько увлеклась в противоположном направлении. Нет, толстой она вовсе не была, а просто отличалась некоторой пышностью сложения.