Почему же у нас прижился ярлык “либералов”? Во-первых, он кажется простым и понятным для наших марксистов-ортодоксов. Раз антикоммунист — значит, или фашист, или либерал. Скажешь фашист — обидятся, назовем их либералами. Во-вторых, и это гораздо важнее, в этом ярлыке очень заинтересованы сами “капиталисты”. Во время перестройки главным мотивом манипуляции сознанием было обещание, что слом советского строя приведет к созданию в России “социально ориентированного” современного капитализма, подобного шведскому или германскому. Соблазн рассеялся, сегодня всем понятно, что это не так. И мы видим, как меняется мотив песенки наших реформаторов. Теперь нам говорится, что мы переживаем трудный период ”капитализма свободного рынка”, а это капитализм дикий и варварский, капитализм периода первоначального накопления и т.д. Им надо переболеть, Запад нам поможет этот период сократить, но затем мы неизбежно придем к “социальному капитализму”. Это, мол, общий закон развития.

Послушайте сегодня А.Г.Аганбегяна, который при Горбачеве обещал нам “шведскую модель”: “Надо прямо сказать, что рыночная система — это очень жестокая система по отношению к человеку... С рынком связано банкротство, с рынком связан кризис перепроизводства, рецессия, которую, скажем, сейчас переживает Европа, с рынком связана дифференциация — разделение общества на бедных и богатых... Дифференциация у нас, конечно, к сожалению, уже сейчас, ну не к сожалению — это неизбежно, у нас уже сейчас растет и будет дальше резко расти”.

Сравните это с тем, что писал и говорил Аганбегян в 1989-90 гг. По масштабам дезинформации и подлогов, которые им совершены как должностным лицом, он по советским законам подлежал бы уголовной ответственности. Но для нас здесь важно, что и тут, в момент бедствия, у него наготове идеологическое оправдание: мы находимся на этапе либерализма, а здесь бедствие трудящихся предписано теоретически.

Мы разобрали первый вопрос — философский и культурный генотип того режима, который установился в России. Это — генотип маргинального паразитического меньшинства, которое вдруг приведено к власти. Организовать жизнеустройство ни по типу коммуны (советский строй), ни по типу гражданского общества (капитализм) такое меньшинство не может. Никаких перспектив оздоровления и преодоления кризиса этот уклад не имеет — не вследствие ошибок или нехватки ресурсов, а именно из-за своего культурного и философского генотипа.

НА ИСХОДЕ ДЕКАБРЯ мне передали из Севастополя листовку со стихом в подражание Маяковскому (“Антанта признавала Деникина...”):

“Оппозиция в Госдуме признавала Черномырдина.

Оппозиция признавала Кириенко.

Оппозиция признала бюджет Примакова и договор Ельцина с Кучмой.

Больше ей ничего не осталось знать, кроме как дурой себя признать”.

Выражение со словом “дура” не самое крепкое из тех, которые были сказаны в адрес оппозиции в канун Нового года. После 25 декабря, когда Госдума ратифицировала ельцинско-кучмовский договор, на меня и моих товарищей из думского комитета по делам СНГ обрушилась лавина откликов как из российских патриотических кругов, так и из русских организаций Крыма, Киева, Харькова, Донбасса. Суть этих откликов сводилась к следующему: левая оппозиция в Госдуме, дав свое добро на ратификацию договора, совершила двойное предательство — предательство 12 миллионов русских людей на Украине и предательство государственных интересов России. Насколько оправдана такая оценка?

Беловежские соглашения 1991 года, упразднив вопреки воле народов единое союзное государство и превратив бумажный суверенитет входивших в него республик в реальный, исключили из числа граждан России три десятка миллионов русских вместе с исконно русскими территориями. То есть территориями, которые испокон веку заселялись русскими и осваивались ими.

Бывшая столица Казахстана Алма-Ата, как известно, называлась раньше городом Верный. Степи к югу от Урала были родиной для нескольких поколений русских казаков-землепашцев, а не казахов-кочевников. Русские в этих степях возводили города, строили металлургические комбинаты и создавали совхозы. Но мы, русские в Российской Федерации, забыли об этом в пору упразднения СССР. Как забыли и о том, что земли на Днестре и в Причерноморье, от Одессы до Николаева, освобождались от турок полками Суворова, а не гетмана Мазепы, и до начала ХХ века именовались Новороссией.

Почти сразу после заседания беловежского ликвидкома в Российской Федерации начались так называемые реформы, заставившие нас в первую очередь думать о том, как выживать самим, а не как помочь в одночасье ставшим иностранцами соотечественникам и как противостоять отчуждению исконно русских территорий. Патриотическая русская общественность за минувшие восемь лет в значительной мере смирилась и с разделением русского народа, и с потерей Россией зауральских областей, Приднестровья, Новороссии, Нарвы, Клайпеды. Но ни в 91-м, ни в 98-м из сознания большинства российских граждан не удалось вытравить убеждения в том, что Крымский полуостров — это русская земля и что она должна принадлежать России.

Не удалось это сделать по двум обстоятельствам. Во-первых, история Крыма известна лучше, чем история, скажем, Новороссии. Во-вторых, даже согласно тем же беловежским соглашениям, Крым принадлежит Российской Федерации не только по историческому, но и по юридическому праву.

Ликвидаторы из Беловежья разделили страну согласно административным границам республик. А Крымская область была передана из состава РСФСР в управление УССР в 1954 без законодательного оформления территориального передела. Крымский же город Севастополь, город русской воинской славы, в ведение украинских республиканских властей вообще никогда не передавался.

Беловежские соглашения вопрос о границах России и Украины оставили открытым, и тем самым оставили возможность для диалога: надо ли проводить окончательное размежевание территорий или думать об их новом объединении.

В объединении заинтересованы народы России и Украины — производители и потребители продукции единого народнохозяйственного комплекса. В окончательном размежевании заинтересованы российские и украинские правители, исполняющие волю мировых финансовых центров, которым поодиночке легче превратить бывшие республики СССР в сырьевые придатки развитых стран.

Все годы после беловежского сговора народы через нагроможденные таможни пробивались друг к другу с товарами и капиталами, а правители с оглядкой на народы готовили договор об окончательном размежевании. В мае 97-го такой договор президенты Ельцин и Кучма наконец подписали. Формально он назывался Договором о дружбе, сотрудничестве и партнерстве, фактически — являлся договором о границах, который подводил черту под беловежскими соглашениями через отказ России в одностороннем порядке от претензий на Крым и Севастополь.

При подготовке беловежских соглашений в декабре 91-го с российской стороны особо отличились два человека — Бурбулис и Шахрай. При ратификации итогов Беловежья в нижней палате парламента России тоже выделились два героя. Точнее, герой и героиня — спикер Госдумы Селезнев и вице-спикер Горячева.